Путь в архипелаге (воспоминание о небывшем) - Олег Верещагин

Если честно, я боялся спускаться на берег. В основном — из-за мамонтов, а ещё — из-за того, что не знал, не засекут ли нас там. Но, пока мы искали спуск, мамонты куда-то ушли, а лодки выскользнули из-за острова и растворились где-то в речной дали.

Тропинка не находилась, и мы, махнув на всё рукой, съехали по песчаному обрыву — там, где он вроде бы не выглядел особо крутым. Съехали удачно, даже оставшись на ногах.

На пляже на нас навалилось чувство незащищённости. Горизонт отодвинулся, река казалась необъятной, а я вдруг с испугом сообразил, что обратно наверх — по крайней мере, здесь — мы вылезти не сможем.

— Вон там плавник, — Танюшка указала на кучу примерно в трёхстах метрах от нас. Там действительно лежала целая полоса обкатанных, выбеленных песком, водой, ветром и солнцем деревяшек — наверное, напротив берега было какое-нибудь течение. Я пошёл первым, размышляя, как и чем скреплять всё это барахло. Ясно же было, что решать эти вопросы мне.

На этот раз я увидел то, что увидел, раньше Тани. И это, пожалуй, было хорошо.

За первым обглоданным белым стволом лежал человек.

Мокрый песок вокруг него почернел от крови…

…Танюшка повела себя спокойно и выдержанно. Она, правда, поднесла к губам ладонь, а глаза расширились. Но вопрос, который она задала, был деловитым и быстрым:

— Он жив?

— Не знаю… — замялся я. — Это парень с одной из тех лодок, наверное…

Мальчишка был чуть постарше меня. Он лежал ничком, неловко вывернув левую руку; правая пряталась под туловищем. Хотя лицо и было повёрнуто в нашу сторону, мы его не видели — светло-русые мокрые волосы, очень длинные, скрывали его полностью. Из одежды на мальчишке были явно самодельные, с грубым швом, кожаные штаны — и то ли напульсники, то ли небольшие брассарды на обеих руках, тоже из толстой кожи, с металлическими заклёпками.

— Он ранен, Олег, — Танюшка чуть присела. — Ему надо помочь!

— Да, конечно, — я решительно шагнул вперёд. У меня был охотничий опыт, а крови я вообще никогда не боялся; в походах нам приходилось иметь дело с травмами и ранами своих же товарищей. Танюшка присела рядом со мной, но по другую сторону тела.

— Он дышит, — сказала она. Побледнела — это я заметил. Кажется, и я — тоже; одно дело — распоротая стеклом пятка или порез ладони, а другое — ранение, от которого кровь пропитала песок. — Олег, как же он доплыл?!

— Помоги перевернуть, — вместо ответа сказал я и подсунул руки под грудь и живот мальчишки. По мне прошла дрожь — правая рука попала в липкое и горячее.

— А-а-а… — однотонно и почти музыкально простонал мальчишка. Сцепив зубы, я подал тяжёлое тело на Танюшку, а она осторожно уложила его спиной на песок. И, охнув, отвернулась. А я не успел, да и нельзя было, коль уж взялись помогать.

Мальчишке распороли живот — рана была широкой и кровоточила из-под ладони, которой он наплотно зажимал живот.

— Вот ведь… — я с усилием проглотил кислый комок. Странно — в свои четырнадцать лет я умел потрошить и свежевать добычу…

Но распоротый пацан — это совсем другое дело.

— Тань… — успел сказать я и, отвернувшись, рухнул на четвереньки, после чего не по-хозяйски распорядился съеденным утром. Потом стоило немалого труда заставить себя повернуться. — Тань, мы ничего не можем сделать. Он, кажется, в печень ранен… — я отплюнулся блевотиной.

— Я вижу, — Танюшка взяла обеими руками свободную ладонь мальчишки, потом убрала с его лица волосы. И я увидел, что его глаза — серые с золотистыми точками — открыты. Зрачки мальчишки были расширены, губы побелели. Шевельнулись… зубы ало поблёскивали от крови. — Мальчик, — это прозвучало глупо, — ты живой?

— Он может не понимать русского, — не скажу, что мне было жаль незнакомого парнишку, но что-то такое давило в груди. Неприятное и непонятное.

— Наши… — белые губы зашевелились снова, — русские… рус… ские… — он, словно слепой, пошарил свободной рукой, наткнулся на коленку Тани и сжал её. — Я… ум… мираю…

Он вытянулся на песке. Вздрогнул длинно. Глаза странно остыли, рука упала с Танюшкиной ноги на песок — бесшумно. Вторая рука тоже сползла, открыв рану — но та уже не кровоточила.

Я подумал ещё раз, как он мог плыть с такой дырой.

Танюшка заплакала навзрыд.

Виктор ЦойБелый снег,Серый лёд,На растрескавшийся земле…Покрывалом лоскутным на ней —Город в дорожной петле…А над городом плывут облака,Закрывая солнечный свет.А над городом жёлтый дым…Городу две тысячи лет,прожитых под светом Звезды по имени Солнце…И две тысячи лет —Война!Война без особых причин.Война — дело молодых,Лекарство против морщин.Красная-красная кровьЧерез час — уже просто земля,Через два — на ней цветы и трава,Через три она снова жива и согрета лучами Звезды по имени Солнце…И мы знаем,Что так было всегда,Что судьбою больше любим,Кто живёт по законам другимИ кому умирать молодым…Он не помнит слова "да" и слова "нет",Он не помнит ни чинов, ни имён,Он способен дотянуться до звёзд,Не считая, что это сон,и упасть, опалённым Звездой по имени Солнце…

Мы с Танюшкой похоронили неизвестного русского мальчишку тут же, под берегом. Оттащили его туда… Сперва я потащил за ноги, но Танюшка вдруг закричала, продолжая плакать, что я фашист и зверь, что она меня ненавидит и, не переставая всхлипывать, перехватила тело под мышки и помогла дотащить так, чтобы не моталась голова. Я нашёл плоский камень и выцарапал на нём одним из метательных ножей:

Неизвестный мальчик, русский,

примерно 15 лет

Погиб

— Таня, какое сегодня число?! — окликнул я девчонку, что-то искавшую дальше по берегу. Она отмахнулась. Я сосредоточился, припоминая… и вдруг с испугом понял, что не помню этого, сбился!!! Двадцать шестое?! Двадцать седьмое?! Двадцать пятое?!. Кажется, двадцать шестое… Я выцарапал дальше:

26 июня 1988 года

Танюшка принесла охапку какой-то травы. Сказала, глядя в другую сторону — на реку.

— Вот… это чтобы песок не на лицо…

…Я обрушил часть берега и положил сверху камень. Какие-то обрывки мыслей и слов крутились каруселью в мозгу, как осенние листья, вскинутые ветром. Песок был сырой, но сох на глазах, становясь неотличимым от общего фона берега.

Вот и всё.

— Олег, извини, — попросила Танюшка, — я гадости тебе кричала…

— Ничего, — коротко отозвался я.

— Обними меня, пожалуйста, — жалобно сказала она, — мне страшно.

Я положил левую руку ей на плечи. Не обнял, а именно положил, без каких-то мыслей. Да и Танюшка, похоже, ни о чём не думала, кроме того, чтобы найти хоть какую-то защиту от страха.

— Мы умрём здесь, Олег, — её плечи вздрогнули под моей рукой.

— Нет, — со всей возможностью твёрдостью ответил я. — Нет, Тань. Пошли строить плот. Мы умрём, если будем сидеть, сложив руки.

— Да, конечно, — Танюшка встряхнулась — и физически, и морально, — пошли.

Ни я, ни Танюшка никогда в жизни не строили плотов, хотя в теории знали, как это делается, да ещё и не одним способом. Дело осложнялось тем, что у нас не было инструментов или хотя бы верёвок, и мы вынуждены были поступать, как поступали, наверное, самые-самые первобытные люди — сплетать ветви отдельных стволов и надеяться, что эти крепления не развалятся посреди реки. Меня это особо беспокоило. Я работал и представлял себе, как где-нибудь на полпути к острову всё это сооружение разъезжается — и…

Беспокоило даже не столько то, что я утону, сколько то, что я позорно утону на глазах у Танюшки.

После этого останется только сгореть со стыда. Не вполне, правда, понятное, как это осуществить, если я утону…

Сплетала ветки Танюшка — уже в воде, стоя в ней по колено, — а я таскал подходящие деревяшки и поглядывал по сторонам. Плавник отлично держался на воде и, хотя плотно подогнать его ствол к стволу не удавалось, становилось ясно, что, если не случится ничего особенного, мы, пожалуй, переплывём Ергень. Часа за полтора-два.

Напоследок я нашёл две относительно прямых, но разлапистых на концах ветки — а Танька наскоро переплела эту разлапистость, чтобы обеспечить хотя бы минимальный гребной эффект.

— Можно сесть, спустив ноги в воду, — предложила она, но я помотал головой:

— Нет, эта халабуда и так еле пойдёт, а тут ещё мы тормозить будем.

Опять-таки я не признался, что просто боюсь сидеть, спустив ноги в глубокую воду — в голову сразу начинала лезть всякая чушь про осьминогов и акул… хотя, казалось бы, откуда им тут взяться — в реке?