Единородное Слово. Опыт постижения древнейшей русской веры и истории на основе языка - Светлана Молева

так описывает воинов-соплеменников монгольский памятник «Сокровенное сказание» /44/. (Вольно же было Л. Н. Гумилеву фантазировать о мирном симбиозе русских и кочевников /45/!)

Однако дикая летучая конница, бросившая под ноги Чингисхана полмира, не устрашавшаяся горных перевалов и зыбучих пустынных песков, почему-то «увязла» в русских болотах… Русь стала «щитом» Европы перед лицом монголо-татарского нашествия. Но пока угонялись в рабство и истреблялись русские дети (кроме самых несмышленышей, не вышедших ростом с тележное колесо[45]), «просвещенная Европа» вела переговоры с кочевниками /46/, одновременно мощными ударами раскачивая русский «щит» со своей стороны.

Груды древнейших икон и книг[46] запылали в варварских кострах: к их уничтожению ордынцы почему-то проявили особый интерес. Оживилось иноверчество, подняло голову язычество /47/.

«Я соборны больши церкви на дым спущу…Я печатны больши книги во грязи стопчу,Чудны образы-иконы на поплав воды…» /48/.

Грозным эхом отозвалась на Руси столь чтимая ныне реформа князя Владимира. И «никогда не поймут таинственного смысла человеческой истории те, для кого она представляется лишь скопищем случайных совпадений, разрозненных событий, поступков и явлений» /52/.

«Сказывай, небось, лише совесть крепку держи; не себе славы ища, говори, но Христу и Богородице» /53/.

В XVII в., трудно отбившаяся полутора столетиями раньше от ереси жидовствующих[47], Россия не устояла перед церковным расколом, вызванным новой реформой – патриарха Никона и царя Алексея Михайловича[48]. И глас противника Никона – протопопа Аввакума – изнемог в светоносных скитах, сжигаемых вместе со старообрядцами[49].

Думается, никонианство не было только произволом группы лиц, посягнувших править церковные книги и ритуалы. Многочисленность духовенства и паствы, быстро примкнувших к реформе, несомненно указывает на то, что реформа неявно, негласно и длительно готовилась внутри церковной и народной жизни (как позднее прививался атеизм, а ныне ненавязчиво внедряется экуменизм). И не за один только «азъ» принимали мученическую смерть верные старообрядцы.

Греческий архимандрит «Дионисий еще во время русского собора 1666 года сочинил трактат для осуждения русского крестного знамения и старых книг <…> Презрение к русскому обряду Дионисий показал не только на словах, но и на деле. Когда в великую субботу 1667 года во время торжественного патриаршего богослужения в присутствии царя русское духовенство пошло с плащаницей “посолонь” (по движению солнца), то Дионисий совершенно неожиданно увлек греческих патриархов и остальное греческое духовенство в обратном направлении, навстречу русской процессии. Произошли замешательство и довольно резкий спор между русскими и греческими архиереями. Наконец, сам царь вмешался в конфликт между русским и греками, предложив, чтобы и русские пошли за гостями, оставив старинный русский обычай ходить посолонь…» /58/. Как знать, может быть, это был один из опаснейших поворотных шагов не только самого русского православия, но и всей истории: Россия двинулась против солнца, заступая дорогу дарующему жизнь, – против самой жизни…

Так ведома ли русским священникам тайна движения посолонь и противу солнца? Ко времени раскола, очевидно, уже очень немногим[50]. Лишь старообрядческая церковь и поныне сохраняет древний обычай ходить во время крестных ходов и других обрядов посолонь – вослед Христу-Спасителю («истинному Солнцу», «Солнцу правды») и приверженцам Его учения: «Само собою разумеется, что враги Христа <…> не шли за Ним, а всегда против Него <…> Посему мы и шествуем не против солнца – Христа, а по солнцу, т. е. за Христом <…> в древлеправославной Церкви нашей принято совершать хождение по солнцу еще при таинстве крещения – вокруг купели и при совершении таинства брака – вокруг аналоя <…> Именно: в крещении человек обещается последовать Христу, в бракосочетании жених и невеста <…> должны быть последователями Христа, а не противниками Его». Выходы и хождения при богослужении против солнца у староверов совершают только священники: каждение фимиама свершается пред Лицем Господа, выход с Евангелием представляет собой не только Учение, но и Самого Христа, Который является миру, а не уходит от него и т. п. /59/.

Но энергетический смысл тайны хождения посолонь и противу солнца с древнейших (еще египетских) времен запечатан семью печатями. Скудные сведения о вселенском космическом значении этих обрядовых служений и воздействий их на живой мир людей просматриваются со времен Древнего Египта. И неслучайно грозные предсказания Апокалипсиса напрямую связаны с солнцем:

«…и солнце стало мрачно как власяница…» /6:12/;

«…и поражена была третья часть солнца…» /8:12/;

«…и помрачилось солнце…» /9:2/;

«Четвертый Ангел вылил чашу свою на солнце…» /16:8/;

«И увидел я одного Ангела, стоящего на солнце…» /19:17/[51].

Потому: «Солнце да не зайдет в гневе нашем» /Еф 4:26/, – обнимаясь и целуя друг друга, восклицали предки наши в Прощеное воскресенье /62/.

Другой не менее существенный момент реформ – перемена крестного знамения. Древнее двуперстие заменено было Никоном троеперстием, по сути дела – щепотью. Двуперстием сложены пальцы десной руки Иоанна Крестителя (святыня была перенесена с Мальты в Гатчину, под Петербургом, в 1799 г. /БЭ, с. 344/, в настоящее время находится в Сербии).

«Одно только древнее, доселе хранимое христианами-старообрядцами сложение перстов наиболее полно выражает в себе главные догматы христианства. Когда в начале ХVI века в России начала распространяться новогреческая форма перстосложения, она была осуждена и запрещена Стоглавым собором <…> Стоглавый собор проходил под председательством митрополита Макария (недавно канонизированного Московским Патриархатом), где присутствовали в качестве игуменов Гурий и Варсонофий, казанские чудотворцы, и святой Филипп, митрополит Московский <…> авторитет Стоглавого собора просто не сопоставим с авторитетом собора 1666–1667 гг…» /63/.

В древневосточном учении о перстосложении двуперстие предназначается для высшей концентрации духовной энергии; щепоть же не означает ничего. Зато самое слово щепоть связано с глаголом щипать и с древнерусским щьпъ – «ущерб, вред, убывание луны» /Фасмер, т. IV, с. 503/, – но ведь «церковь Божия на земле величественно связывается с луною, так как она заимствует свой блеск и сияние от Солнца правды, Христа» /БЭ, с. 439/. Исходя из этого, щепоть может означать отщипыва-ние, ведущее к убыванию луны (церкви). С новолунием же, по преданиям, явится в мир сатана.

Что же еще ведалось или, следуя исконной вере дедов, сберегалось в дониконианском православии (более – уже в народе, чем среди духовенства; более – в глухих отдаленных местах: на Севере, в Сибири, куда отступали старообрядцы)?

Сколь ни фантастично звучит, следы этого древнего знания можно отыскать в так называемом двоеверии.

Как прочно, на века, слились «языческие» и христианские культовые места, «языческие» и православные праздники, так же прочно соединены с православием многие древние русские обычаи, обряды, даже заговоры. Так, заговор от злобы начинается известной христианской молитвой: «Союзом любве апостолы Твоя Связавый, Христе…» /64/.

Исследователи вопроса русского двоеверия сообщают, что и до недавнего времени «и в севернорусских “кустах”, и в белорусских “прощах” почитание деревьев имело христианскую окраску: в них устанавливали часовни, устраивали богослужение» /65/.

«Усть-цилемские старообрядцы на приглашение православных священников исповедаться отвечали: “Мы исповедуемся Богу и матери-сырой земле”[52] или “Я приложу ухо к сырой земле, Бог услышит меня и простит”» /66/.

К 1920 г. относится описание богослужения, в котором исследователям видятся «языческие» элементы: «Стоит он (поп) на коленях и молится. Плачет он, и все плачут, и народ начинает плакать. Еще и руки протягивает, целует землю, и все целуют» /67/. Да, живое это моление – точно малый свет от Великого: Нагорной проповеди.

Так были в Древней Руси священные рощи, красные горки, заповедные родники, молельные камни?

Ныне, присно и вовеки веков.

Так пронесенное сквозь тысячелетия живое всенародное правоверие стремилось оградить русскую христианскую церковь от «книжности» и самодостаточности внутрицерковных обрядов, от безучастности паствы к земле, солнцу, природе – всему миру, созданному для нас Творцом.

Животворные моления, единящие Господа, человека и мир, остались в жизнеописаниях святых старцев Оптиной пустыни, Саровской обители и других, где встречный камушек или рощица округ скита становились местом молитвенного подвига. Что сохранилось – теперь святыня для нас: здесь мы каемся, плачем, исцеляемся, возвращаемся, как блудные дети, к своему Отцу.