Повесть об отце - Антонина Малютина

«Много было радости у моих читателей в фабричной библиотеке: я раздавал эти книжки с приветом от Емельяна Ярославского, которого все знали и любили на фабрике», — вспоминал Малютин.

Порою выкраивалось время для театра. Но самой сильной страстью все-таки оставалась литература, которой отдавалась каждая свободная минута. Книга — великий источник знаний, мужества и вдохновения — была другом на всех перепутьях жизни. Когда ему шел шестидесятый год, когда шел восьмидесятый и девяностый, он все еще подбирал книги по всем отраслям знания, продолжал читать и учиться. Вот несколько его записей 1924 года:

«Длинные непогожие осенние вечера, когда небо сочится дождем и кажется, что блестящие волны, бегущие с середины пруда, уходят под берег, скрашиваются теплом, уютом, любимой работой, чтением хороших книг и перепиской — общением с дорогими друзьями и хорошими людьми».

«Сейчас, когда ушли все наши, кто в школу, кто куда, я один пью чай, пересматривая, словно «скупой рыцарь» в своих «подвалах верных», свои сокровища, и каждая хорошая книга дает все новые и новые радостные переживания».

«Человек мне представляется таким предметом, который должен излучать из себя какие-то радиоактивные искры-мысли, и эти искры должны зажигать в сердцах окружающих огонек любви и дружбы».

По воскресеньям, особенно когда приходили гости, отец любил читать вслух, а подчас просил почитать и посетителей.

Ненасытной жаждой как можно больше видеть и знать объяснялось его пристрастие к путешествиям. Он навестил Дрожжина, рыбинских друзей, часто выезжал в Москву и Ленинград, побывал в имении Борок у Николая Морозова, в Твери у Аполлона Коринфского и Ефима Шарова и т. д. В наиболее интересные поездки брал с собою меня.

Дружба с Дрожжиным неотделима от дружбы с Коринфским, большая часть жизни которого протекала в Петербурге, а последние годы — в Твери (Калинине), где он служил корректором и школьным библиотекарем. Здесь им создавались воспоминания о симбирской гимназии, в которой поэт учился вместе с В. И. Лениным, часто пользовавшимся книгами из библиотеки Коринфского. Мемуары об этом уже начинали печатать в местной газете «Пролетарская правда».

Отец имел от Коринфского 120 писем. Почти в каждом сообщалось что-нибудь любопытное о писателях. Много он подарил своих книг с автографами, делал записи в наши альбомы, посылал свои портреты, посвящал нам свои стихи. В одном из таких стихотворений воспеты «три старика, три друга верных — Петрович, Митрич и Лукич». Петрович — это Малютин, Лукич — Потехин, а Митрич — Александр Дмитриевич Максимов, рабочий «Красного Перекопа», любитель книг и автографов. Отец не только аккуратно отвечал на длинные письма Коринфского, но и помогал ему из своих скудных средств, отправляя в Тверь некоторые продукты, табак, деньги. Однажды, когда эта помощь пришлась особенно кстати, потому что Коринфский находился без работы («Так за работой и умереть бы!» — писал он, мечтая о рабочем пайке), он все же пожурил за нее Малютина:

«Позволь и побранить тебя за то, что ты, «в поте лица зарабатывая хлеб насущный», допускаешь такие отрывания от своего заработка… Великое спасибо, родная, светлая душа, Тебе!».

Когда в 30-х годах Коринфский был разбит параличом и надежд на выздоровление не было, по моему ходатайству Литературный фонд добился, чтобы поэта не выписали из больницы; его жена Марианна Иосифовна, старая больная женщина, не могла за ним ухаживать. Я навестила Аполлона Аполлоновича накануне его смерти. Прикованный к больничной койке, он и тогда был прекрасен, с классически правильными чертами лица, с широкой серебряной бородой. Когда-то любовно называвший меня своей внучкой (своих детей у него никогда не было), Коринфский узнал меня, но оказать уже ничего не мог. Летом 1938 года мы с Марианной Иосифовной фотографировались у его могилы. Она прожила еще 24 года и умерла в белорусском городе Щучине. Наша семья все эти годы оказывала ей материальную поддержку и добилась оказания такой помощи через Литературный фонд. Марианна Иосифовна передала мне часть литературного архива своего мужа, который использован мною в статьях о творческих связях Коринфского с Дрожжиным, Янкой Купалой и другими писателями.

Первой литературной поездкой из Ярославля была поездка к С. Д. Дрожжину, описанная в «Воспоминаниях» Малютина. Выехали мы в субботу вечером на плохоньком пароходе «Крестьянин» и лишь на пятый день к вечеру почувствовали, наконец, под ногами почву желанной Низовки, оставив позади сотни верст. Дом поэта помогли найти ребятишки.

И Спиридон Дмитриевич и удочеренная им внучка Манечка несказанно обрадовались нашему приезду.

Хозяева захлопотали. На столе приветливо зашумел самовар, задымилась рассыпчатая картошка со свежим маслом.

— Манечка, рыжичков-то не забудь! — говорил Спиридон Дмитриевич. — Сам собирал!

За обильным ужином допоздна затянулась беседа. Дрожжин расспрашивал о далекой Сибири, о сибирских писателях, любопытствовал, доходят ли до сибирского читателя его книги, есть ли они в тамошних библиотеках. Похвалившись, что его стихи не только издают, но и перелагают на музыку, он подошел к граммофону — единственному на всю деревню, — выбрал пластинку с песней «Любо-весело», поставил ее и сам подпевал. Прослушали еще несколько песен в исполнении известных певиц Вяльцевой и Плевицкой.

Друзья беседовали чуть ли не до утра, уединившись в кабинете-спальне, где полки ломились от разнообразных книг, в том числе с автографами Л. Толстого и Сурикова, а со стен смотрели портреты замечательных людей. На другой день поэт показал нам свой великолепный сад, в котором произрастали все растения, встречающиеся в Тверской губернии. Он любил фотографироваться здесь на скамье под деревьями. В моем альбоме осталась с тех дней одна из таких фотографий и стихотворение «Расти, дитя мое, и пой» (между прочим, Дрожжин считал меня нареченной внучкой). Мы с удовольствием осмотрели дрожжинскую библиотеку с четырьмя тысячами книг, что не так уж мало для деревни. Она помещалась в пустой избе-зимовке. Часто с глубокой грустью вспоминал поэт верную спутницу своей долгой жизни — первого критика своих произведений Марию Афанасьевну, — трудно ему было привыкать к тому, что ее уже нет…

Несмотря на преклонный возраст и плохое здоровье, он деятельно участвовал в общественной жизни. В этом мы вскоре убедились. По просьбе земляков Спиридон Дмитриевич должен был отправиться в Тверь и похлопотать о покупке дома для школы. Он уговаривал нас подождать его возвращения и пожить у него с недельку, но отец не располагал временем и решил выехать вместе с ним. До станции Завидово, где наши пути разошлись, тронулись на крестьянской лошаденке. Моросил дождь. Дорога, шедшая по болотистым местам, была сильно размыта. Несмотря на это, отец всю дорогу до станции (а это не близко) шел пешком возле телеги, на которой восседал Спиридон Дмитриевич, и разговаривал с ним. От Завидова дедушка Спиридон должен был ехать в Тверь, а наш путь лежал в белокаменную. Поезда уходили в полночь, посчастливилось еще несколько часов провести в обществе любимого поэта у его хороших знакомых, где можно было обсушиться, обогреться и закусить.