Сторож брату своему - Ксения Медведевич

– Вы это, к дереву его привяжите, как положено, – приказал он айярам.

Под нависавшей гребнем скалой топорщилась рыжеватая, облетевшая сосенка. Айяры отволокли парнишку к дереву, усадили на землю и принялись старательно прикручивать к высокому стволу.

– А то, знаешь, бывало, что и развязывались в последний момент, – всякое бывало, – покивал парс, отвечая на вопросительный взгляд Садуна. – Страх силы прибавляет – так они веревки рвали и бежали прочь как те антилопы… Приходилось ловить, тащить обратно…

И громко приказал:

– Все? Готово? Тряпку вынимайте тогда. И отходим подальше.

Они залегли на соседней, плоской и широкой скале. Впадина с сосенкой и можжевельником просматривалась прекрасно.

Мальчик кричал высоким, хриплым голосом. Ветер гудел. Звенел колокольчик на ветке.

– Что это за язык? – подивился Садун. – Ничего не понятно…

– А шайтан его знает, – пожал плечами Джавед. – Степняки на продажу гнали, может, найман, может, журжень, – хотя шайтан их разберет, все на рожу одинаковые…

За криками, плачем и всхлипами они едва не пропустили главного – свиристение волокущегося по камням чешуйчатого тела.

Змей выполз из-за дальнего края скалы. Длинный, локтей в семь, с гребнистой спиной и раскоряченными в стороны, шипастыми на суставах лапами. Хвост истончался почти у самого основания – словно демон еще не нарастил мяса на задницу, и потому за ним волоклось что-то тонкое и черное, как у диковинной крысы.

Мальчик поперхнулся криком и замолчал. Перекошенное лицо из красного стало белым-белым.

Аждахак быстро, очень быстро побежал к жертве, разевая усаженную двойными рядами зубов длинную пасть.

…Через некоторое время Садун порадовался, что он лекарь, и лекарь харранский – в Городе Звездочетов учили строению человеческого тела, вскрывая трупы. На занятиях с учителем приходилось свежевать и разделывать мертвецов, чтобы изучить расположение органов, устройство суставов и переплетение сухожилий.

Аждахак начал с ног. Отгрызал – и заглатывал большими кусками.

Садун ждал, как змей поступит с туловищем. И с головой. От этого зависело многое.

Как и ожидалось, аждахак отъел руки. И начал последовательно выкусывать внутренности. Голову змей заглотил, когда она, с остатками плечей и груди, уже оказалась на земле.

Рядом с Садуном на камне лежал и смотрел Фархад. Лекарь купил юношу совсем недавно, перед самым отъездом, но тот уже успел показать себя расторопным и смышленым малым. Ибн Айяш прочил мальчика в ученики – у того оказались умные руки, в самый раз для лекаря.

– Что скажешь, дитя мое? – мягко поинтересовался сабеец.

– Амулетов лучше навесить несколько, – задумчиво проговорил Фархад. – И один – обязательно на шею. Лучше даже на ошейник – так вернее. И тварь непременно обломает зуб. Возможно, что и не один.

– Правильно мыслишь, – отозвался Садун. – А потому – правильно рассуждаешь.

Аждахак, сыто переваливаясь, уполз в тень соседней скалы, а потом и вовсе скрылся из виду.

Сабеец обернулся к грызущему травинку парсу и спросил:

– Маленький змей всегда так… питается, о Джавед?

Тот покивал. И добавил:

– Здоровый – тот надевается на человека, как змея на мышь. Целиком заглатывает. Или перекусывает – и жрет по половинке.

Лекарь с учеником переглянулись. И Садун твердо сказал:

– Я приведу тебе раба, о Джавед. И ты отдашь его малому аждахаку прямо на этом месте.

Караван аль-Амина

Спал Мухаммад плохо, с перерывами, да еще и кошмары замучили – впрочем, халиф уже не помнил, когда хорошо высыпался последний раз. Сухой жгучий воздух Фейсалы рвал ему грудь, аль-Амин кашлял и мучился головными болями, из носа почему-то текло, даже хаммам не помогал. Местные лекари лишь разводили руками. Тоже мне, мудрецы, а гонору-то, гонору… Он их всех приказал бить палками.

А на Мухсине халиф то мерз, то покрывался испариной, гулкие удары ветра по полотнищам палатки заставляли его вздрагивать и вертеться под стеганым одеялом. В какой-то час ночи он обнаружил, что Джамиль не лежит рядом с ним на ковре, и от этого-то он и мерзнет. Попытавшись уснуть снова, аль-Амин провалился в какое-то сумеречное марево, из которого до него доносились голоса, – и эти-то голоса и пугали его больше всего:

– Держите его крепче, крепче…

Ему то ли слышалась, то ли чудилась глухая возня – где? Просыпаясь, он напряженно вслушивался, но в уши лишь гудел ветер. Подняться, пошевелиться не находилось сил, бил озноб, и сковывало странное, страшное оцепенение.

И снова злой, свистящий шепот:

– Зачем его? Зачем? Ничего еще не понятно, ничего еще не известно…

– Силат[5] его не хотят…

– Неважно! Вяжите его, крепче, крепче, рот заткните тоже, до места еще далеко…

– Не надо его туда волочь, неизвестно, что будет завтра, возможно, джинны не выпустят его живым!

– Мы уже обещали!.. Это всего лишь невольник!..

– А если мальчишка не выживет? Он слабый, глупый… Зачем давать лишнего?..

– А что плохого? На нем слюна, запах, семя – чего уж лучше?..

Кто «он»? Кто «этот»? Его, Мухаммада, что ли, они собираются тащить куда-то? Куда? Кто над ним разговаривал? Джинны?.. Скованный стылым ужасом, аль-Амин не имел силы двинуть даже пальцем и из пелен кошмара сразу провалился в черный-черный пустой сон.

А наутро аль-Амин с трудом мог вспомнить тихое бурчание над самым ухом – правда, Джамиля он рядом с собой действительно не обнаружил. И после утренней молитвы не увидел. И не успел найти, потому что к нему подошел кошачьим шагом один из Джунайдовых мюридов и тихо сказал:

– Время, мой повелитель. Пора.

Аль-Амин пошел за ним как-то сразу, покорно, даже забыв испугаться. Только голова судорожно завертелась – вот интересно, а откуда они знают, что это то самое место? Кругом ничего не изменилось с тех пор, как они свернули с караванной тропы: те же причудливо обточенные ветром камни и глыбы ракушечника. Мотались под ветром колючие кустики, под ногами предательски зеленела травка. В голове и в скалах гудело – напор ветра крепчал, небо рассветало скорее красным, чем светлым.

За плоской длинной глыбой в три человеческих роста, не меньше, их ждал второй ученик шейха – тоже в сером, подтянутый и с почтительной улыбкой на лице. В одной руке он держал свернутый в трубочку лист желтоватой бумаги, в другой – большую заплечную сумку. Шедший рядом с Мухаммадом юноша взял свиток и развернул его. Порыжевшие чернила расплывались кляксами – хотя нет, пятнами. Пятнами, очень похожими на окрестные скалы. Тонкая красная линия вилась в проулках между чернильными кляксами причудливой формы, приводя к одной длинной и весьма широкой. Линия заходила в лабиринт довольно далеко и много раз поворачивала.

– Это что? – обреченно спросил аль-Амин.

– Это карта, мой повелитель, – мягко отозвался мюрид.

– Зачем мне карта? Разве меня не будут сопровождать?

Ученики шейха переглянулись. Приведший его вежливо поклонился:

– Увы, мой повелитель, Всевышний создал человека так, что он в состоянии исполнить лишь то, что в человеческих силах.

До Мухаммада стало доходить, что отсюда он пойдет в шайтан-паутину один. Без проводников. С картой, похожей на ученическую пропись слабоумного.

Мюриды шейха еще раз поклонились и помахали рукавами в сторону ближайшего монолита. От того уже отвалилась пара обнаживших мелкие ракушки желтовато-серых плит. Один скальный бок шел трещинами и сколами, весьма напоминавшими лестницу.

Верх камня оказался неожиданно плоским. Аль-Амин распрямился, огляделся, прикрывая ладонью нос и губы от секущего ветра, – и застыл, как в землю вмороженный.

Кругом – насколько хватало глаз – простиралось каменное море скальных гребней и таких же, на какой он стоял, ребристых проплешин песчаника. С высоты никаких проходов между камнями не было видно, и караван – про который он точно знал, что вот, караван разбил стоянку буквально в двадцати шагах отсюда, – канул в эту выморочную рассветную пустыню. Ни звука. Ни голоса. Внизу они слышали рев верблюдов. Здесь же лишь равномерно бил в лицо ветер и тоненько свистело, выжигая слух.

– Мой повелитель?

Мухаммад, все еще не оправившись от потрясения, обернулся.

– Мы хотели, чтобы ты увидел это своими глазами, о мой халиф. Каждый неверный шаг в лабиринте Мухсина – это шаг к гибели.

– Да поможет мне Всевышний… – пробормотал аль-Амин.

И понял, что замерз, как никогда в жизни.

Аль-Амин стоял, как они его оставили: с листком бумаги, уже размягченным потными от страха пальцами, с большой сумкой у ног. В сумку он не заглядывал, не до того было, зато то и дело прихватывал и ощупывал большой медный кругляш, висевший на прочном шнурке у него на груди. С медальона – здоровенного, с половину ладони величиной – смотрела страшным раскрытым глазом сигила Дауда. «Помни, о мой халиф, что в этом амулете – твоя жизнь. Потеряешь его – погибнешь. Пока сигила на тебе, силат не посмеют причинить вред. Но если шнурок оборвется или ты его снимешь…»