Мефистон - Властелин Смерти - Дэвид Эннендейл

И всё же они атакуют.

На Паллевоне закат, мир утопает в крови. И без того красный оттенок дневного света становится насыщенным багровым цветом. Израненный прилив наполняет амфитеатр, отличная сцена для резни, которая вот-вот начнется. Пока танки рвут на части врагов по краям чаши, мы ждём, готовые к бою.

Артобстрел сносит несколько лачуг. Это не потеря. Необходимое очищение. Огненный шквал разбрасывает куски Освященных и каннибалов по местности, предатели, перемешанные с мерзостью. Освященные не ведут ответный огонь из своего уцелевшего тяжелого вооружения. Сохранность башни, похоже, имеет для них первостепенное значение, и теперь, когда мы знаем, что находится внутри, подобная смесь одержимости и сдержанности вызывает ещё большее удивление.

«Что они творят? — произносит Кастигон, — это безумие». Голос его звучит оскорбленно.

Мы вместе стоим рядом с «Флегетоном». Мы видим, как Освященные прорываются сквозь заградительный огонь и устремляются вниз по склону. Их накрывает огонь наших болтеров. Они не пытаются укрыться. Они стараются просто увернуться от снарядов. С полдюжины удачно выпущенных снарядов сбивают предателя с ног, воин, бегущий за ним, не колеблясь, перепрыгивает тело. Он получает попадание в плечо. Но это не заставляет его изменить направление. Он продолжает бежать, пока его тоже не превращают в решето. Такое поведение больше подходит оркам или тиранидам. Они просто мчатся к нам с максимальной скоростью. Это тактика, которая сильно напоминает ту, которой воспользовались мы, завоевывая башню, но есть два значительных отличия. Их штурмовые отряды с реактивными ранцами атакуют нас одновременно с тактическими отделениями. И они сильно уступают нам в живой силе. Они не смогут подавить нас.

Они бегут прямиком на убой. Свой собственный.

— Никогда не встречал предателей, склонных к суициду, — говорю я, — а ты?

— Нет, — его болтер посылает очередь в одиночную цель. Точность Кастигона несравненна. Пули разбивают шлем предателя, а затем и его череп.

«Тогда должно быть объяснение их действиям. Нам стоит быть осторожными с тем, что на вид кажется слишком простым». Пока я говорю, с острия моего меча слетает молния. Она глубоко вгрызается в панцирь одного из нападающих, зажаривает оба его сердца, затем перепрыгивает на его брата, стоящего позади, убивая вновь. Пальцы предателей сжимаются, и оба ещё выстреливают несколько раз, несмотря на то, что они уже покойники. Потом они падают.

— Что предлагаешь нам делать? — спрашивает меня Кастигон. — Прекратить огонь?

— Нет, конечно. Но нам стоит призадуматься о значимости того, что мы защищаем. Капитан, течения варпа в этом месте невероятно сильны. Мы стоим в самом центре вихря.

— Здесь мы и будем стоять, пока последний еретик не рухнет мёртвым. Сходи, посмотри на икону ещё раз, старший библиарий. Это поможет отбросить тебе сомнения.

Не особо оплакивая погибших, Освященные подходят ближе. Их слишком много, чтобы мы могли перебить их на дистанции. Они ведут ответный огонь, но у нас есть укрытия, а точности их выстрелов мешает скорость бега. Основная масса их сил уже рядом с нами. Я чувствую растущее предвкушение ближнего боя.

«Это не война, — ворчит Кастигон — Это глупость». Он оскорблен, как никогда. Он зол. Вся базовая эстетика ведения боя нарушена, и он не позволит подобному неуважению продолжаться. Я ощущаю ярость, набирающую силу в остальной роте. Воздух сжат надвигающимся штормом. Неистовство войны вот-вот выплеснется в мир.

Ярость — это топливо Кровавых Ангелов на войне. Она опасна для нас, но она также является источником нашего искусства убивать. Но эта ярость пришла слишком быстро, слишком просто. Мы устремляемся по предначертанному нам пути.

Шторм ударяет. Основные силы Освященных вошли в поле вечной битвы, а их передовые отряды почти достигли наших оборонительных линий. «Сангвиний!» — ревёт Кастигон, вкладывая столько эмоций в этот крик, сколько я ранее от него не слышал.

«САНГВИНИЙ!» — приходит громогласный ответ братьев. Радость и ярость наполняют его в равных мерах. Когда нам доводилось защищать что-то столь же дорогое? Когда ещё враг столь нетерпеливо добивался нашего мщения? Но эти вопросы остаются не заданными. Слишком мало времени для раздумий. Пришло время диких инстинктов войны, и Кровавые Ангелы вырываются из укрытий, чтобы размазать противника по земле.

Ярость вливается в мой клинок, и я атакую, пользуясь энергией ненависти. Предатель передо мной направляет мне в лицо болтер, но я отсекаю его руку прежде, чем он успевает выстрелить. Он делает выпад, пытаясь сбить меня с ног, но я делаю шаг назад, обрушивая «Витарус» сверху вниз мощным ударом двух рук. Я пробиваю верхушку шлема Освященного, разделяя пополам голову, шею и прорубаюсь сквозь корпус. Всё глубже, выгадывая драгоценные секунды, чтобы утолить жажду насилия. Я не останавливаюсь до тех пор, пока Освященный не падает по обе стороны от меня. На меня продолжают бежать враги, ищущие смерти от моих рук. Что-то окатывает меня справа, это кровь предателя выпотрошенного цепным топором технодесантника Фенекса. Его серворуки расчленяют тело.

Когда мы отбивали шпиль, Освященные сопротивлялись ожесточенно. Но та свирепость меркнет по сравнению с тем, что они вытворяют сейчас. Они атакуют как одержимые, их злоба почти на уровне нашего гнева. Захват башни значит для них больше, чем соображения тактики или выживания. Они готовы безрассудно погибнуть за свою цель. Никогда не видел подобного поведения среди космодесантников-предателей. Но если они так страстно этого хотят, то стоит удовлетворить их желания.

Мы врезаемся в них как латная перчатка в стекло. У нас преимущество два к одному, и мы полностью используем его. Болтерные снаряды стучат по броне, а цепные мечи с рычанием отсекают конечности. Мир стал полностью красным, до самого основания: красный от света, сталкивающейся брони, хлещущей крови и зрения, искаженным яростью. Преобладая над грохотом стрельбы и сталкивающейся стали, свирепые выкрики сражающихся сливаются в единый, общий, всеохватывающий вой битвы. Коллективное выражение ярости прекрасно. Этот звук — концерт убийства немыслимых масштабов, оркестр оружия, сопровождающий хор ненависти. Я начинаю подозревать, что происходит что-то большее. Битва является средством достижения чего-то, лежащего за пределами целей воюющих сторон.

Я не могу остановить это. Я даже не могу отстраниться от его сотворения, так как продолжаю сражаться и убивать рядом со своими братьями. Я разделяю отвращение Кастигона к Освященным. Я желаю видеть их наказанными за предательство. Я ощущаю растущую жажду их крови. Просто убить их — недостаточно. Они должны быть пожраны. Предатель делает мощный выпад, целясь цепным топором мне в шею. Я уворачиваюсь, ревущее лезвие пролетает в миллиметрах от моей глотки. Моя воля захватывает его скелет и разламывает на куски. Я прилагаю такую чудовищную силу, что осколки костей, словно шрапнель, пробивают сочленения его брони изнутри. Крик его недолгий, но вполне удовлетворительный. Но этого всё равно недостаточно. Я поворачиваюсь к следующему противнику, сияние моего меча прожигает кровавые сумерки. Я наношу диагональный удар, рассекающий Освященного от левого плеча до правого бедра. Я направляю в клинок столько разрушительной энергии варпа, что он проходит сквозь врага, словно на его пути нет ни брони, ни плоти, ни мускул с костями. Кровь окатывает меня, и её вкус, я чувствую, как старое безумие начинает шевелиться.

Нет.

Я делаю шаг от края. Если я попадусь в эту ловушку, то рота утратит последнюю надежду. Я слишком увлечен ближним боем. Мне надо видеть больше, поэтому я расправляю свои варп-крылья и взмываю вертикально вверх. С высоты пятидесяти метров я вижу общую картину нашей битвы. Рядом с башней бурлит котёл сражения Кровавых Ангелов с Освященными. И хотя мои братья всё ещё не подпускают Освященных к башне, защита строения отошла на второй план, уступив жажде тотального вырезания противника. Повсеместно сталкиваются бронированные воины, и я слышу относительно мало выстрелов. Это сражение клинков и кулаков, по колено в крови врага. В тот краткий миг, который я наблюдаю, происходит три обезглавливания. Вдали от этого безумия, я замечаю то, чего не видел ранее, хотя должен был бы искать с самого начала. Я вижу аномалию. Небольшая группа предателей осталась на краю чаши. Они не стреляют. Они заняты делом похуже.

Они колдуют.

В центре этой группы появляется свечение. Это не часть океана красного света, затопившего мир. На самом деле это и не свет как таковой. Это сгусток Имматериума в виде шара. И он растет. Цвет не принадлежит известному спектру. Красный может быть цветом ярости, но этот шар окрашен самой яростью. Его появление невозможно, но не подлежит сомнению. Его существование раскрывает тёмную логику в идиотской стратегии Освященных. Они не вели войну. Они исполняли ритуал. Их самоубийственная атака — часть обряда, как и наш ответ. Мы действовали предсказуемо, как хорошо налаженный часовой механизм. Ритуал вообще мог стать нашим, настолько нетерпеливо мы исполнили предписанную нам роль.