Серебряный век. Портретная галерея культурных героев рубежа XIX–XX веков. Том 3. С-Я - Павел Фокин

Филолог, литературный критик, литературовед, поэт. Критические статьи и исследования «Как сделана „Шинель“ Гоголя» (Пг., 1919), «Мелодика русского лирического стиха» (Пг., 1920), «Анна Ахматова. Опыт анализа» (Пг., 1922) и др.

«Познакомился с Борисом Михайловичем Эйхенбаумом в 1916 году. Был он удачливым, подающим надежды молодым ученым, писавшим нарядные статьи. Был беден, не тяготился бедностью, музыкант, бросивший скрипку, но не потерявший любовь к музыке, поэт, оставивший стихи, но еще переводивший стихи, – переводы его сильно нравились Александру Блоку.

Хороший академический ученый, еще молодой, много испытавший.

В детстве его учили играть на скрипке. Потом он учился в институте Лесгафта.

Музыку он любил страстно; скрипку сохранил, страстно ненавидя.

Были у него необыкновенно красивые руки, легкое и сильное тело.

…Познакомились, подружились.

Борис Михайлович, пройдя много путей, к тому времени был уже сложившийся филолог.

У него впереди была светлая и внятная судьба.

Я ему испортил жизнь, введя его в спор.

Этот вежливый, спокойный, хорошо говорящий человек умел договаривать все до конца, был вежлив, но не уступал.

Он был человек вежливо-крайних убеждений» (В. Шкловский. Тетива).

«Борис Михайлович Эйхенбаум – один из крупнейших наших филологов – не сразу нашел основную область своих интересов. До поступления на филологический факультет Петербургского университета он учился в Военно-медицинской академии (отец и мать Бориса Михайловича были врачами), изучал анатомию в Вольной высшей школе Лесгафта, одновременно посещая музыкальную школу. Музыкой он увлекался страстно, в будущем видел себя пианистом.

В пределах избранной наконец профессии позиция Эйхенбаума также была изменчивой. В самых ранних его работах (1910-е годы) литература предстает в философском преломлении, как выражение „сущности мира“, „целостного бытия“. Эйхенбаум круто порвал с этими установками, вступив в 1918 году в ОПОЯЗ (Общество изучения поэтического языка).

…Через все периоды своего научного развития Борис Михайлович пронес присущий ему артистизм, – эту черту отмечали все, с ним общавшиеся.

…Эйхенбаум не стал писателем в тесном смысле слова, но всю жизнь у него было писательское самоощущение. В молодости Эйхенбаум писал стихи (Гумилев даже кое-что напечатал в журнале „Гиперборей“).

…В 1922 году я стала ученицей Эйхенбаума.

…Лекции Борис Михайлович читал с тем изяществом, которым отличался весь его облик, его жизненная манера. У него было удивительно острое чувство художественного материала, поэтому на лекциях он любил цитировать. И цитировал он как-то особенно впечатляюще – выражением, интонацией истолковывая концепцию текста.

…Сочетание в Эйхенбауме изящества и твердости своеобразно выразил Шкловский, назвав его (в письме 1958 года) „железным кузнечиком“» (Л. Гинзбург. Человек за письменным столом).

ЭКСТЕР (урожд. Григорович) Александра Александровна

Живописец, театральный художник, модельер. Участница выставок «Бубнового валета» в Москве (1910–1911; 1912), «Союза молодежи», «Трамвай В». Оформляла издания произведений В. Хлебникова, Д. Бурлюка. Занималась оформлением спектаклей для Камерного театра А. Таирова. С 1924 – за границей.

«Левое искусство в живописи представляла в Киеве художница А. А. Экстер. Талантливая искательница, скромная и сдержанная, она не любила шумихи и того „успеха скандала“, который сопровождал выступления первых русских футуристов. Тем не менее многие годы она была связана с ними. Ее дружба с Давидом Бурлюком сказалась и на судьбе Бенедикта Лившица: именно она познакомила молодого поэта со всей группой футуристов-речетворцев» (А. Дейч. День нынешний и день минувший).

«По своему складу она была западницей, подолгу жила за границей – в Италии, в Париже, где училась живописи, была ученицей Леже, дружила с Пикассо. Ее муж был известный киевский адвокат, жили они на широкую ногу. Правда, друзья Экстер – Давид Бурлюк и другие футуристы, часто у нее гостившие, вносили резкий диссонанс в светский тон их дома, но хозяин, уступая богемным привычкам жены, в ее жизнь не вмешивался и ничему не препятствовал.

…Она была необычайно гостеприимна. В ее доме, так же как в ней самой, бросалось в глаза любопытное сочетание европейской культуры и украинского быта. На стенах, среди рисунков Пикассо, Леже и Брака, можно было увидеть украинские вышивки, пол был застлан плетеным украинским ковром, к столу подавались глиняные горшочки с грибами, баклажанной икрой, яркие майоликовые блюда с фаршированными помидорами» (А. Коонен. Страницы жизни).

«Декоративный инстинкт никогда не умолкал в Экстер. Ее кубистические холсты всегда задуманы как густо заполненные, равномерно насыщенные формой ковры. В них нет пустоты. Экстер рассматривает городские пейзажи словно сверху и распластывает их на поверхности холста сверху донизу.

…Такова ее „Венеция“ (1915). Это не вид на Венецию, но новая Венеция – расчлененная, разложенная на составные формы и сложенная заново… квинтэссенция Венеции, ее архитектурно-живописный итог» (Я. Тугендхольд. Александра Экстер как живописец и художник сцены).

«Шла „Саломея“. В этой замечательной постановке, которая осталась в памяти как одна из вех исторического 1917 года, Экстер была ведущей силой. …Внешность спектакля наперед становилась важнее его сущности. Актеры должны были идти за Экстер, а не за Уайльдом. …Даже Коонен, самая органическая актриса левого театра… должна была играть на зрительных моментах больше, чем на смысловых.

Экстеровские крайности были, конечно, не напрасны; то, что отсеялось, было богато; позднейшие спектакли строились на учете того, что дал абстрактивизм „Саломеи“; кусочки экстеровщины входили отныне обязательным элементом в работу каждого молодого художника сцены» (А. Эфрос. Камерный театр).

«Настойчиво преследуя свою цель, Александра Экстер совершенствовала день ото дня свое мастерство. И я с искренней радостью восхищался, зайдя во время своих последних поездок в Париж в студию Экстер, возросшим мастерством художницы, мастерством, которое не только подняло ее на европейский уровень, но и зачастую ставит ее работы выше наиболее интересных постановок европейского авангардного театра.

…Мы видим в Александре Экстер мастера редкой честности и глубокой культуры, современного театрального новатора. Ее творческое воображение, постоянно обновляющееся, ее исключительный дар колориста, ее любовь к форме придают творчеству Экстер динамизм, подчиняющий нас ее бурному ритму» (А. Таиров).