Сапфировый перстень - Крис Уэйнрайт

— Как ты считаешь, восстановились ли силы твоих мускулов настолько, что ты можешь участвовать в сражениях?

— А ты разве не чувствуешь это, когда бываешь со мной? — немного обиделся киммериец.

— О, это другое, — серебристым колокольчиком залилась Денияра, — вот давай испытаем тебя способом, которым у нас определяют силу воина.

— Согласен, — кивнул варвар.

— Посмотри. — Женщина указала на толстую медную цепь, свисавшую с векового ствола чинары. — Встань спиной к дереву, теперь давай сюда руки, — приказывала она.

Кольца замкнулись, варвар напряг все силы, пытаясь разорвать их. После неудачи он пытался сделать это еще и еще раз — ему так не хотелось уронить себя в глазах возлюбленной!

— Не получается! — наконец с горечью вынужден был признать Конан.

— Какой же ты еще мальчишка! — засмеялась Денияра. — Такую цепь не то что человеку — слону разорвать не под силу. Теперь же в наказание за хвастовство стой вот так, привязанный.

Вокруг ярко сверкавшей серебряной струи фонтана легким туманом светились мельчайшие капельки живительной влаги. На прогретой солнцем площадке, под синим небом, глядя на раскинувшуюся шатром чинару, слушая полную свежести музыку журчащей воды, киммериец даже со скованными руками ощущал удивительное отдохновение — как путник, достигший оазиса после длительного и трудного пути по пустыне.

— Ну хватит, отпусти меня, — взмолился он наконец, — в следующий раз я хорошенько подумаю, прежде чем браться за невыполнимое.

— Быстро же ты хочешь получить прощение еще не время, — засмеялась Денияра.

Она была удивительно хороша, едва прикрытая прозрачной шелковой туникой, сквозь которую просвечивало ее тело богини. Обольстительная, смуглая, с улыбкой на губах, с распущенными волосами, ниспадавшими на обнаженные плечи!

Денияра забавлялась, покусывая ему руки. Потом медленно, очень медленно, с лукавой улыбкой поглядывая на варвара, она стала расстегивать свой корсаж. О том, что он закован, она, казалось, совсем позабыла. О боги, сжальтесь над бедным юношей! Сладостная пытка продолжалась. Раздевшись, она умастила смуглое тело благовонными маслами и легла на стоявшее под деревом ложе. Конан упивался ни с чем не сравнимым наслаждением видеть ее и сам хотел уже, чтобы другие наслаждения еще не наступали, дабы в священной тишине этого утра он мог вкушать их потом все по одному.

Голубое небо, ароматы осыпавшихся в саду лепестков роз — все наполняло его тело ни с чем не сравнимым ощущением полета.

Женщина вскочила с ложа, по трепету ее тела было видно, что и она не может более сдерживать себя. Кольца разомкнулись…

Великое пламя страсти лизало их огненным языком. Охваченные им, они не знали усталости, в них рождалась та бессмертная сила, которой в наслаждении отмечены боги.

Когда Конан не вернулся в Пустыньку после того, как ушел на первое дело, Ловкач Ши Шелам не придал этому особого значения: мало ли где загулял парень после удачно проведенного налета — дело молодое. Но прошел день, за ним другой, третий, и Шелам забеспокоился. Он разыскал Фархида, но тот не сообщил о варваре ничего определенного.

— А, этот твой здоровенный киммериец? После того, как он получил свою долю, я его не видел, наверное, гуляет где-нибудь в веселом доме.

Что-то в словах Фархида — точнее, в том, как это было сказано, — вызывало недоверие, но, решив про себя, что он становится слишком уж подозрительным, Ши Шелам попытался раздобыть какие-нибудь сведения о киммерийце на базаре, среди завсегдатаев таверн и веселых домов. Он расспрашивал фонарщиков, которые много знали о ночной жизни Шадизара, говорил даже с некоторыми стражниками. Но странно — никто ничего не мог сказать о Конане, как будто юный гигант провалился сквозь землю — был и нет его. Шелам знал по опыту, что ничто не проходит бесследно: как ни таились воры и перекупщики, как ни старались они делать свои дела тихо и скрытно — кое-что рано или поздно становилось известным, если и не всем, то тем, кто этого очень хотел.

Правда, несколько таких случаев все же было: воры исчезали без следа, их не видел потом никто ни на базаре, ни в тавернах или веселых домах, ни в городской тюрьме, ни даже головы их не было на колу на главной площади. Но Пустынька знала, что промышлять они отправились в квартал магов, а коли связался с волшбой, никто не поставит и медяка против того, что не превратился неосторожный в жабу или конское дерьмо, а то и вообще рассеялся в воздухе струйкой сизого дыма. Но чародейство дело такое, незачем удивляться и роптать на судьбу — сгинул и сгинул, значит, богам так было угодно, не ходи на промысел куда не надо.

«Тут что-то другое, — размышлял Ши Шелам, — все вроде понятно: провернули дело, разделили добычу, с волшбой не связывались… Так куда же он все-таки делся? Нет, что-то здесь явно нечисто».

По прошествии дней десяти стали до Ловкача доходить слухи, что вроде бы Слон наказал своего врага. Наверное, сам выболтал за кружкой вина кому-то из грабителей, а может быть, и намеренно — чтобы все знали и боялись его еще больше.

Шелам не стал допытываться о подробностях — много любопытствуешь, меньше живешь, — он и так понял, что, пожалуй, больше не увидит этого ловкого и сильного синеглазого киммерийца, так пришедшегося ему по душе; не придется вести с ним дела, пропускать по кувшинчику доброго вина…

«Если бы не эти ублюдки, из киммерийца мог бы получиться вор, какого в Шадизаре и не видели никогда. Но что мы можем, земные черви, поделать против воли богов? Значит, так им было угодно… Но все-таки жаль парня», — мрачно размышлял Ши Шилам.

У Ловкача остался меч Конана — длинный клинок с тяжелой, обмотанной ремнями рукоятью. Для заморийца он был слишком велик, вряд ли кто-нибудь из здешних мог управиться с таким оружием. Сначала меч стоял в углу Шеламовой лачуги, потом он спрятал его под кровать, и так бы меч пылился там неизвестно сколько, но подвернулся случай.

Как-то у Ши Шелама было небольшое дельце с одним торговцем из Зингары. Поторговались, купец взял товар; как водится, отметили сделку кружкой доброго вина. Слово за слово, зашел почему-то разговор об оружии, Ловкач и вспомнил про меч. Зингарец не поленился сходить с Шеламом в Пустыньку, очень тот заинтересовал его рассказом о якобы хранящемся у него огромном мече.

— Вот это вещь! — восхитился торговец, внимательно рассматривая оружие. — И знаешь, один мой компаньон говорил, что у него есть знакомый из Вендии, Чиндара Хон его зовут, так вот он искал как раз такой меч. Продай! Я хорошо заплачу.

Ловкачу вообще-то не хотелось продавать меч киммерийца — все же это была память о нем. Но, подумав немного, он согласился, тем более что цену купец действительно предложил приличную. Потом Шелам сам себе не мог объяснить, почему все-таки пошел на это — словно что-то подтолкнуло его под руку. Так или иначе, они ударили по рукам, и оружие пропавшего приятеля отправилось в далекую Зингару — или, скорее всего, в еще более дальнюю Вендию.