Время таяния снегов - Юрий Рытхэу

Дядя Кмоль поспешно натянул торбаза и вышел в чоттагын. Разбуженные стуком бабушка и тетя Рытлина высунули из полога головы.

– Кто там? – спросил дядя, не открывая дверь.

– Это я, Гэвынто.

– Что тебя привело сюда? Я же сказал тебе, чтобы ты пьяный не приходил.

– Я не пьяный.– Голос отчима был дрожащий и жалкий.– Арэнау сбежала от меня вместе с Таапом. Дай мне твою упряжку. Я их догоню и покажу Таапу, как красть чужих жен!

Дядя Кмоль в нерешительности постоял у дверей. Кажется, он был готов открыть дверь, но затем твердым и ясным голосом сказал:

– Ты сам виноват. Догоняй на своих собаках. Мне упряжка нужна. Скоро вельбот вывозим к открытой воде. Уходи!

Отчим взвыл и отошел от двери.

Ринтын долго не мог уснуть. Он слышал, как, громко ругаясь, на улице бегал за собаками отчим, как он плакал и в бессильной злобе колотил собак.

Гэвынто вернулся на следующий день утром. Он шёл по улице, опустив голову. За ним тощие, едва стоявшие на ногах собаки тащили нарту. Отчим вошел в ярангу и захлопнул за собой дверь.

Два дня он не выходил из яранги. Проходя мимо, Ринтын слышал глухие стоны и крики.

На третий день отчим уехал. На этот раз он пополнил упряжку сильными собаками, купленными у соседей. Возвратился он через неделю совершенно неузнаваемый: все лицо его было в кровоподтеках, вокруг глаз блестели большие синяки. Следом за ним в Улак прибыл милиционер с предписанием арестовать Гэвынто и отвезти в районный центр.

Яранга отчима Гэвынто опустела.

Спустившийся с горы старый Рычып принес новость: открытая вода подошла к скале Ченлюквин. Пора было отправляться на весенний промысел. Ринтын взялся сопровождать упряжку дяди Кмоля.

На улице на четырех составленных нартах стоял свежеокрашенный вельбот. Впереди нарт на снегу лежали припряженные к длинному потягу сорок восемь собак.

Все суетились, бегали взад-вперед по улице стойбища, то к ярангам, то к вельботам, то с плетью к дерущимся собакам.

Еще четыре вельбота, снаряженных на весеннюю охоту, покоились на нартах.

Между охотниками ходил с деревянным блюдом Рычып в сопровождении старой Пээп и раздавал куски освященного оленьего мяса. Остатки Пээп вытряхнула в сторону моря и зашептала заклинания.

– Где компас? – громко спрашивал всех рослый охотник, шаря внутри вельбота.

И только он успел сказать, как вдруг что-то загрохотало внутри вельбота. Охотник выругался. Моторист накинулся на него:

– Эй ты! Смахнул магнето, морж!

– Тише, товарищ! – поднял руку дядя Кмоль.

Подошла Пээп. Макая палец в эмалированную кружку, она мазнула каждого охотника по лбу. Ринтын не забыл, как он расцарапал шаманке лицо. Но Пээп тем же привычным, равнодушным жестом нанесла и на его лоб полоску жертвенной крови и отправилась дальше, к другим вельботам.

Дядя Кмоль, сидевший на кончике нарты, выбил пепел, постучав трубкой о носок высоких охотничьих торбазов, и тихо сказал:

– Поехали.

Собаки с трудом сдвинули примерзшие к насту под тяжестью вельбота нарты, и собачий караван направился к скале Ченлюквин. Блестящий снег, отражая солнечные лучи, слепил глаза. Многие надели защитные очки. Под скалами стало легче. Голубая мягкая тень, отбрасываемая высокими отвесными каменными стенами, укрывала дорогу.

Ринтын шагал за старым Рычыпом, держась за полу его камлейки. Сам старик положил руку на борт вельбота. Очень трудно было поспевать за стариком, но Ринтын прилагал все усилия, чтобы от него не отставать.

У мыса Ченлюквин припай тянулся от берега километра на полтора. Подъехали к открытой воде. Собаки остановились, и Ринтын увидел море, ожившее уже, но еще немного хмурое после долгого зимнего сна под ледяным одеялом. У излома припая вода то поднималась, то опускалась, точно море сонно дышало. На плавающих льдинах сидели птицы, а далеко на горизонте синели берега американской земли.

Вельбот спустили с нарт на лед и закрепили подпорками, чтобы не валился на бок. Собак запрягли в две длиннейшие упряжки, по двадцать четыре в каждой. Другие вельботы расположились дальше, ближе к Нуукэну.

– Помогай тете Рытлине,– сказал дядя Кмоль, усаживая мальчика на нарту.– Ты теперь единственный у нас мужчина.

– Не вывались из нарты, мужчина! – засмеялся старик Рычып.– Привяжи лучше остол к руке, а то потеряешь. Будешь ехать сзади меня.

На обратном пути Ринтын мог вволю наглядеться на скалы: на пути к Ченлюквину высокий борт вельбота закрывал от него берег. Вот стоит Вечноскорбящая. На первый взгляд это обыкновенная скала, возвышающаяся на каменистом крутом обрыве. Жестокие ветры и колючий, как песок, снег, веками обдувая, придали ей причудливые очертания. Если попристальнее вглядеться, можно увидеть каменное изваяние женщины с ребенком на спине. По преданию, в этих местах в давние времена находилось древнее поселение морских охотников. Однажды ветром унесло на льдине одного из жителей. Убитая горем жена дни и ночи стояла с ребенком на высоком берегу, ожидая мужа. Никакие просьбы не могли ее заставить возвратиться в стойбище. Муж так и не вернулся, а жена с ребенком превратилась в камень…

Рычып остановил упряжку и знаком велел Ринтыну затормозить нарту. Старик встал с нарты и подошел к мальчику. В руках он нес кусок замороженного мяса. У Ринтына потекли слюни: с утра, кроме выпитого в спешке блюдечка чаю, во рту у него ничего не было.

Рычып сел рядом с мальчиком, вытащил нож, захватив мясо зубами, отрезал кусок и протянул его Ринтыну:

– Ешь.– Оставшийся кусок он мелко искрошил и собрал в горсть.– А это мы отдадим той, которая вернет его нам во много раз больше.

Старик встал на лед и, обратившись лицом к Вечноскорбящей, произнес несколько заклинаний. Собаки, почуявшие мясо, настороженно подняв уши, как бы прислушивались к шепоту старого каюра. Пошептав, Рычып закопал в снег куски мяса, притоптав снег для крепости торбазами.

Едва упряжка Рычыпа отъехала, собаки Ринтына, не спускавшие глаз с того места, где было закопано мясо, рванули. От сильного и неожиданного рывка Ринтын, как брошенная рукавица, вылетел из нарты и крепко ударился сначала задом, потом затылком об лед. В одно мгновение собаки сбились в одну кучу, разрывая лапами снег. Перевернутая вверх полозьями нарта волочилась за этим живым клубком.

Рычып оглянулся на шум, остановил упряжку и кинулся в середину копошащейся собачьей кучи, размахивая остолом и выкрикивая ругательства по адресу Ринтына:

– Ах ты сопливый мальчишка! Не умеющий ездить на собаках маленький, слабый человечек! Неужели не могли за год научить вас хотя бы управлять собачьей упряжкой? На самолетах вам летать, а не каюрить!

Ринтын молча помогал распутывать собак. Ему было обидно, что старик отчитывает его ни за что. Перед тем как сесть на нарту, он сказал Рычыпу:

– Это все из-за закопанного мяса.

– Как ты сказал? – старик дернулся от ярости.– Закопанное мясо! Разве так можно называть священную жертву? А еще в школе учишься!..

– В школе этому не учат,– ответил Ринтын.– Наоборот, Татро говорит, что никаких кэле не существует. Все равно ведь мясо съели собаки.

– Не смей так говорить! – закричал Рычып.– Или ты хочешь, чтобы нашим охотникам не было удачи? Да ты знаешь, что скажет Кожемякин, если наш колхоз не выполнит план?

Имя Кожемякина часто упоминалось в разговорах охотников. “Моржовый начальник” – так шутя называли его улакцы. Ринтын никогда Кожемякина не видел и почему-то ставил его в один ряд с добрыми и злыми духами, имеющими отношение к морскому промыслу.

Ринтын крикнул на собак, поравнялся с Рычыпом и виновато сказал:

– Надо бы еще закопать мясо. Я могу это сделать.

Рычып ласково улыбнулся:

– Не надо. Тот, кому была предназначена жертва, получил ее.

Мальчик удивился. Ведь он сам, своими собственными глазами видел, как собаки сожрали перемешанные со снегом кусочки мяса. Когда же успел получить тот, кому была предназначена жертва? Ринтын оглянулся: над ледяным припаем, слегка склонившись, обратив взор в морскую даль, стояла Вечноскорбящая.

Во многих местах подтаявший лед лагуны напоминал оленью шкуру, пораженную личинками овода. Южный ветер разломал ледяной панцирь, нагромоздил в хаотическом беспорядке льдины на песчаном берегу. В оконцах чистой воды, в трещинах ребята ловили канаельгынов. Глупая костлявая рыбка брала на простой красный лоскуток. В прозрачной воде было видно, как большеголовый канаельгын, широко разинув рот, медленно подходил к прыгающему над самым дном крючку.

– Эгей, да ты принюхайся и попробуй! – подзадоривал рыбу Ринтын, склонившись над водой.– Такой красивой тряпочки нет нигде, ни на дне озерном, ни речном, ни морском. Смелей, канаельгын, шире разевай рот!