Семья Зитаров. Том 1 - Вилис Лацис

— Робис, у тебя есть татуировка? — поинтересовался Ингус у кока.

— Есть одна на правом плече.

Закатав рукав рубашки, Робис показал татуировку. Ему сделали ее в Копенгагене, и стоило это две кроны.

— А здесь ты не собираешься что-нибудь наколоть? — спросил Ингус.

— Я еще подумаю. Как-нибудь вечером надо будет сходить поинтересоваться.

— Знаешь что… возьми меня с собой.

— А отец разрешит?

— А мы ему ничего не скажем.

У Ингуса еще оставалось четыре шиллинга из тех, что отец дал ему в тот день, когда они ходили на берег. За четыре шиллинга можно было сделать две хорошие татуировки. Не мешало бы купить и апельсинов, но с этим можно обождать: что значат апельсины в сравнении с татуировкой!

Однажды вечером, воспользовавшись отсутствием капитана, друзья принарядились и отправились в город. Робис узнал адрес у Микелиса Галдыня, и им сравнительно легко удалось найти нужное заведение. Витрина мастера была заставлена образцами. Даже Робис не рассчитывал встретить здесь такой богатый выбор. Почти полчаса листали они альбом в поисках подходящего образца: дело ведь не шуточное, татуировку делают на всю жизнь, поэтому очень важно, чтобы тело было разрисовано не каким-нибудь незначительным пустяком. В конце концов, Ингус выбрал два образца стоимостью два шиллинга каждый и сел за стол. На правом его предплечье вскоре появился великолепный спасательный круг с четырехмачтовым парусником. На второй руке распустилась стройная пальма, вокруг ствола ее обвивался удав, а из-за пышной кроны выглядывал турецкий полумесяц и одна звезда. Робис велел наколоть себе на левую руку фигуру голой женщины и имя «Алма» — так звали девушку, которой он писал письма. Теперь Ингус почувствовал себя настоящим моряком. Возвратившись на судно, он закатал рукав сорочки и лег на койку, закинув руки за голову. Все сразу обратили внимание на татуировку и по очереди осматривали руки Ингуса, отдавая должное мастерству татуировщика. Судовой плотник одобрил выбор юнги и сказал, что рисунки будут долгие годы украшать его, только лучше спустить рукава сорочки, ибо неизвестно, как к этому отнесется капитан.

Да, отец… Помнится, он как-то, говоря о своей татуировке, не совсем лестно отозвался об этом заблуждении молодости и жалел, что дал разрисовать себя: оказывается, в порядочном обществе считается неприличным, если на руке заметят зеленый якорь и тому подобное. Это обычай дикарей — разрисовывать тело.

Ингус нехотя спустил рукава. Татуировка принесла много неудобств, при мытье посуды обшлага становились мокрыми. И какой смысл иметь татуировку, если ее никто не видит? Целую неделю он прятал от отца злополучное украшение. Но однажды вечером, когда Ингус мылся на палубе, вернулся с берега отец. Он получил письма из дому, одно из них было адресовано Ингусу. Возможно, что это произошло случайно, а возможно, капитана и предупредили, только он, поднявшись на палубу, остановился около Ингуса — тот как раз мыл шею и уши.

— Ты, Ингус, как будто уже не маленький, — насмешливо проговорил он. — Ну скажи, кто же моется, не засучив рукава? Смотри, обшлага намокли чуть не до локтя. Сейчас же закатай рукава!

Тон, которым это было сказано, не допускал возражений. Ингус расстегнул пуговицы обшлагов и поднял их на вершок, считая, что этого будет достаточно, но отец не унимался:

— Выше, парень, до самых локтей! Ну, ну, не канителься!

— У меня мокрые руки, боюсь замочить рубашку.

— Она у тебя и без того мокрая.

Ингус, вспыхнув, засучил рукава, и все разом открылось. С татуировки слезала третья кожа, и именно в этой стадии рисунок был особенно ярким и выпуклым, словно пестрый цветок.

— Так вот оно что! — покачал головой отец. — Теперь понятно, почему ты закрывал руки.

Схватив двумя пальцами сына за ухо, капитан слегка потрепал его.

— Погоди, голубчик, мы с тобой еще поговорим на эту тему, — произнес он и ушел, оставив сына в самом мрачном настроении.

У входа в каюту он еще раз обернулся и, погрозив Ингусу пальцем, спустился по трапу. Но как только Зитар очутился один, морщины на его лбу разгладились, и он тихо усмехнулся: «Мальчишка обещает быть настоящим мужчиной. Своенравный, настойчивый. Разве я был иным?..»

Все время, пока «Дзинтарс» в Кардиффе выгружал лес и получал новый груз, Ингус ждал объяснения с отцом. Но оно не состоялось. Капитан Зитар забыл, видимо, об угрозах, а может быть, его отвлекли более серьезные дела.

Из Кардиффа «Дзинтарс» с грузом угля направился в северную Испанию, в Бильбао. В Бристольском заливе пошел дождь и лил всю неделю, сопутствуя судну до Ла-Манша. Ночи стояли темные, непроглядно мрачные. Намокшие паруса тяжело хлопали под порывами ветра. Рулевой не в состоянии был даже разглядеть бизань-мачту и, несмотря на непромокаемые сапоги и парусиновую одежду, промокал до нитки. Из Атлантики к берегу катились такие гигантские волны, что «Дзинтарс», нырнув между ними, скрывался из виду со всеми мачтами. Ветер все усиливался. В Бискайском заливе их встретил один из тех штормов, которые опасны даже для самых больших пароходов. Начиная с первых же дней пути, у Яна Силземниека возобновились приступы морской болезни. На этот раз она проявилась в более тяжелой форме. Вероятно, здесь действовало и самовнушение: вспоминая недавние страдания в Балтийском море, парень со страхом смотрел на океанские просторы, и первая незначительная качка вызвала тошноту; это и определило все дальнейшее. Стоило лишь начаться шторму, как Ян терял аппетит, ходил бледный, отплевывался и часто куда-то исчезал. Жалкий, тощий, он почти ничего не ел, чувствовал, что теряет с каждым днем силы, и если еще кое-как ходил и поднимал ручку насоса, то делал это насильно — было стыдно товарищей.

Капитан Зитар внимательно присматривался к состоянию Силземниека. Оно не удивляло Зитара, но не вызывало и его сочувствия. Вообще за эту поездку капитан сильно изменился. Он почти не спал. Свою вахту проводил на палубе, наблюдая море и следя за парусами. Если у руля стоял Ян Силземниек, Зитар каждые пять минут проверял компас и всегда находил предлог сказать рулевому какую-нибудь колкость. Он не кричал, не бранился, не отталкивал рулевого от штурвала, если судно уклонялось от курса на несколько делений. Сплюнув, он с иронической улыбкой поворачивал штурвал.

— Ты, наверное, в Бразилию направился?

Минутой позже:

— Ты, парень, спать сюда пришел, что ли?

Еще немного погодя:

— Галдынь, становись к рулю, этого, видно, не выучишь.

Когда Ян следил за парусами, капитан постоянно находил какое-нибудь дело:

— Отпусти немного кливер… Втяни конец бизани… Кто так узлы вяжет? Это собачья голова, а не узел. Мне, что ли, пойти помочь тебе? И зачем только люди идут на судно, если не могут ничему научиться?

Он жалил самолюбие молодого матроса мелкими, но болезненными уколами, высмеивая и позоря его в глазах команды. Когда при сильном ветре требовалось убрать один из верхних парусов, первым, кого капитан посылал на рею или стеньгу, был Ян. Зитар, оставаясь внизу, донимал Яна замечаниями и смущал его до такой степени, что парень переставал соображать, что он делает. Если человека лишить инициативы, он тупеет, теряет уверенность, начинает сомневаться решительно во всем. Более чем скромный опыт, приобретенный Яном во время первого рейса, теперь напоминал жалкие лохмотья разорванного ветром паруса. Загнанный физически и морально, юноша был близок к сумасшествию. Но капитану этого казалось мало. Он выжимал из Яна последние соки, последние остатки энергии, при этом не повышая голоса и не требуя от него невозможного. Сам он, в желтом штормовом плаще и такой же шапке, покуривая трубку, важно расхаживал по кватердеку — казалось, он сросся с судном и не поддается никаким натискам бури. Его можно было ненавидеть, но вместе с тем ему нельзя было не завидовать: это настоящий моряк, покоритель бурь, каким Яну не быть никогда! Если б не эта проклятая болезнь! Тогда бы у него хватило сил так же хорошо, как это делают другие, выполнять приказания капитана. Но он заморыш, несчастный инвалид, дохлый кот, и все морские ветры издеваются над ним. Помимо воли, у Яна в душе росло уважение к этим сильным людям, для которых океан был только гигантскими качелями. Ему казалось, что они принадлежат к особому племени сверхмогучих, непобедимых, им подвластны неоглядные мировые просторы, в их руках радость жизни, свобода.

Все догадывались, что между капитаном и Яном Силземниеком идет борьба, но о причинах ее знали только двое — Ингус и Микелис Галдынь. Они напряженно следили за ней, ожидая исхода.

Даже старый Кадикис, не терпевший нерасторопных матросов, понимал, что иногда капитан предъявляет Яну чрезмерные требования. Однажды, собравшись с духом, он заявил капитану: