Тотем (СИ) - Винд Шерил

Лиса горделиво вздёрнула подбородок, подобралась и встала.

— О! Смотри-ка, задела! — смеялась зачинщица ссоры. — А ты что думала? Одна единственная на всё княжество? Да тут помимо тебя красавиц хватает. Князь на месте не сидит. Здесь любая это знает. Думаешь, наследники у него откуда?

Одна новость за другой огорошивали лисицу, а она и слова вставить не могла в защиту.

— Да князь на тебя и не взглянул бы, не будь ты дочерью князя, — хмыкнула росомаха — её, как и многих женщин, злил сам факт того, что князь взял в жёны чужачку. — Несуразная… мелкая... тощая, как тростинка. Ещё и неумёха, разве можешь чем-то порадовать князя? Бремя, а не женщина.

— Да как ты смеешь! — взорвалась лисица, со злостью смотря на обидчиц.

— Не хватило ума раздвинуть тощие ноги — сиди и не вякай, — высокомерно осадила её одна из рабынь.

Женские склоки, хуже голодной своры собак. Слово за слово, а из бани на улицу летели то полотенца, то ковшики, то рыжие пряди волос. На крик прибежала стража, разнимать драчунов. И к своему удивлению нашли лису, загнанную в круг росомах.

Весть о том, что бабы в бане подрали лису, мгновенно облетела весь город и обещала не сходить с народных уст минимум неделю, обрастая всё новыми подробностями. Племя буквально стояло на ушах, единым духом костеря рыжехвостую супругу князя — виноватая во всём нашлась быстро, единодушно и охотно, в чём никто и не сомневался. Чужачка же.

Девок растащили между собой и уволокли в лазареты, замазывать синяки и царапины. Больше всех досталось лисице — её подрали будь здоров, от всей росомашечьей души, и пусть в рабынях не текла кровь тотемного животного, ярости в них хватало хоть отбавляй.

Рабыни хором уверяли всех, что лиса сама накинулась на них с гадостями. Что не выдержала душа соплеменниц слушать её слова, напитанные чужеземной злобой… И все им охотно верили. Зная характер лисицы — даже не сомневались, что именно так всё и было.

Нашёлся тот, кто негромко заметил — безродные рабыни напали на жену князя… Нашлись и те, кто донёс эту весть до князя. Нередкие бабьи свары обычно не удостаивались его внимания, но, едва услышав, что напали на лису, Сэт отложил дела и лично отправился в лазарет — выяснять, что произошло.

Вокруг него вразнобой доносилось, что лисица сама виновата. Что язык у неё длинный, острый, а натура гадкая, злобная, строптивая. Все видели — любой подтвердит! Князь хорошо знал это, но от сладкоречивых сплетников раздражённо отмахивался.

***

Кайра на собственной шкуре и не раз узнала о том, что лисе против росомахи выступать бесполезно, что ей ещё оставалось, когда бравое бабское население княжества перешло от слов к действиям? Бессмысленная борьба не то за внимание князя, ни то за собственное оскорблённое достоинство. Впрочем, чего рабыням было злиться и сетовать, когда их выбирали в первую очередь. Это она, дурочка, не замечала происходящего вокруг, а после услышанного стала серее тучи.

Слухи, нарастающие вокруг неё, не тревожили. Кайра ни секунды не сомневалась в том, что поддержат своих, а не чужачку и она выйдет крайней. Правде никто не поверит, даже если она расскажет — некому подтвердить её слова, а плохая репутация, сложенная от первого дня, проведённого в княжестве, сделает своё дело.

Досталось ей сильно, но болели отнюдь не разбитые губы и свежие синяки да ссадины. Она не огрызалась и не замечала наперебой галдящих женщин — пусть себе говорят. Её мысли были забиты иным и развеялись лишь с приходом князя.

Он появился в дверях лазарета чернее тучи, пройдя мимо расступившихся в почтении и притихших на входе соплеменников. До этого момента росомахи на входе галдели, наперебой призывая лису к возмездию, но, стоило появиться князю, пыла у них поубавилось. Хорошо знали: хочешь испортить настроение вождю — вспомни недобрым словом его рыжехвостую супругу.

В комнату он вошёл один, занавесив за собой вход. Разговоры за стеной стихли — все невидимые свидетели жадно вслушивались. Окинув свою жену тяжёлым взглядом, Сэт обеспокоенно вздохнул — и как с ней бороться? Даже помыться без приключений не смогла.

— Ну, рассказывай, — повелел мужчина. Тон его не сулил добра, а вот кому — оставалось загадкой.

Кайра подняла короткий взгляд на мужчину и почти сразу его опустила, однако в этом жесте не было чувства вины или сожаления по поводу произошедшего. Лисицу терзали мысли и это легко читалось.

— Я сама виновата.

Неожиданно вместо обвинений и попыток очистить свою честь, сказала она.

«Вон как?» — скептически выгнул бровь князь, несколько опешив от такого откровения. Чтобы лисица признала свою вину? Скорее пшеница вырастет из-под снега в разгар зимы.

— Что ты сделала? — вновь суровый тон царапает слух, но взгляд его падает на разбитые губы жены, скользит по ссадинам на скуле и приоткрытом плече… Внутри заворочалось неясное, холодящее душу желание отходить кого-нибудь поперёк спины берёзовым дрыном так, чтобы этот кто-то пускал носом кровавые пузыри и ноги целовать княжне-лисе считал за счастье.

Синяки и ссадины спускались по шее вниз, теряясь в складках льняной ткани, в которую закуталась девушка…

— Мне нужно было держать себя в руках.

А ещё лучше — уйти сразу, чтобы не провоцировать. Она ведь могла промолчать, избавить себя от необходимости находиться в окружении разозлённых росомах, которым гостья-чужачка — как кость посреди горла в воскресное утро.

Кайла могла продолжать гнуть свою линию, но, кажется, это не понадобилось. За опущенным взглядом она не заметила, как меняется настроение князя, как он рассматривает следы от рук росомах, взвешивая их слова и её.

В пару шагов сократив расстояние между ними, князь медленно, словно не до конца веря в происходящее, лёгким движением ладони сбросил ткань с плеча. Почувствовав, как накидка падает с плеч, лисица поспешила поймать её — не успела. Накидка упала, обнажая Кайру по пояс — взгляд князя спустился вниз, перескакивая с одного кровоподтёка на другой… Это было слишком. Слишком для того, чтобы просто стерпеть и забыть. Её избивали. Целенаправленно и зверски.

Несмотря на то, что причиной для ссор женщин стал именно он, Кайре не хотелось демонстрировать свои побои, хотя на правах благородной гостьи и жены, она могла хмуриться и злиться, показывая князю малейшую царапинку, но всё это для неё незначительный пустяк.

Лисица сжалась и приобняла себя руками, словно так могла закрыть себя от глаз росомахи. Она не пыталась выставить себя жертвой, но поедающее её изнутри чувство мешало горделиво расправить плечи и взглянуть в глаза росомахе.

Подняв глаза, Сэт задержался взглядом на её изувеченных устах, знакомым ей жестом протянув руку к её лицу. Легко коснулся большим пальцем разбитой губы… Может, лиса и задумала что-то, желая своей показной покорностью смягчить сердце князя, но один вид её увечий спускал крутой нрав хозяина этих земель с поводка.

Почувствовав прикосновение к щеке, девушка напряглась, сжала подол льняной сорочки.

— Разве я не твоя женщина? — вопрос прозвучал тихо и адресован был только князю. Они оба знали ответ. Она его жена и принадлежит ему, как бы ни отрицала тот факт. Он мог говорить и делать что угодно; до этого дня Кайре не было ни малейшего дела до того, чем он занимается, но… Внутри всё сжалось и она, пересилив себя, посмотрела на князя снизу вверх. — Тогда зачем тебе другие?

В молодую лисью головушку никак не могла уложиться мысль, что есть другие женщины кроме неё. Обидно. Унизительно. И хуже всего этого то, что она сама понимала, почему не может затмить их всех, почему всецело не владеет мыслями князя. Именно в тот момент, когда это стало важно, что-то изменилось.

Вопрос обезоружил своей прямотой и наивностью… Росомаха помедлил с ответом, задумчиво глянув на лисицу. Посетила непрошеная мысль, что она едва ли старше его сестры… Сэт даже несколько растерялся, не зная, что ей ответить.

Долгие годы он не был связан узами с другой душой, судьбой и родом. Ему была чужда любовь. Казалось, за десяток лет в каменном сердце ничто не шелохнулось, не пускала влюблённость ростки в его промороженную жестокостью и недоверием душу… Было желание обладать, и он брал то, что хотел. Было желание благодарить — и он приносил дары. Было желание защитить — и он оберегал от всех бед… Но он никогда не находил это в одной женщине, да и не пытался искать. Рабыни оказывались в его постели то от вспыхнувшего желания, то от скуки, то от осознания необходимости продолжать род — и за долгие годы он привык, сросся с мыслью о том, что ему не нужна одна женщина, и по старой привычке женщины продолжали предлагать ему себя на его ложе, скрашивая его одинокие, холодные вечера. А он и не отказывался…