Тысячеликая героиня: Женский архетип в мифологии и литературе - Мария Татар

«Почему бы не поэкспериментировать? – однажды спросила себя немецкая писательница Криста Вольф. – Что будет, если заменить всех великих героев мировой литературы на женщин? Ахиллеса, Геракла, Одиссея, Эдипа, Агамемнона, Иисуса, короля Лира, Фауста, Жюльена Сореля, Вильгельма Мейстера». Сейчас этот эксперимент проводят писательницы из множества разных культур, причем интересуют их не столько Фауст с Сорелем, сколько Ахиллес и Одиссей. Они прекрасно понимают, что это особенная дерзость – браться за Античность (вот где были деяния так деяния), переписывать Гомера, а не Шекспира, хотя Великому барду уже тоже не раз бросали вызов. Как современные писательницы, такие как Маргарет Этвуд, Криста Вольф и Пэт Баркер, работают со священными текстами прошлого? Большинство из них не стремятся изменить саму историю, их цель – показать ее с точки зрения женщин, действующих на домашнем фронте, тех беззащитных свидетельниц, которые до нынешних пор были вынуждены молча наблюдать за событиями, не имея возможности участвовать в них.

Гомер и другие сказители укрощали фантасмагорию войны, сосредотачивая внимание на нескольких идеализированных фигурах и концентрируя все действие своих историй в череде ярких, напряженных драматических сцен. Женщины-писательницы используют самые разные стратегии для того, чтобы «переосмыслить» (крайне любимый ими термин) прошлое. Что они делают, чтобы мы могли взглянуть на те же события свежим взглядом? Самая распространенная тактика – отправить нас в сознание женщины и позволить нам прожить историю вместе с ней. Троянская война, наполеоновское вторжение в Россию, реставрация Бурбонов воспринимаются совсем иначе, когда мы видим их под иным углом и слышим историю «словоохотливой» повествовательницы, готовой раскрыть нам все подробности и рассказать, каково это – оставаться сторонним наблюдателем кровавых войн и баталий, где сражаются герои.

«Пенелопиада» Маргарет Этвуд написана от имени Пенелопы и 12 «служанок» (на самом деле рабынь), которые отбивались от женихов – кто успешно, кто не очень. «Кассандра» Кристы Вольф – это повествование от лица заглавной героини в день ее смерти. А «Безмолвие девушек» Пэт Баркер позволяет нам услышать голос Брисеиды – пленницы, отданной в наложницы Ахиллесу. Все эти «поправки» к «Одиссее» и «Илиаде» представляют собой рассказы от первого лица, порой затянутые, путаные и чересчур многословные. Но вместе с тем все они позволяют нам услышать личные, исповедальные повести тех, кого притесняли, порабощали и жестоко подчиняли себе сильные мира сего. Они переключаются между разными тональностями: от жалобы и обвинения до самооправдания и саморазоблачения. Они радикально переворачивают знакомые сюжеты, и внезапно герои получают новые эпитеты и определения. «Ахилл, скот», – раз за разом повторяет Кассандра в романе Вольф, пока репутация многосветлого героя Гомера не рассыпается в прах.

Писателей, которые брались воссоздавать судьбы женщин античного мира, можно было бы назвать Social Justice Storytellers («рассказчиками, борющимися за социальную справедливость»), если бы термин Social Justice Warrior («борец за социальную справедливость», «воин социальной справедливости») не присвоили ультраправые политические силы, превратив его в оскорбление. Термин Social Justice Warrior в 2015 г. был добавлен в «Оксфордский словарь английского языка». Он означает уничижительное наименование «человека, который выражает или продвигает социально прогрессивные взгляды». Его применяют к активистам, чья цель – искоренять социальную несправедливость, опираясь на принципы политкорректности и политики идентичности. До 2008 г. так называли заступников тех, кто испытывал экономическое или социальное притеснение, кто был лишен привилегий и подвергался эксплуатации. Но с 2014 г., в результате череды скандалов под общим названием «Геймергейт» (тогда на тех, кто обвинял индустрию видеоигр в притеснении женщин, правые натравили агрессивных защитников геймерской культуры), словосочетание «борец за социальную справедливость» стало оскорбительным обозначением для всех, кто принимал сторону жертв харассмента, и многие из таких борцов впоследствии сами столкнулись с троллингом и многочисленными угрозами.

«Рассказчики, борющиеся за социальную справедливость» – это определение, при всей его неприятной дополнительной коннотации, по-прежнему описывает то, к чему стремились писательницы в прошлом веке и к чему стремятся сейчас. Задавшись целью показать нам лица тех, кто был маргинализирован, и дать возможность услышать их голоса, они рассказывают истории, побуждающие читателя переосмыслить судьбу женщин прошлого и задуматься о стратегиях, которые они использовали для выживания. Эти авторы документируют героические акты сострадания, а также искусные тактики, при помощи которых женщины прошлого высказывали свои жалобы и добивались перемен.

«Пенелопиада» Маргарет Этвуд и #MeToo: жертвы решаются заговорить

Шел 2015 г. Однажды утром Маргарет Этвуд завтракала с Джейми Бингом, владельцем маленького издательства Canongate Books, и тот предложил ей идею для книги: переписать какой-нибудь из классических античных мифов. Завтрак, как позже признавалась автор «Рассказа служанки», – ее «самое уязвимое время дня», и тогда, в порыве душевной доброты, она сразу подписала контракт – а затем оказалась в полнейшем тупике, столкнувшись с тяжелейшим творческим кризисом. Этвуд уже собиралась отказаться от проекта и вернуть издателю аванс, как вдруг муза похлопала ее по плечу, и она села писать «Пенелопиаду». Как ни странно, Этвуд в «Одиссее» возмущало не столько ущемление Пенелопы, сколько повешение 12 служанок, которое ей показалось «несправедливым при первом прочтении и кажется таковым до сих пор»{47}. Оно и вдохновило ее на пересмотр этого древнегреческого эпоса.

«Одиссея» вообще оказалась чем-то вроде отправной точки в переосмыслении литературного канона: в конце XX в. и первые десятилетия нынешнего века сразу несколько писательниц обратились в своем творчестве именно к этой поэме{48}. Переписать знакомую историю с точки зрения Пенелопы – не самое очевидное решение, тем более для 1928 г., когда Дороти Паркер написала свое стихотворение «Пенелопа», оканчивающееся хлесткой строкой: «Он для них герой». Ее Пенелопа сидит дома, заваривает чай (какой дивный анахронизм!) и обрезает нити на ткацком станке, пока Одиссей плывет по «серебряным морям». Паркер не пошла дальше сарказма, и прошло еще много десятков лет, прежде чем в Пенелопе увидели женщину, обреченную лишь ждать, ткать и тянуть время. У Пенелопы Этвуд в глазах все время стоят слезы. Что касается Одиссея, «то он выступал с воодушевляющей речью, то примирял поссорившихся царей, то выдумывал какую-нибудь поразительную уловку, то давал мудрый совет, а то под видом беглого раба пробирался в Трою»{49}. Пенелопа же ограничена одной ролью – ролью супруги, вдали от мира поступков и деяний.

Дж. Р. С. Стенхоуп. Пенелопа (1849)

Этвуд неслучайно впала в такой ступор, когда перед ней встала задача переписать миф. Кэтрин Рабуцци очень четко объясняет, почему пересказать гомеровский миф с точки зрения Пенелопы так непросто. «Найти голос для аутентичной передачи женского опыта – ужасающе трудная задача, – пишет она. – Мало того, что языки и концепции, которыми мы располагаем… ориентированы на мужчин, но еще и жизненный опыт женщин на протяжении всей истории передавался мужчинами и через призму мужских норм»{50}. Само название поэмы Гомера подчеркивает в некотором смысле незначительность женских переживаний. Супруга Одиссея – просто супруга Одиссея, социально маргинализированная фигура, занимающая в доме подчиненное положение. Даже ее сын Телемах в одном знаменитом фрагменте велит ей замолчать и вернуться к работе. То, что нам известно о Пенелопе и других женщинах классической Античности, было озвучено мужскими голосами, поэтому представить, каково было родиться женщиной в ту эпоху, практически невозможно. Нужно было найти подходящие слова, причем не только для самой Пенелопы, но и для ее 12 служанок, которых она назначает шпионить за женихами и которые, о чем ей прекрасно известно, подвергаются сексуальному насилию со стороны этих женихов.

В 2006 г., через год после выхода «Пенелопиады», социальная активистка Тарана Бёрк использовала на Myspace (ныне закрытая соцсеть) словосочетание «me too» – что можно перевести как «и я тоже [пострадала]» – в качестве призыва для жертв сексуальных домогательств и насилия объединяться и поддерживать друг друга. Больше 10 лет спустя, 15 октября 2017 г., американская актриса Алисса Милано выложила в Twitter полученный от кого-то из друзей скриншот фразы «Если бы все женщины, подвергшиеся сексуальному домогательству или нападению, написали "и я тоже" в своем статусе, мы могли бы дать людям понять масштабы этой проблемы»{51}. На следующее утро она обнаружила, что сообщения с этим хештегом, #MeToo, в ответ на ее твит уже опубликовали более 30 000 человек. Внезапно женщины ощутили, что могут при помощи слов и историй превратить тайну, которая казалась им постыдной, в нечто объединяющее и что эта солидарность способна избавить их от ощущения