Сказки из старых тетрадей - Елена Винокурова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я не смотрела на него, но спиной почувствовала, когда он подошел ко мне, и почти не удивилась этому. Первая наша беседа вышла неожиданно глубокой и интересной. Я все с большей симпатией и вниманием смотрела на него, слушала и отвечала. Игривые мысли быстро испарились из моей головы. Взамен им пришла радость от понимания того, что я обрела хорошего друга.
Именно дружбой я это считала долгие месяцы. Но однажды он, на полуслове прервав какие-то свои рассуждения, вдруг схватил меня, обнял, крепко прижал к себе, зарывшись лицом в мои волосы. Сопя в его шею и лихорадочно собирая в кучку рассыпавшиеся мысли, совсем уж было решила обратить все в шутку. И в этот миг четко осознала, как я хотела и как ждала этого объятия. Я поняла, какое это счастье — быть с человеком, который по-настоящему близок и нужен тебе. Ощущать его дыхание, теплоту его тела, надежность и нежность его рук. И я поцеловала его.
Несколько лет были освещены любовью. Постепенно я все лучше узнавала его самого, его особенности и привычки. Это узнавание не сделало наши отношения скучными и будничными для меня. Напротив, любовь и страсть, оставаясь все такими же яркими и свежими, как в первые дни нашей близости, обогатились нежностью, глубоким пониманием, какой-то сродненностью. По утрам, просыпаясь и еще находясь между сном и явью, я уже думала о нем. Засыпая, я посылала ему свою улыбку и благословение, даже если мы находились далеко друг от друга. Мы знали, что каждый из нас думает или чувствует, и если поначалу нас это приводило в изумление, то очень быстро стало казаться самой естественной вещью на свете — ощущать друг друга. Светлое счастье заполняло мою душу, и никакие проблемы, которые появлялись в то время, не могли омрачить его.
Может быть, я слишком сильно его любила, слишком полно и открыто отдавала ему свою любовь. Может быть, стала для него чем-то само собой разумеющимся, и ему стало не хватать игры, остроты, напряжения. Может быть… Как бы там ни было, у него появилась другая женщина.
Я почуяла неладное сразу же. Не было никаких определенных причин для этого, он был по-прежнему внимателен, заботлив и страстен. И ничем невозможно было объяснить то тошнотворное, тягучее, как деготь, выматывающее душу чувство, что все чаще стало мучить меня. Что это было за чувство? Ревность? Тоска? Предчувствие беды? Наверное, все это было смешано воедино. Конечно, я старалась очиститься от этой гадости, и то ругала себя за мнительность и недоверчивость, то смеялась над собой, то уговаривала себя, что мне все только кажется, что нет и не может быть ничего плохого, связанного с ним. Но все чаще я погружалась в тревогу и смятение. Несколько раз приходила вполне сформированная мысль: он влюбился в другую женщину. Но я не сумела принять эту мысль всерьез, до такой степени невероятной и абсурдной она мне казалась
И все-таки я пыталась откровенно и спокойно поговорить с ним. Но в ответ на первые же слова о моих тревогах я встречала такие нежные ласки, что замолкала, чувствуя себя подозрительной глупышкой, и на какое-то время в моей душе снова воцарялся мир. А потом все начиналось сначала.
Я любила его по-прежнему сильно и преданно. Но через несколько месяцев таких взлетов и падений я была измучена до невозможности. Я жаждала правды. Казалось, менее мучителен будет окончательный разрыв с ним, чем неопределенность. Но он все также молчал в ответ на все мои мольбы. Я понимала, что он измучен не меньше меня. Видела, как он внутренне терзается. И даже наши объятия стали напоминать прощание, когда двое в отчаянии цепляются друг за друга перед вечной разлукой, пытаясь запомнить, впитать в себя каждый вздох, каждую самую маленькую родинку, каждое крошечное движение любимого человека. Несколько раз я явственно видела, что он сдерживает слезы.
И от этого мне становилось еще хуже: подозрения мои усиливались, а острое сострадание к нему, желание, чтобы он был счастлив, восхищение им смешивались с гневом, ревностью и тоской.
Я хотела правды — и я получила ее. Однажды вечером позвонила одна из тех, кто в то время называла себя моей подругой. Разговор с самого начала пошел странный: странные интонации, странные лукавые вопросы, странное молчание после моих старательно-бодрых ответов… Я не подавала вида, что мне тяжело и что этот разговор еще больше удручает меня. Похоже, подругу это задевало. Наконец, она взорвалась. Говорила и говорила о том, что я, умница и красавица разэтакая, никому не нужна, что мой мужчина давно любит другую, которой я и в подметки не гожусь, что я удерживаю его и порчу жизнь ему и его прекрасной молодой избраннице, которая, между прочим, не прочь родить от него ребенка.
Я знаю теперь, что выражение «рушится мир» не так уж преувеличено. Уронив телефон, я много часов сидела неподвижно, не в силах пошевелиться. Иногда вскользь мелькал проблеск удивления: неужели мое сердце еще бьется, еще не разорвалось от невыносимой боли? К утру смогла встать, добрести до кухни, выпить стакан воды. Случайно увидела себя в зеркале: осунувшееся, желтое, мертвое лицо. Мне было все равно, как я выгляжу и что со мной будет.
У меня не получилось разозлиться на него или его избранницу. Знала, что к нему, как к солнцу, невозможно не тянуться. Так что если кто и виноват во всем, так это я сама, моя проклятая любовь. Я ненавидела себя за то, что позволила себе любить. За то, что моя любовь оказалась ненужной, уродливой, унижающей и меня, и его.
Собрав все оставшиеся у меня крохи самообладания, я оделась, тщательно причесала волосы и вышла на улицу. Мне казалось важным сделать что-то привычное, оставшееся от той еще неизломанной жизни, которая закончилась меньше суток назад.
В тот день я бесцельно бродила по городу, погруженная в тягостные, убивающие меня мысли. Незаметно для себя я оказалась около озера в городском саду.
Внезапно почему-то вспомнилось: когда-то мой прадед утопился в этом озере. Что-то такое произошло у них с прабабкой, о чем молчат семейные предания. Похоже, об этом никто толком ничего и не знал. Известно только, что она не была замужем за ним. И после
