Тимур на Кавказе - Александр Дьячков-Тарасов

Мы ехали по территории, только что опустошённой воинами эмира Исмаила. Несмотря на спешность, с которой двигался этот передовой разведочный отряд на отборных степных конях, рука азийцев успела сделать своё страшное дело уничтожения. Однако среди пепла развалин и трупов я успел разглядеть, что и здесь было то же, что и в Италии: бедность крестьян и роскошная жизнь феодалов. Я обменялся на этот счёт мнением с Антонио, и он был того же взгляда. Местность была очень густо населена: хутора и значительные поселения, обнесённые земляным валом, увенчанным кустами колючего терновника, встречались в большом количестве. Хижины крестьян были неприглядно серого цвета, обмазаны глиною, часто совсем без окон, с одной дверью и широким отверстием в крыше, пропускавшим и дым из комнаты, и свет в комнату. Одежда женщин и мужчин была бедна; обстановка, домашняя утварь была убога. Рядом с хижинами возвышались внушительные каменные строения кабертайских и татарских феодалов. Все они были обнесены высокой стеною и стояли на высоком месте на берегу реки или потока; некоторые из них были двухэтажными. Рядом с домами высились боевые башни. Я заметил, что у кабертайцев они были четырёхугольные и были похожи на наши четырёхугольные итальянские, а в татарских или кипчакских селениях и городах башни были круглые. В полдень азийцы сделали привал в меньше других разгромленном селении; оно принадлежало могущественному кабертайскому феодалу Мисосту. Это сказал нам случайно найденный мною в саду, в кустах крыжовника, старик, спасшийся во время набега азийцев. Он говорил по-гречески. Мы его ободрили, накормили. Антонио дал ему выпить из сохранившейся у него фляжки несколько глотков кипрского вина. Старик оказался домашним учителем византийцем. Жил он много лет у кабертайского князя Мисоста. На обширном дворе его родового поместья мы и сделали привал. Ободрившийся старик повёл нас осматривать разграбленные азийскими воинами покои старого княжеского дворца. По словам старика, этот дворец, а также огромную башню близ него строил греческий архитектор. Вообще, по его мнению, все четырёхугольные башни в Кабертае строили его соотечественники, приезжавшие из Себастополиса. Они же строили, по преданию, и церкви? мало того, некоторые кабертайские священники были тоже греками, и священные книги у кабертайцев, за отсутствием у них письменности, были на греческом языке. Старик с балкона указал нам на небольшую греческого типа церковь, стоявшую на краю скалистой возвышенности, «Там похоронены три поколения Мисостов», прибавил старик. «Сам старый князь бывал в Константинополе, хорошо говорил и писал по-гречески. Я обучал его детей. Он их хотел тоже отправить сначала в Себастополис, а затем через Трапезонд в Константинополь. Вот спальня князя. Здесь он жил один. Жена его жила отдельно. Он убит на реке Чегем. Жестокий был человек. Много людей он продал в Себастополисе».

Все комнаты были ещё в сохранности. Они были высоки, но имели маленькие окна, поэтому в помещениях было темновато. В одной из ниш я заметил пергаментные книги. Я взял одну. Это била «Александрия» на греческом языке — сборник сказаний об Александре Македонском. Я её взял с собою на память. На полу лежали осколки стеклянной посуды. Высокие спинки кровати князя состояли из полированных крестовин[69]. Мне очень понравились низкие столы с резными ножками и кресла с высокими спинками, с удобным сиденьем. Мы, очевидно, старику полюбились, и он нас привёл в потайную комнату, куда азийцы не забирались. Здесь мы нашли разнообразные предметы: подсвечники, несколько ковров, греческое евангелие, серебряные ручные зеркала, шкатулку из орехового дерева с изображением греческих святых: в шкатулке лежали принадлежности для письма, печать и воск. Джовани взял себе на Память шкатулку, а я небольшой кривой кинжал с ручкой из слоновой кости и прекрасный венецианской работы синий хрустальный бокал с вырезанными на нём узорами с позолотой.

С удивлением я заметил в комнате детей князя карту мира географа Птоломея. Грек, заметив это, пояснил, Что карта нарисована им, и по ней он учил княжат.

На дворе раздался резкий гортанный крик: нас искали. Татары, заперев ворота огромного двора, были уверены, что мы не сбежим. Поэтому мы и успели без помехи осмотреть дом Мисоста.

Старик вышел с нами. Ему было лет семьдесят пять. Сгорбленный, с ослабевшим зрением, он шёл слева от меня и, тихо передвигая ногами, подробно, по-стариковски объяснил мне, что свои богатства Мисостовы нажили войной, которая давала им бесконечные караваны рабов. Мало того, по древнему обычаю, всякий кабертайский патриций[70], возвратившийся из похода с добычей, обязан был дать своему князю одного самого лучшего раба. Если не было захвачено рабов, отдавали несколько голов лучшего скота. Патриций («уздень») был для князя вассалом, которого он мог посылать, куда хотел, вассал этот отдавал князю из своего имения всё, чего бы тот ни пожелал: увидит князь у вассального дворянина хорошую лошадь, охотничью собаку, оружие, — он берёт её себе, платя собственнику по своему усмотрению; в случае женитьбы князя все дворяне, окольные и крестьяне доставляли своему феодалу всё, что нужно, — скот, одежду, вино, лошадей.

«Да, житьё хорошее было у нашего Мисоста, — добавил старик, — только его дворовым, крепостным крестьянам и рабам было не сладко: еды было много, но чуть не по нраву пришёлся — назначаешься в очередной караван рабов… Я свободный человек — я византийский нобиль[71], и Мисост однажды чуть меня не продал в рабство в Итиль за то, что я разбил его любимый бокал. И продал бы, если бы за меня не вступился греческий священник. Жестокий человек. Старый человек и развратник был. Он требовал привода невест своих крестьян-крепостных. Один и зарезал его за это на охоте.

«Князья роскошно жили, — продолжал старик, — многие мало уступали в образе жизни трапезондским нобилям, и всё их богатство и роскошь давали им набеги и рабы… Много слёз видели эти сараи», — показал старик на окна длинных каменных помещений.

Никто из нас не заметил, как сзади тихо подошёл к нам один из наших стражников и молниеносно всадил кинжал в спину старого грека. Тот, не охнув, упал мёртвым. Ещё сильный, старый Антонио, схватил полено и сильным ударом вышиб кинжал из рук азийца, а я, схватив его за горло, подмял под себя, но тотчас же принуждён был выпустить, почувствовав острую боль в руке: меня ударил кулаком другой громадный азиец. Нас связали. Но пришедший начальник отряда велел развязать, накричал на стражу и дал сигнал отправиться в путь. Так и не удалось огорчённому Антонио исполнить, по его словам, долг христианина — закопать тело старика-грека.