Позабудем свои неудачи (Рассказы и повести) - Михаил Городинский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В Семеновку он прибыл около двенадцати, налегке и не в сапожках, а в своих сандалетах. Отсутствие утилитарной цели отменило необходимость спешить, стремиться побыстрее в лес. Не сразу удалось осилить такую простоту, словно и прогулка нуждалась в каком-то логическом обосновании, отчете.
Он пошел по тропке, потом наверх, в гору, мимо пожарного водоема, где сорок с лишним лет назад поймал карася. Память, столько позабывшая, почему-то сохранила это в целости, вплоть до повисшей на леске коряги, обоюдного испуга он тогда испугался не меньше, чем карась, той жутковатой необходимости схватить, присвоить, вынуть крючок из кровоточащего рыбьего рта, он помнил тот бьющийся в ладони скользкий живой холодок, который, оказывается, и был победой, мальчишки уже бежали с удочками к счастливому месту.
Он разыскал улицу — узкую, заросшую, зеленый дом в глубине сада, крыльцо, покатый столик и скамейка под акацией. Отец, мать словно не умирали, и как просто: оказывается, лишь от его памяти, ее милости зависела вроде бы такая мистическая, немыслимая вещь, как бессмертие. И даже дверь в дом была открыта… В саду упало яблоко, сильно ткнувшись в землю.
Улица кончилась, за широким лугом начинался лес — туда ходили с отцом, а дальше, километра три-четыре, был карьер, куда ездили на велосипедах купаться. Фонарев решил прогуляться до карьера и, чтобы не травить понапрасну душу, приказал себе в лес не сворачивать. Пока что, если не считать отца с матерью, он не встретил ни души. И здесь людей не было: грибники сюда не ходили, вдоль узкой песчаной дорожки росли громадные карнавальные мухоморы, он едва удержался от соблазна сбить пару красавцев. И вдруг под сосенкой он увидел боровик. Увидав его, остановившись, будто гриб на мгновение раньше окрикнул: «Стой!», Фонарев забыл обо всем на свете. Тем более, что в двух взглядах правее стоял еще один. . нет! два! «Господи. .» Это смахивало на обморок, сознание инженера не было приспособлено к таким удачам. Придя немного в себя, Фонарев закурил — чуток сбить волну, достал из кармана полиэтиленовый мешок, все же прихваченный на всякий случай, и сразу за ногой, за каблуком сандалета увидал четвертый. «Батюшки. .» Сознание чуда, удачи приживалось медленно. Он брал дары осторожно, полуверя, лишь увидав еще, еще и еще, поддался азарту, да такому, который и не с чем было сравнить, разве что с блаженными азартами детства. Из всех предков по мужской линии, чью кровь он унаследовал и слепо в себе хранил, вдруг выскочил на свет самый древний, далекий и дикий, он-то, в фонаревском обличье, и охотился сейчас в лесу: прыгал, делал перебежки, падал на колени, резко оглядывался, что-то восклицал, бормотал, приговаривал, срывал с себя рубашку, которая вскоре тоже была полна добычи. Сунув четыре гриба в карманы, он побежал в Семеновку, к тому дому, открыл калитку, вошел, и тотчас на крыльце появился жирноватый мужчина лет тридцати со спичкой в зубах.
— Добрый день. — Фонарев запыхался, поздоровался в два приема.
На подмогу тотчас вышли хозяйка с мокрыми руками и хныкающий мальчик лет пяти с перевязанным ухом. Женщина поглядела на Фонарева, на мужа, снова на Фонарева. Теперь шестью глазами они пытались постичь человека в сандалетах и в пиджаке, надетом на майку, и, благодаря сосновым иглам в всклокоченных волосах, сразу похожего на ежа. В левой руке у ежа была рубашка с грибами, правой он прижимал к груди тяжелый мешок, у которого оборвались ручки. Мальчик снова захныкал, жался больным ухом к мамке.
— Когда-то мы снимали в этом доме дачу, комнату и вот ту веранду. Хозяйку звали Мария Васильевна. У нее была корова, поросенок и куры. Я тогда был совсем маленький.
— Ну и что с того? — сказал мужчина, прикусив спичку.
Тут-то Фонарев и очнулся. Он прибежал спросить до завтра ведро или корзину, а лучше то и другое, почему-то не сомневаясь, что ему дадут под честное слово. Теперь же эта затея показалась ему лесным бредом, он сам не мог понять, как такая чушь взбрела ему в голову. Он попрощался, прикрыл за собой калитку и побрел к поезду, стараясь поскорее забыть происшествие, свой увлекательный доклад.
И не припомнить, когда он шел домой с таким чувством. Хотел сыграть на звонке полечку, но передумал — слишком легкомысленно, явно. Прямым пальцем он позвонил длинно, с нажимом, как подобает настоящему хозяину, после долгого отсутствия вернувшегося из дальних странствий, знающему, с каким нетерпением его ждут, и потому оттягивающего счастливый миг. Хотелось, чтобы все были дома.
Открыла теща.
— Ну-ка, Виктория Михайловна, принимайте… — Фраза была заготовлена, но вырвалась немного раньше, он начал первые слова, когда дверь еще не вполне отворилась.
Фонарев, Виктория Михайловна, подхватившая мешок, не успели войти в кухню, как появились Ира, Андрей. Разложили на столе газету. Фонарев неторопливо доставал боровики и укладывал один за одним.
— И где это ты? —Жена улыбнулась, оказывается, те ямочки на щеках еще были.
— Есть одно место, — Фонарев положил на стол последний, сорок седьмой, — в районе Симакино.
Сработало безотказно. Услыхав про Симакино, Виктория Михайловна пошла к себе и вернулась с «маленькой».
— Ира, корми мужа!
— Нас со Светой в лес не возьмешь? — сказал Андрей.
— А что? Давайте, завтра выходной. — Фонарев не сдерживал радость.
Он поглядел на сына, сын на него; похоже, оба удивились, что так давно не смотрели друг другу в глаза.
Чудный вечер был. Андрей попросил не трогать грибы до прихода Светы, пусть полюбуется. Сам вызвался раздобыть проволоку. Увидев грибы, потрогав, подержав каждый в руках, перемолвившись с ними, словно это цветы, куклы или дети, невестка изъявила желание чистить или «что там с ними нужно делать», и вместе с Ирой они скоблили, резали — готовили для сушки. «Ирина Ивановна, смотрите, у меня опять чистенький, как масло! Виктория Михайловна, а этот будем резать или целиком? Давайте целиком…» — слышал Фонарев, и на душе был праздник от домашнего мира и лада, которые увенчали этот необыкновенный день. Он бродил по квартире, присаживался, вставал, курил, осторожно, чтобы не нарушить ненароком идиллию, заглядывал в кухню, где сын уже нанизывал куски на проволочные шампуры, которые теща закладывала в духовку. В квартире пахло грибами, по вкусу пряный запах не уступал любимому — сжигаемых сухих листьев.
Когда улеглись, Фонареву захотелось обнять Иру, быть молодым, жадным, неугомонным. Он
