Скаутский галстук - Олег Верещагин

И я услышал, как Сашка смеётся. Потом он крикнул:

— Ну что, фрицы?! Получили нашу землю?! Погодите чуть — вас в ней и похоронят! Вот тогда ваша будет — два на три, всё ваше!

Его услышали. Наш поезд тронулся, двери закрыли, но я видел сквозь щель, как за нами на костыле прыгает рыжий солдат с перекошенным лицом. Он стрелял в наш вагон из пистолета, пули расщепляли, не пробивая, толстые доски, а он выкрикивал что-то и не отставал, пока его не перехватили санитары.

Сашка смеялся. Это было почти так же страшно, как увиденная мною картина раненых.

Сашка смеялся.

9

… - Мы жили на краю села. Я, мама, батя, сестры… Они старше меня были, а мама и батя уже немолодые. Я у них последний, пацан к тому же. В общем, они меня баловали даже… Батя ушёл летом, в августе, а в начале сентября мы на него уже похоронку получили… Смертью храбрых… А потом немцы пришли. Я даже не верил, что так может быть. Вот смотрел и не верил. Сперва они и не делали ничего, пёрли и пёрли через село… А потом у нас остановились, которые обратно шли, с фронта на переформирование. Сразу волками смотрели, потом перепились в хрень, я наших мужиков, уж на что мастера у нас были треснуть, даже по праздникам такими не видел. Половина под стол попадала, а остальные сперва пели, я так понял — своих поминали… Мы с матерью им прислуживали. Я сперва не хотел, а потом подумал — пусть лучше я, чем сёстры. Они в сарае прятались. Мамка уже немолодая, а ко мне-то лезть не будут… Не лезли, конечно, только пинки отвешивали. Мы им самогон носили, думали — ужрутся же в конце концов! Ну, почти все упились. А пятеро — ни в какую, хлещут, как воду, и ни в одном глазу. Один такой… как бык здоровый, но подобрей остальных. Двое так, обычные мужики, ещё один немолодой, но питух позлей остальных. И пятый молодой совсем, года на три-четыре вот нас постарше. Самый заядлый… Он сестрёнок и нашёл. По нужде, гад, вышел, и услышал, как они в сарае переговаривались… Вернулся, своих зовёт, ржёт… Мамка поняла, что к чему, и в дверях как окаменела. Они сперва со смехом, а она не пускает… Тогда этот младший достал нож и её — раз, раз, раз… Я за вилы, в сенях стояли. И в живот ему… Он только охнул, и всё. Тогда они меня схватили и тоже в сарай. Привязали к двери и своих из других домов зовут. Человек двадцать собралось. Я не хотел смотреть, а один мне глаза пальцами раскрыл, чтобы я видел, как они сестрёнок… Я уже думал — ну чтоб они умерли поскорее… А они ещё до утра живы были. И эти… Устали, разошлись, а нет-нет кто-то зайдёт обратно и опять… Знаешь, как будто поссать — и не очень хочется, а надо… А под утро они всё внутри керосином облили. И сестрёнок, они уже… неживые были. И меня. И подожгли… Я не знаю, как там дальше получилось. Я в себя только за сараем пришёл, в канаве. Даже волосы почти не обгорели. Там и прятался, думал — только бы они ещё на ночь остались, я бы им сделал… Не остались, ушли. И я ушел, в лес. Дня три бродил один, думал — с ума сойду, мамкин голос слышал. Потом встретил наших окруженцев. С ними пошёл. Всю зиму тут кружили, где могли — нападали. А в конце апреля нас расколотили. Я ушёл, а на одном кордоне хозяин меня фрицам выдал. Хорошо ещё, решил — я просто бродяга…

…Сашка замолчал. Я видел в темноте его блестящий глаз и капельки пота на лбу. И молчал. Что я сказать-то мог? А он помолчал ещё и спросил:

— Ты кем мечтал быть? Ну, до войны? — я пожал плечами. Я не знал: — А я полярником, — признался он. — „Семеро смелых“ смотрел? Как там… Хотел узнать, где на них учат. Или даже сбежать, тоже как в кино… Я вот думаю — и какое право они имели придти и всё порушить?

— Да никакого, — согласился я.

Я что-то ещё хотел спросить, не помню, что. И не вспомню, потому что в этот самый момент ахнул взрыв!

В какой-то момент мне показалось, что подорвали наш вагон. Истошно завыл гудок паровоза, под полом страшно заскрежетало, вагон сунулся вперёд, закричали и заплакали младшие, кто-то — кажется, Гришка — крикнул: „Чо за х…ня?!“ И тут всё это перекрыл грохот пулемёта.

— Ложись! — прокричал Сашка. Но мы не успели упасть на пол — дверь дрогнула и отскочила в сторону, человек, видневшийся в проёме смутным силуэтом, крикнул:

— Скорее наружу!

— Младших! — мгновенно сориентировался Сашка.

Мы попрыгали под откос. Паровоз ревел, гудел и выл, около вагонов кричали и стреляли, от леса — совсем недалёкого — и в лес летели огненные строчки и точки. Я хватал младших, которых мне передавали девчонки, и пихал их в сторону леса, сам ещё не понимая, что происходит. Открывший дверь человек — в гражданском, но с винтовкой — вдруг сорвал её с плеча, упал на колено и начал стрелять. Кто-то из младших тоненько закричал, что-то свистнуло у меня над ухом, и я увидел, что вдоль паровоза бегут трое. „Дзанн, вжжиг, вжжиг!“ — с воем отскочило что-то от засова на дверях. Один из бегущих упал, двое других упали на колено — и освободивший нас человек опрокинулся на спину. Я видел, как Тошка нагнулся за его винтовкой — и вдруг дёрнулся и встал на колени, изо рта у него полилось чёрное, и Тошка тоже упал… Но Колька подхватил винтовку — выстрел! Стоявший на колене упал под колёса. Второй вскочил и побежал обратно, но Колька выстрелил снова — и тот покатился под откос. Сашка зачем-то рванулся вперёд, я, ничего не понимая, побежал за ним. По-прежнему без мыслей я повторил его движение — он поднял выпавшую из рук убитого (это был не немец, не эстонец, а полицай) винтовку, я так же подобрал винтовку у второго, сорвал патронташ, уже сам об этом догадавшись. Мы прыгнули под откос и побежали к лесу…

…Мы похоронили маленького — мальчика лет восьми, его звали Женя — у корней большого дуба. Пуля попала ему в шею и он умер на руках у Севки, пока мы бежали к лесу. Больше из нас никого не задело, если не считать убитого Тошки, оставшегося на путях. Помню, что я хотел помолиться и перекреститься, но люди, стоявшие вокруг, не делали этого.

Отрядом это назвать было нельзя — четыре человека и пулемёт, „максим“. Трое были военными. Точнее — все четверо, просто четвёртый — медлительный и большой эстонец — всё ещё носил немецкую форму, хотя и без знаков различия. Командира знал Сашка, это был Ряжин Сергей Викентьевич, подтянутый такой высокий человек лет сорока, капитан Красной Армии. Они с Сашкой долго и без стеснения обнимались, Сашка что-то сбивчиво рассказывал и твердил: „А я думал, вас убили всех… я что один спасся…“ — а мужчина улыбался и ерошил Сашке волосы. Мне сперва даже неудобно стало на это глядеть, я только потом понял, что в этом времени ничего такого между мальчишками и мужчинами не бывает.

Они давно собирались напасть на этот поезд, но никак не могли придумать, как это сделать. Тогда они просто взорвали рельсу перед поездом остатками тола и открыли пальбу по вагонам, а под шумок вытащили нас. Впрочем, как оказалось, радоваться было рано. Сергей Викеньтевич сказал почти сразу:

— Сейчас они полезут нас искать… Девочки, — обратился он к девчонкам, собравшим вокруг себя младших, — мы вас прикроем. Кто-нибудь знает, как стороны света определять? — отозвались сразу несколько. — Пойдёте по лесам прямо на юг. Так доберётесь до села Белебелка. Там партизанская республика. Идите не останавливаясь, как бы трудно не было. Это далеко, но вы дойдёте… Ты, и ты, — он посмотрел на Севку и Гришку, — пойдёте с ними. Лишнего оружия у меня нет. И девочкам будет трудно одним.

— За что? — Севка побелел и так посмотрел вокруг, что я крепче вцепился в свою винтовку, готовясь, что он бросится её отбирать. — Я… за что вы меня?! — Гришка промолчал, но вдруг стал часто моргать…

— Без разговоров! — прикрикнул Сергей Викентьевич. — Марш! — и смотрел вслед уходящим, пока они не скрылись за деревьями. После этого повернулся к нам. А я стоял и думал ошарашенно, до чего остервенело вцепился в собственный билетик на тот свет. По идее я должен был ещё и приплатить тому, кто у меня заберёт оружие… — Все за мной, на позицию.

Я не очень много понимаю в военном деле. Но у нас было шесть винтовок, пистолет-пулемёт, два револьвера и пулемёт, а к нему — около сотни патрон. Гранат не имелось вообще. В эшелоне ехало не меньше батальона фрицев, человек пятьсот. Поэтому предстоящий бой выглядел чистейшим самоубийством.

Так я подумал. А потом подумал ещё, что и окружающие это знают наверняка. Просто есть три с половиной десятка маленьких детей и девчонок, которые сейчас уходят сквозь лес от рабства. А нас семеро, и мы — мужчины. Естественно, что мы должны их прикрыть собой.

Эта мысль меня успокоила. Смешно, но это правда.

Сергей Викентьевич расположил нас на пригорке, в который утыкалась лесная прогалина — в центре пулемёт, по сторонам остальные. За пулемёт лёг тот здоровяк в немецком мундире. Увидев, что я на него смотрю, он улыбнулся и сказал, показав на себя:

— Эйно Парк… я эстонес, так, — очевидно, мой взгляд выдал мои же мысли, потому что он указал в ту сторону, где была железная дорога, покачал головой и сказал неожиданно горячо: — Те — не эстонцы. Кайтселийт [Кайтселийт — военизированная фашистская организация в Эстонии 20-40-х г.г. ХХ века. Из кайтселитчиков набиралась охрана многих концлагерей, они „прославились“ карательными экспедициями в тылах группы армий „Север“ и расправами с мирным русским населением, хотя при этом, следует признать, отличались храбростью и в настоящих боях. ], тьфу, бантиты! — и сплюнул. — Я пежал… к партисаны… Я эстонес, не они.