Капитан - Джон Норман

— Он просто телнарианская свинья!

— Нет, он гражданин Империи, — возразил Отто.

— Если я правильно понял, таких граждан в твоей деревне было еще трое, — хохотнул Гундлихт.

— Но это были женщины, — ответил Отто.

Гундлихт вновь понимающе усмехнулся.

Группа вошла в рощу. Стволы деревьев плотно обступали тропу с обеих сторон. Дождь кончился, но от низких курчавых туч было сумрачно. В роще стояла тишина, только слышались шаги мужчин, пощелкивание гравия под ногами, да звон срывающихся с ветвей капель.

— Вон там еще, среди деревьев, — заметил Юлиан.

— Молчи, — сурово приказал Хендрикс, — это священное место.

Слева от тропы появился след двухколесной повозки — его легко можно было разглядеть в примятой темной траве. След оставлял на траве ошметки грязи.

— Вон еще, — указал Юлиан.

— Смотри себе под ноги, — проворчал Гундлихт.

— Подожди, — попросил Юлиан.

— Не останавливайся!

— Пусть посмотрит, — разрешил Отто.

Группа остановилась на тропе, а Юлиан направился в рощу. Тут же за ним последовал Отто, а потом — Хендрикс и Гундлихт. Отто и Юлиан не были пленниками, причиной их появления у своих врагов был вызов.

— Здесь темно, — заметил Юлиан.

— И все же неплохо видно, — отозвался Отто.

Послышался скрип веревки. Юлиан отвел в сторону листья. Его рука сразу стала мокрой, от нее запахло сырой листвой и корой. В роще сгущались тени. С веток то и дело слетали крупные ледяные капли.

— Что это за место? — спросил Юлиан.

И в этот момент внезапно раздался звон цимбал — более громкий, чем раньше. Вновь запели высокие женские голоса.

— Все ясно, — пробормотал Гундлихт, сразу насторожившись.

Под сырым одеялом из опавших листьев в крошечных извилистых туннелях возились слизни. Юлиан отпрыгнул, когда проскользнувший мимо фильхен задел его босую ногу слипшейся от дождя шкуркой.

— Давайте вернемся на тропу, — предложил Отто.

— Подожди, — отказался Юлиан, углубляясь в рощу.

Внезапно он вскрикнул, ибо в темноте чуть не наткнулся на большое, свисающее с ветки тело, на котором сквозь шкуру прощупывались ребра. Юлиан отпрянул, а темная масса тяжело повернулась. Он отступил подальше, ожидая, пока тело перестанет раскачиваться.

— Что это? — спросил он.

— Говори тише, — прошипел Хендрикс.

— Разве ты не видишь, телнарианская свинья? — усмехнулся Гундлихт.

— Это собака, — пояснил Отто.

Поблизости висело еще несколько тел, а по всей роще их набиралось целое множество. Голова пса была задрана вверх, лапы неестественно свисали. Горло охватывала веревка.

— Вон овца, — узнал Отто.

— Посмотри туда, — показал Юлиан.

— Это жертвенный конь.

— А вон там — свинья, телнарианская свинья, — презрительно ткнул пальцем Гундлихт.

Существо, напоминающее свинью, висело вниз головой. Веревки были протянуты через разрезы в голенях задних ног, а горло рассечено.

Кое-где с ветвей свешивались только веревки.

— Давайте вернемся, — снова предложил Хендрикс.

В это время послышался звон цимбал и женское пение.

— Зачем они поют? — спросил Юлиан.

— Чтобы заглушить другие звуки, — ответил Отто.

Они повернули назад и начали пробираться между деревьями к тропе.

— Стой, — сказал Юлиан. — Вон, посмотри.

— Вижу, — кивнул Отто.

— Что это?

— Подойди поближе.

Юлиан осмотрел свешивающийся с дерева небольшой предмет.

— Разве в Империи не совершают жертвоприношений внутренностей? — спросил Отто.

— Иногда, — ответил Юлиан. — Мы приносим в жертву белых, хорошо откормленных быков с позолоченными рогами и копытами. Но у нас все делается по-другому.

Бронзовый нож, появившийся в незапамятные времена, быстро двигался в твердой руке опытного жреца, и животное падало на колени или на бок. Его голова тряслась, горячая кровь окропляла лавровые венки в руках неофитов.

— Иногда, на арене, у вас бывают неудачи, — усмехнулся Отто, вспомнив о прошлом.

— Это не жертвоприношения, — возразил Юлиан.

— Здесь жертвы приносят по обычаю народа тимбри, — вставил Хендрикс.

— У нас таких обычаев нет, — добавил Гундлихт.

— Рад слышать, — отозвался Юлиан.

— Мы бы повесили их более умело, — продолжал Гундлихт.

— Конечно.

— Жрицы тимбри имеют влияние на Ортога.

— Из-за всяких там предсказаний, пророчеств, — пояснил Хендрикс.

— Понимаю, — отозвался Юлиан.

— Шагай осторожнее.

Среди прелых листьев валялись кости, позвонки, ребра, похожие на белые ветки, мокрые от дождя. В стороне виднелся череп.

— От времени оборвалась веревка, — объяснил Гундлихт.

Из убежища под листьями фильхен следил за ними своими яркими и круглыми, как бусины, глазами. В роще не было слышно птичьих голосов — вся живность попряталась от дождя. Фильхен стремительно шмыгнул в нору.

Хотя эти зверьки были всеядными и не отказывались от падали, им было не очень-то сытно жить в роще. Млекопитающие и им подобные твари могут употреблять в пищу только свежую падаль. К тому моменту, когда веревки обрывались под тяжестью трупов, в силу уже вступали неумолимые законы гниения, при котором образовывался трупный яд. Вкус такой падали вызывал отвращение у зверьков. Те из их предков, для кого такой вкус был приемлем или же которым не оставалось выбора, вымерли от отравлений. Мы предоставляем читатель поразмыслить над этим отступлением — о возникновении, исчезновении и постепенном вымирании форм жизни, о болезни и смерти.

Группа вернулась на тропу, где их ждали ортунги с корабля. Вскоре вышло солнце. Поднимаясь по холму, путники не раз замечали на гравии темные ручейки крови — дождь смывал ее с вершины холма. Но крови было не слишком много.

Они продолжали подниматься вверх. Запели птицы в роще, радуясь тому, что кончился дождь. В отличие от фильхенов, птицам здесь было легче выжить — для них не представляло трудности добраться до трупов прежде, чем они становились ядовитыми.

Конечно, фильхены не всегда оставались голодными — вероятно, им перепадали выклеванные птицами крошки плоти, утерянные в драках куски, а также черви и личинки — жирные, блестящие и яркие, как камешки.

Становилось жарко. Отто прикрыл глаза. Сбоку в канаве бежал ручей. Вскоре они были на том месте, где заканчивалась тропа.

Несколько трупов валялись в грязи рядом с повозкой и на самой повозке. Нагие тела были обмотаны веревками. Щиколотки трупов были связаны так, что оставался свободным конец веревки не менее десяти футов в длину. Горло каждого трупа было глубоко рассечено. У некоторых ярко блестели еще открытые глаза.