Замок Горменгаст - Мервин Пик

Доктор Хламслив был тоже бледен. На лице его не осталось ни следа обычной насмешливости – теперь это было лицо со странными, но утонченными чертами, словно вырезанное из мрамора. На нем была написана непоколебимая решимость.

Появление этих троих человек заставило Щуквола опустить руку, уже изготовившуюся швырнуть нож.

И тут раздался спокойный, ясный, чистый голос, голос, в котором не было ни малейшего свидетельства того, что сердце говорившего бешено колотилось.

– Немедленно бросьте нож на пол! Поднимите руки и идите сюда! Неповиновение чревато для вас самыми тяжелыми последствиями!

Но Щуквол не слышал того, что ему говорил Доктор Хламслив. Щуквол был потрясен случившимся. Все рухнуло! У него нет будущего! Все эти годы самосовершенствования, все его хитроумные планы и их осуществление – все было впустую, словно ничего и не было. В голове у Щуквола стоял красный туман. Он весь вздрагивал, словно охваченный вожделением невероятной силы. Но то было вожделение предаться разгулу насилия. Щуквола охватил боевой азарт – он готов был броситься в сражение с любым количеством врагов! Один! Полный жизненной энергии, но лишенный размягчающих чувств, ощутивший, что никакие компромиссы уже не нужны, что все интриги – уже в прошлом, преступник был готов на все. Если он уже никогда не сможет носить корону Горменгаста, оставалось другое царство, где он может быть правителем – мир никем и никогда не посещаемых лабиринтов коридоров и залов в заброшенных частях Замка. Здесь он будет править как сам Сатана в вечной полутьме, будет носить корону князя Тьмы, которую у него никто не отнимет и которая не менее царственна, чем корона Горменгаста. Щуквол, изгибаясь как акробат, изготовился к действию. Он следил за малейшими движениями троих человек, стоявших перед ним. До него снова донесся голос Хламслива, и хотя слова по-прежнему произносились с отменной отчетливостью и Доктор стоял совсем рядом, Щукволу казалось, что они приходят издалека:

– Я даю вам последнюю возможность повиноваться Если вы тотчас же не бросите свой нож на землю, мы нападем на вас!

Но на землю упал не нож, а Флэй. Верный слуга покойного Герцога с криком, перешедшим в хрип, повалился на спину. Его попытались подхватить Тит и Доктор, а в тот самый момент, когда нож, брошенный с невероятной силой, все еще подрагивал в сердце Флэя, Щуквол, ринувшись вперед, перескочил через Тита и Доктора, склонившихся над длинным изможденным телом. Все произошло так быстро, что казалось, будто Щуквол был привязан к своему ножу и полетел за ним.

Охваченный страхом, ожидая возмездия и не надеясь на пощаду, Щуквол, не теряя ни секунды, мчался к двери. Как это бывает с людьми, которым уже нечего терять, его сообразительность удвоилась.

Выскочив из комнаты – но он не заметил, что выскочил не один, – Щуквол в мгновение ока захлопнул за собой дверь и повернул ключ в замке. И в этот момент что-то очень больно укусило его в шею. Издав пронзительный крик, Щуквол крутанулся на одном месте, но руки его ухватили лишь воздух.

Охваченный паникой, Щуквол сломя голову понесся по коридорам и переходам, сворачивая вправо и влево. Так в жизни ему еще не доводилось бегать. Безумный бег увлекал его все глубже в каменную, безжизненную империю тьмы.

А у двери, из которой он выбежал, сидела обезьянка и, громко крича, размахивала руками.

Глава пятьдесят девятая

Через несколько дней после убийства Флэя (Титу и Доктору удалось прорубить толстую дубовую дверь тем самым топором, который отрубил обезьянке хвост, и вернуться в населенные части Замка, находя путь по отметкам мелом, которые оставлял Флэй, преследуя Щуквола) останки Коры и Клариссы по приказу Графини были сложены в один гроб и похоронены со всеми обрядами и почестями, положенными сестрам Герцога.

Флэя похоронили в тот же день на кладбище для Избранных Слуг; кладбище было маленьким и полностью заросшим крапивой. По вечерам тень Кремниевой Башни ложилась на небольшое кладбище, усеянное коническими кучами камней, здесь было похоронено не больше десятка особо верных слуг, почивающих под сенью высокой травы и густой крапивы.

Если бы Флэй знал, как и где его похоронят, он, несомненно, по достоинству оценил бы честь, ему оказанную, – Флэй присоединился к избранной компании особо верных, которых за всю невероятно длинную историю Горменгаста оказалось так мало. А если бы он увидел, что на похороны пришла сама Графиня, одетая в черное – этот цвет был столь же глубокого опенка, что и перья ее ручных воронов, – то все его обиды были бы тут же позабыты.

Поэт был произведен в Хранители Ритуала. Перед ним встала невероятно сложная задача, и он каждый день до глубокой ночи корпел над книгами и рукописями.

Когда Хламслив, придя к Графине, рассказал о том, как были найдены останки Коры и Клариссы, о том, как был убит Флэй и о том, что Щуквол бежал, но, скорее всего, находится где-то в заброшенных частях Замка, Графиня встала со стула, на котором сидела, подняла его в воздух и стала методично обламывать ножки, одну за другой; при этом выражение ее лица никак не изменилось. Потом, словно по рассеянности, она начала выбрасывать обломанные ножки одну за другой в окно, выбив стекло.

Расправившись с ножками стула, Графиня подошла к окну и стала вглядываться в белый туман, в котором плавали верхушки башен.

Доктор Хламслив, глядя на Графиню, подумал о том, что она на фоне окна являет собой законченную картину, хотя он сам таких картин никогда не рисовал. В том, что изображал он, всегда присутствовало изящество и очарование, а в живой картине, представшей перед ним, не было ни того, ни другого. Привлек же Хламслива динамичный контраст между колючими, угловатыми осколками, торчащими из рамы, и гладкими текучими линиями плеч Графини; привлекла его внимание и цветовая гамма – темная медь волос Графини на фоне серебристо-жемчужных верхушек башен, зависших в тумане; глубокий черный цвет ее одеяний, мраморная бледность шеи, поблескивание осколков стекла, мягкие тона неба в обрамлении торчащих осколков. Но Доктор Хламслив не успел по-настоящему пожалеть, что с такой сложной живописной работой ему не справиться, – Графиня всей своей монументальной массой повернулась к нему и сказала:

– Садитесь.

Хламслив оглянулся по сторонам. Во всем том беспорядке, который царил в комнате, он не увидел ничего, на что можно было бы сесть. Более внимательный осмотр позволил ему отыскать небольшое местечко с краю на подоконнике, засыпанном зерном для птиц.

Когда Хламслив уселся, Графиня подошла к нему, остановилась совсем близко и замерла, башней возвышаясь над ним. Когда Графиня заговорила, она опустила глаза на сидящего перед ней Хламслива; но смотрела она не на него, а в переплетение рамы, видневшееся у его плеча. Обнаружив, что Графиня не смотрит на него и что слушать или отвечать, подняв голову, совершенно не нужно, ибо этого просто не замечают, Хламслив уставился на складки одежды, располагавшиеся в нескольких сантиметрах от его носа; а время от времени он вообще закрывал глаза.