Из Астраханской губернии - Павел Якушкин

— Что стоитъ стерлядь? спросилъ подошедшій къ торговкѣ чиновникъ указывая на аршинную стерлядь.

— Просить лишняго не для чего, затараторила торговка:- мы безъ запроса!.. Тридцать копѣекъ дайте… сами видите, какая стерлядь…

— Ты бы монета [5] просила! иронически проговорилъ чиновникъ.

— Зачѣмъ монетъ!.. Мы просимъ, что слѣдуетъ… Сами видите!..

— Вижу, вижу!.. Да ты говори толкомъ.

— Сами видите: стерлядь икряная!..

— Что жь, что икряная!..

— Одной икры больше фунта будетъ!.. Какъ можно тридцати копѣекъ не дать?

— Пятнадцать хочешь?

— Двадцать-пять, меньше нельзя! рѣшительно отвѣтила торговка.

— Пятнадцать!..

Торгъ состоялся на двадцати копѣйкахъ.

Чиновникъ заплатилъ деньги, взялъ стерлядь подъ жабры и отправился. Торговка осталась одна, покупателей не было; еще базаръ не разъигрался, и я заговорилъ съ торговкой:

— Скажите пожалуйста, спросилъ я:- отчего покупателей нѣтъ?

— Рано еще, отвѣчала та:- вотъ погодите, станетъ и народъ прибывать, а теперь какому народу быть!.. Еще я въ вечернямъ не звонили; зазвонятъ къ вечернямъ, и народъ повалитъ: всякъ будетъ знать, что базаръ начался.

— Что же покупать будутъ?

— Какъ что?

— Да гдѣ же товаръ!

— Рыбу покупать будутъ.

— Да и рыбы тоже, мнѣ кажется, на вашемъ базарѣ мало.

— Какъ мало… взгляни ко-съ! отвѣчала она, указывая рукой на лежащихъ и на землѣ, и на двухъ подмосткахъ лещей, стерлядей, сазановъ, берщей.

— Тутъ всѣхъ рыбъ-то десятка четыре, а пяти пожалуй и не наберешь, сказалъ я, посматривая на указанную рыбу.

— Какъ не быть пяти десяткамъ?.. Пять десятковъ будетъ!

— Неужто пятью десятками можно накормить весь народъ?

— Какъ можно!.. Покупаетъ у насъ только чиновникъ, да такъ еще кой-какой… А у насъ безъ рыбы ни одинъ не живетъ!..

— Тѣ гдѣ же берутъ?

— У насъ всѣ рыбаки; свою рыбу ѣдятъ!.. Какая неволя отъ своей рыбы на базарѣ покупать!.. Самъ ловитъ; такую выберетъ, какую знаетъ: ему за свою рыбу денегъ не платить.

Базаръ сталъ разъигрываться; сталъ покупатель приходить. Покупатель дѣйствительно оказался чиновникъ и кои-какой; а кой-какой былъ шинкарь и присланный сюда или подъ надзоръ полиціи, или на жительство. Этотъ покупатель раскупилъ почти всю рыбу цѣной отъ 20 до 2 копѣекъ за штуку; маленькихъ стерлядокъ можно было купить по 3–5 копѣекъ за десятокъ.

Часу въ восьмомъ стали расходиться.

— Отчего народа ни на улицѣ, ни въ домахъ не видно? спросилъ я старуху, не успѣвшую еще распродать всѣхъ своихъ сазановъ, берщей.

— Мало ли народу!

— Гдѣ же народъ?

— Видѣлъ, сколько народу на базарѣ было!.. Другому и купить нечего, такъ выйдетъ поглядѣть на народъ, коли дома дѣла нѣтъ.

На базарѣ, въ самомъ дѣлѣ, было много: во время базара перебывало разнаго народа человѣкъ до тридцати, а то можетъ и больше.

— Здѣсь были чиновники; а жители здѣшніе гдѣ же? спросилъ я.

— Теперь житель въ городѣ не живетъ, отвѣчала старуха: а всякъ по своимъ мѣстамъ.

— По какимъ же?

— Какъ по какимъ?!.. Кто въ море пошелъ, кто на промыслы, кто на ватагу [6], кто къ неводу. У насъ, ты самъ знаешь, всѣ рыбаки.

— Вѣдь не всѣ же уходятъ въ море, къ неводамъ; старики, дѣти, женщины, вѣроятно, не могутъ справиться съ неводомъ.

— И старый и малый, кто къ неводу негожъ, всѣ теперь въ садахъ, всѣ въ садахъ!..

— Что они такъ дѣлаютъ?

— Мало ли тамъ дѣла!..

— Какія?

— Первое дѣло — червя давить…

— Какъ червя давить?

— А такъ: у насъ червя разводится — доржись! [7] Такъ этого червя не давятъ, одинъ только годъ оставить — садъ пропалъ: года въ четыре не справишь!.. Всякій листокъ обобрать надо!.. Въ каждомъ саду и лѣстницы такія подѣланы: яблоки, груши обирать, червя ли давить, лѣстницу подставятъ, да и давятъ.

— И у каждаго сады есть?

— Почесть у каждаго! А у кого нѣтъ, тотъ нанимается къ другому, у кого есть садъ.

— Какъ же домы оставляютъ хозяева? спросилъ я словоохотливую собесѣдницу.

— А какъ оставляютъ: запрутъ на замокъ да и пойдутъ въ садъ; а то такъ цѣпочку наложутъ: всякъ и знаетъ, что хозяевъ дома нѣтъ.

— Такъ — безъ замка?

— Коли замка нѣтъ!..

— Развѣ у васъ воровъ нѣтъ?

— Какъ не быть?.. Есть!.. Есть воровка — Нестеровна!.. Такая воровка что и сказать нельзя!… Что ни положи, куда ни положи, все утащитъ! Пропало у тебя что — прямо къ ней… „Ты украла?“ — Виновата, матушка, виновата! — „Говоря, проклятая! говори, куда дѣла?“ — Виновата! А сама въ ноги… А мнѣ что въ ея повинности: мнѣ мое давай! — „Говори, куда дѣла?“ — Ицкѣ отнесла. — Ицка жидъ у насъ шинкарь есть… Пойдешь жъ Ицкѣ, у Ицки и найдешь.

— Стаю быть, если что пропало, къ ней я идти надо, сказалъ я:- она и скажетъ, гдѣ найти пропажу?

— Она и скажетъ.

— И то хорошо!..

— Какое хорошо!

— По крайней мѣрѣ, выкупить можно: хуже бы было, когда бы она не сказывала.

— Хуже то хуже…

— Вотъ видитъ…

— Да что видѣть-то?! Видѣть-то тутъ нечего! Вотъ у меня котелокъ пропалъ… Котелокъ-то я тридцать копѣекъ дала… Пропалъ котелокъ, я къ Нестеровнѣ… „Ты украла, говорю“. — Виновата, виновата! А сама въ ноги: такой у ней ужь обычай… „Виновата говорю, а что мнѣ изъ твоей вины?!.. Говори, кому снесла?“ „Биркѣ“, говоритъ… Я къ Биркѣ… Бирка шинкарь… вонъ его кабакъ… Я жъ Биржѣ. „Здравствуйте, говорю, Борисъ Моисѣичъ“. — „Здравствуйте, говоритъ, Дарья Петровна.“ — „А я жъ вамъ по дѣлу, Борисъ Моисѣичъ.“ — „По какому дѣлу, Дарья Петровна?“ спрашиваетъ Биржа… Будто и не знаетъ, проклятый жилъ, что за дѣло такое… „Нестеровна была у васъ?“ спрашиваю. — „Была“. — „Оставила вамъ котелокъ?“ — Жилъ видитъ, что я знаю: отговариваться не можетъ. — „Оставила“, говоритъ. — „За сколько?“ — „Да я косушку далъ: десять копѣекъ“. — „Какъ говорю, десять? Нестеровна мнѣ говорила, всего за шкаликъ, за пять копѣекъ“. А Нестеровна мнѣ хоть ничего не говорила, да я знаю жидовскую натуру: безпремѣнно прибавитъ…

При этомъ старуха, лукаво улыбаясь, поживала мнѣ головой.

— Что жь. Бирка отдалъ вамъ котелокъ этотъ? спросилъ я.

— А какъ же? Только я сказала, что котелокъ Нестеровна заложила за пять копѣекъ, жилъ и говоритъ: „Да, бишь за пять копѣекъ“… А сама того — вся дрожу; хочется мнѣ жида отдѣлать, да нельзя: пожалуй, и котелокъ не отдастъ… Отдала я деньги, жидъ мнѣ подаетъ котелокъ, да и говоритъ: „вотъ вашъ котелокъ… Нарочно у себя и оставилъ, Дарья Петровна, чтобъ не пропалъ вашъ котелокъ“… Я взяла котелокъ, да и давай: „Ахъ, ты жидъ проклятый!… Жидовская харя!.. Хотѣлъ слизнуть котелокъ, да еще и прикидывается!.. Ишь благодѣтель!..“ Да я много тутъ наговорила: и поганая твоя образина!.. и Бога ты распялъ, свиное твое ухо!..

— Отчего же такъ воруетъ эта Нестеровна? спросилъ я.

— Кто ее знаетъ!..

— Отъ бѣдности, можетъ быть?

— Какое отъ бѣдности!.. при мужѣ она хорошо жила; умеръ у нея мужъ, сперва плакала, мѣсяца два плакала; а такъ какъ запила, какъ запила!.. Теперь, если есть у ней грошъ какой, или стянетъ что — сейчасъ въ кабакъ!..

— Дѣло плохое.

— Да ужь такъ плохо, такъ плохо, что и сказать нельзя.

— Да вы бы что-нибудь съ ней сдѣлали: можетъ бытъ, она бы и опомнилась.

— Да ужь мы чего, чего съ ней не дѣлали!.. И колотили-то ее, какъ собаку, до полусмерти, и въ тигулевку-то сажали — ничего не беретъ!.. Общество послало-было ее въ Астрахань… сказали, что такъ есть такой усмирительный домъ, гдѣ народъ усмиряютъ, да соврали: по другимъ городамъ есть такіе усмирительные дома, а въ Астрахани такого усмирительнаго дома лѣтъ, такъ ее назадъ и прислали.

— Только и есть одна эта Нестеровна воровка? спросилъ я болтливую старуху.

— Какое одна!.. Поди, чай, много и воровъ и воровокъ, да только тѣ не оказываются; а Нестеровна знамая воровка!

— Про другихъ же воровъ ты, бабушка, не слыхала; можетъ, на кого слава дурная пала?

— Куды услыхать?!.. что блудъ творишь, что воруешь — въ колокола не благовѣстишь, а все скрываешься!.. Да что скрывать: правда на міру, что масло на водѣ — поверхъ всплываетъ.

Съ базару я пошелъ опять по городу; улицы рѣшительно всѣ прямыя, хоть городъ очень недавно сталъ перестроиваться по плану; изрѣдка попадаются дома или выступившіе на улицу, или спрятавшіеся за другіе дома; улицы, дворы всѣ чисты — относительно растительности; во всемъ городѣ вы не увидите ни былинки: таково свойство солончаковъ.

— Для чего сѣно накидано на улицѣ? спросилъ я попавшагося мнѣ на встрѣчу солдата, указывая на разостланное на улицѣ сѣно.

— Грязь бываетъ… вода стоитъ послѣ полой воды… Такъ и застилаютъ сѣномъ.

— Лучше бы камнемъ?

— Какъ камнемъ не лучше!.. Да камню-то кругомъ Краснаго Яру, можетъ, на тысячу верстъ не увидишь, сколько хочешь ищи!..

И послѣ такого удобренія все-таки въ городѣ не увидите ни былинки, а потому всѣ дворы чисты; улицы тоже были бы чисты, когда бъ всякій, что кому не нужно — не выбрасывалъ бы на улицу.