Еврипид - Татьяна Гончарова

Вероятнее всего, это были гетеры, ибо афинские женщины, а тем более девушки большую часть своей жизни проводили в гинекее и имели весьма мало возможностей для романтических историй. И тем сильнее были разочарования пылкого сердцем сына Мнесарха, что каждый раз он искал и не находил тот идеал возвышенной и нежной возлюбленной, который, неизвестно почему и зачем, жил в его сердце, не давал покоя, не был соотносим ни с одной из встретившихся ему в жизни женщин и нашел воплощение лишь в прелестных образах, созданных его же собственной поэтической фантазией. Вслед за лирическими поэтами прошлых веков (и особенно вслед за Сапфо, которой он был так близок и скорбной страстностью своей поэзии, и бурной жизнью ищущей души) Еврипид смело ввел в трагедию тему, которая многим казалась недопустимой на театре, а именно — любовь и страсть: «Ведь нет для смертных уз теснее, чем день любви во мраке». Любовь, которой не касается Эсхил (по-видимому, в его картине мира любовь не значилась как что-то достойное упоминания), которую Софокл рисует лишь возвышенно и патетически, почти абстрактно, эта любовь у Еврипида является всесокрушающим, неостановимым вихрем, уносящим человека, свою безвольную жертву, в ледяные объятия смерти. Его Киприда безжалостно карает ослушников, всех, кто противится ее власти:

Я властвую, к послушным благосклонная,Но карою жестокой повергая в прахСтроптивцев глупых…

Впрочем, и любовные муки двадцатитрехлетнего юноши, и занятия с Анаксагором должны были вскоре отойти на второй план перед той новой опасностью, которая незаметно, но совершенно логично подготовленная всем ходом событий в Греции после победы над персами надвинулась на Афины, — опасностью новой войны, на этот раз со своим давним соперником — Спартой. Подходила пора отложить свитки, дощечки и стилос (Еврипид уже начинал в это время пробовать свои силы в поэзии) и с оружием в руках доказать на полях сражений верность клятве, принесенной в храме Аглавры.

Истоки антагонизма между Афинами и Спартой уходили в глубокую древность, ибо, в то время как жители Аттики (называвшейся когда-то Кекропией, в честь рожденного прямо из этой земли змееподобного божества — Кекропа) принадлежали к ионийскому племени, считали себя прямыми потомками древних пеласгов и испокон веку жили в этой стране, дорийцы были пришлым народом. После долгих странствований они вторглись в Среднюю и Южную Грецию, на полуострове Пелопоннес где-то в XII веке до н. э., вскоре после Троянской войны, частично поработив, частично уничтожив местное население — ахейцев и разрушив их древнюю культуру. Корни этой культуры, известной сейчас под названием крито-микенской (наследниками которой считали себя и афиняне), восходили к острову Криту, на котором согласно преданию был рожден и воспитан Зевс. С Критом была связана культура древнего Аргоса, Микен, Тиринфа и Пилоса. Именно здесь, в златовратых Микенах и других больших и богатых городах, славных своими строителями и ремесленниками, жили когда-то герои Гомера, сокрушившие малоазийскую Трою. Именно об этом героическом времени хранили память многочисленные мифы и предания, которые греки, в том числе и афиняне, считали своей предысторией. Дорийские завоеватели, настоящие варвары по сравнению с ахейцами, расселились по всему Пелопоннесу и даже на Крите. Позднее, в Лаконике, на плодородной прибрежной равнине, пересекаемой рекою Эврот, образовалась Спарта, Лакедемон, государство, известное не менее, чем Афины, хотя во всем им противоположное. С дорийским вторжением история Греции обратилась вспять. Отброшенная назад, к первобытнообщинному строю, она пришла в запустение и одичание, и только мужественно сопротивлявшимся ионийцам во главе с афинским царем Кодром удалось сдержать натиск завоевателей и отстоять свою землю. Однако часть ионийцев все же переселилась в Малую Азию, обосновавшись на ее побережье после падения Хеттского царства.

На Крите и в некоторых областях Пелопоннеса, например в древнем Аргосе, дорийцы восприняли многое из разрушенной ими культуры, но в Спарте они продолжали придерживаться первоначального образа жизни, сохраняя даже во времена Еврипида многие из древних, восходящих к первобытнообщинному строю установлений (например, пережитки группового брака) и отличаясь от остальных греков даже внешним своим видом. Спартанцы носили простые старинные одежды без каких-либо украшений, жили в домах, построенных только при помощи пилы и топора, пользовались железными деньгами и собирались на ведущиеся исстари совместные трапезы, основным блюдом которых была грубая похлебка из черных бобов — любимое кушанье лакедемонян. Они презирали любой труд, не занимаясь ни земледелием, ни ремеслами, а только военным делом, жестоко эксплуатируя крепостных илотов. Чтобы предотвратить восстания, спартанцы периодически проводили так называемые криптии, ночью неожиданно уничтожая наиболее сильных и умных илотов. Они называли это «священной войной», словно воскрешая кровавые времена дорийского вторжения и гибели ахейских городов. Впрочем, что касается крито-микенской культуры и вошедших в предания героев Троянской войны, то со временем и спартанцы стали рассматривать их как своих славных предков.

На протяжении многих столетий в Спарте сохранялось одно и то же государственное устройство. В мирное время страной управляла коллегия эфоров из пяти человек, избиравшаяся на год, а во время войны власть осуществляли два царя-архагета из династий Эврипонтидов и Агиадов, почитавшиеся спартанцами как земное воплощение божественных Диоскуров и выступавшие главным образом как полководцы. В то время как Афины постоянно расширяли связи с внешним миром, Спарта сознательно стояла в стороне от общего хода развития Греции, замкнувшись в своих старинных установлениях. В то время как в Афинах, и особенно после персидских войн, уделялось большое внимание эстетическому и умственному воспитанию молодежи, в Спарте воспитывали только воинов. Поэтому согласно законам Ликурга детей с какими-либо физическими недостатками сразу же после рождения сбрасывали в Апофеты — печально известную расщелину в горах Тайгета. С детства спартанцев приучили добывать себе пропитание воровством, уметь хладнокровно убивать, а когда придет час, так же хладнокровно и умирать. И не было в Греции воинов более доблестных и стойких, чем спартанцы. Насколько больших высот достигло в Афинах ремесло и искусство, настолько чужда была всему этому Спарта. В Спарте не было ни философов в обычном понимании этого слова, ни художников, ни трагических и комических поэтов. Если в истории Лакедемона и встречались порой поэты-лирики, то они не были спартанцами по происхождению: Тернандр — с острова Лесбос, Алкман — из Сард.