Встречный удар. Прорыв на Донбасс - Михайловский Александр

Кроме 1-го кавкорпуса, в наш район должна выйти и 15-й танковая бригада полковника Колосова. Именно им мы и открыли дорогу, с дальнейшей задачей совершить охват Славянской группировки противника через Краматорск и Артемовск.

День обещает быть жарким, естественно, в чисто боевом смысле. Мы тут должны перекурить, осмотреть технику, дождаться товарища Пархоменко, чтобы в село в наше отсутствие не проникла какая дрянь, и к полудню перерезать железную и шоссейную дорогу Краматорск-Константиновка в районе разъезда Дружковка. Из Сталино, которое в наше время именуется Донецком, в направлении Славянска все время идут подкрепления. А вот это безобразие командование требует прекратить любой ценой.

Ночью по колоннам работали вертушки, да так, что любо-дорого было смотреть – зарево виднелось километров за пятьдесят. Мы думали, бензовозы горят, а оказалось – танки. Какой дурак привязывает над моторным отсеком бочки и канистры с бензином? Спросил об этом майора Деревянко – так и есть, немцы возили горючее таким экзотическим способом, по крайней мере, в начале войны. Когда канистры, а когда и бочки.

Вот наши летуны их и наказали за нарушение правил пожарной безопасности – просто прочесав колонну с кормовых углов из пулеметов… Говорят, все «Штурмы» обратно привезли, ни один не понадобился – сгорели немцы на собственном горючем. Но это не последняя колонна, да и пехоту с артиллерией так просто не возьмешь. Пока ждем кавалеристов, механики проверяют ходовую часть, а мы с ребятами решили прогуляться по поселку.

Первое впечатление – мертвая тишина. Нет обычного для деревенских мест собачьего лая. Ведь как бывает обычно: пробежала кошка – и весь собачий бомонд в полный голос обсуждает это событие. А тут нет ничего – проклятые фашисты перебили всех тузиков и шариков. Правду писали, что немцы собак ненавидят больше, чем евреев и комиссаров, вместе взятых.

Под сапогами хрустит снежок, мороз градусов десять. На площади перед сельсоветом обычный для истинных арийцев «аттракцион» – виселица. Вот она, культура, которую нам несут европейские цивилизаторы. Обычно мы снимаем казненных подпольщиков, красных командиров и просто людей, недовольных новых порядком, и отдаем тела для погребения местным жителям.

А их место на виселице потом занимают всякие бургомистры и полицаи. Причем доказательств их преступной деятельности обычно более чем достаточно. Так что трибуналу не особо приходится напрягаться. Время военное, сотрудничество с оккупантами налицо, так что – милости просим в петлю. Прочувствуйте сами на своей шее, что чувствовали те, кого вы с таким холуйским рвением казнили, выслуживаясь перед хозяевами. И не получат они за это десять лет лагерей, как другие «жертвы сталинизма», и не будут потом рассказывать доверчивой молодежи об «ужасах ГУЛАГа». Особую ненависть вызывали всякого рода «переметнувшиеся», то есть бывшие сотрудники партийных и государственных органов СССР, перешедшие на службу к нацистам. Танкисты мне рассказали, что после нас в Барвенково одного такого подвесили не за шею, а за ноги. Долго сдыхал собака.

Там же был штаб 17-й армии Гота, а я и не заметил. Темно было, проехал, всех подавил, пострелял, и двинулся дальше к фронту. А танкёры Деревянко туда после нас вышли и навели порядок. В этом населенном пункте находился офицерский бордель, куда фрицы собрали наших самых красивых женщин из числа военнопленных. Насиловали их там страшно.

Подходим к сельсовету, а стало быть, и к виселице… С сельсовета немецкая тряпка уже сорвана, и развевается над ним наш советский флаг. Под виселицей рядком на снегу четверо казненных. Двое мужчин, женщина и ребенок. У женщины с ребенком таблички «юде», у мужчин – «партизан». Европейская культура во всей ее красе. Даже трудно понять, как долго они тут провисели – зима.

Капитан Топчиев, командир разведвзвода в моем батальоне, а по совместительству военный дознаватель, приносит нам на подпись три дела. Вот они, голубчики – топчутся под виселицей: двое в штатском, с белыми повязками, и немецкий офицер, длинный как жердь. Они, по идее, и должны занять под перекладиной место честных советских граждан. Но нельзя – таков закон, который требует, чтобы этих гадов судили. Хорошо хоть «пгавозащитников» тут нет. А немец-то как попал в эту компанию? Читаем. Так, бургомистр, начальник полиции, показания односельчан… В топку обоих – в смысле, под трибунал. Подписываем дела, почти не глядя. Так, немец… Рихард Ратцингер, обер-лейтенант, изнасиловал тринадцатилетнюю Люду Афанасьеву, а когда мы ворвались в село, то застрелил ее и попытался скрыться. Был опознан среди военнопленных родителями девочки. Безусловно, герр Ратцингер никакой не военнопленный, а банальный убийца и насильник малолетних. И ничего, что в РФ для этих уродов нет смертной казни – здесь-то есть.

Подписываем и эту бумагу. И теперь, «по уставу», мы должны доставить этих уродов в Лозовую, где сейчас находится штаб Юго-Западного фронта и все его службы, включая и трибунал. А это, между прочим, шестьдесят километров по прямой, и больше ста со всеми дорожными загогулинами. Транспорта для перевозки арестованных у меня вообще нет – что, мне теперь для этих гадов вертушку вызывать? А не жирно будет?

Подзываю к себе капитана и излагаю ему свои соображения. В ответ он кивает – согласен значит, что с доставкой арестованных в трибунал у нас напряженка.

Тогда я сделал капитану предложение, от которого он не мог отказаться.

– Товарищ капитан, не лучше ли будет, если немец, к примеру, нападет на конвой, а эти два холуя немецких попробуют в это время бежать?

Тот кивнул. Решительным шагом Топчиев подошел к обреченной троице и приставил свой ППД к солнечному сплетению обер-лейтенанта. Ух как завыл, задергался юберменш, когда понял, что его сейчас того… Ему-то фюрер совсем другое обещал. Ничего, придет час, мы и его фюрера достанем. Бойцы Топчиева распутывают герру Ратцингеру руки, тот пытается немеющими пальцами схватиться за ствол автомата… Короткая очередь в упор – готов! Бойцы пинками посылают двух изменником в забег без финиша, и через несколько секунд стреляют им в спину. Все, приговор приведен в исполнение. Мы только начали свой освободительный поход, а по пути до Ла-Манша у ребят будет богатая и обширная практика. Надо перебить еще много всякой сволочи, что пока еще выслуживается перед оккупантами.

Через несколько минут читаю объяснительную капитана о произошедшем ЧП с арестованными. Он там пишет, что эти гады напали на конвой с целью захвата оружия и пытались бежать. Подписываюсь. Трибуналу меньше работы, да и лишние бумаги плодить ни к чему.

Конники Пархоменко, их передовой кавполк, вошли в поселок ближе к десяти часам утра и в первых рядах сам Феофан Агапович. Обменявшись с ним приветствиями, мы передали кавалеристам позиции, а сами на полном ходу рванули к Дружковке. Двадцать пять километров по снежной целине.

Вышли мы на позиции удачно, то есть своевременно. Со стороны Сталино к полустанку подходила огромная колонна мотопехоты, самоходок, артиллерии. Жирная черная змея из грузовиков и тягачей четко видна на белой снежной целине.

Разворачиваемся в боевой порядок: сначала танки, потом БМП, а уж потом тягачи с пехотой. Танки и БМП открывают огонь по немцам с двух километров. Ахт-ахтов в этой каше, кажется, нет, так что занятие сие почти безопасно. Рвутся снаряды, пылают грузовики. Немецкие расчеты пытаются отцепить и развернуть орудия, но попадают под прицельный огонь автоматических пушек БМП и сопровождающих нас «Панцирей».

Несколько минут такого обстрела, и вот звучит команда «вперед». Танки рвут с места, следом трогаются БМП и полугусеничники. Несколько уцелевших «колотушек» открывают по нам огонь, но их быстро давят. Кажется, у одной тридцатьчетверки сбита гусеница, еще одна застыла неподвижно, но не горит. Стараемся выжигать эту дрянь из автоматических пушек. По счастью, фаустпатрон немцами еще не изобретен, так что пехота перед нашими танками почти бессильна, а позади нас разворачивается наша родная пехотная цепь и ревет флотская «полундра». Аллес!