Дневник священника. Мысли и записки - Константин Владимирович Пархоменко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
…
Несколько дней назад освящал квартиру. Неспешно надеваю подрясник, наперсный крест, разворачиваю и, поцеловав, надеваю епитрахиль. Дочь хозяев, малышка (1 год и 8 мес.), до этого внимательно следившая за мною, вдруг заволновалась и помчалась на кухню. Прибегает со… слюнявчиком. Целует и надевает себе на грудь, прям так, как я епитрахиль. Мы рассмеялись…
…
В храме целый день. Умилили, чуть не до слез, прихожанки. Одна (А.) приехала из паломничества на Святую Землю. И кроссовки, в которых исходила Св. Землю, завернула в пакет и положила под иконы. И записку в пакет: «Мое завещание: хоронить меня только в этих тапочках».
В этом благоговении, над которым кто-то и посмеется, а кому- то это покажется абсурдным, я вижу большую искренность и детскую веру, а разве Христос не сказал: «Будьте как дети»?..
А вторая прихожанка (с ней также сегодня беседовал), сын которой попал в больницу, получила совет от одной монахини: – Прочитай за сына сорок акафистов. Если не поможет – повтори.
Она купила акафист, встала перед иконой и… прочитала подряд сорок раз. Я в изумлении:
– Надо ж было по акафисту в день читать!..
Она:
– Я же не знала.
Спрашиваю:
– И сколько времени это заняло?
– Встала в одиннадцать утра и в одиннадцать вечера закончила…
Моя собеседница продолжает:
– Я позвонила в больницу, и мне сказали, что сыну стало легче. Я подумала, что надо вторую часть совета матушки исполнить. Встала и прочитала еще сорок акафистов.
…Когда женщина замолчала, я обнаружил, что сижу с открытым от изумления ртом.
Едва ли нужно говорить, что сын этой женщины быстро поправился и сейчас чувствует себя великолепно. J Вот это любовь матери!
…
Люди друг другу причиняют столько страдания, столько боли… И ведь не чужим, не врагам, что еще можно было бы как-то понять, но своим. Зачем?..
В 1930-е годы муж избил до смерти беременную жену. Она умерла, извергнув ребенка. Ребенок (мальчик) попал в приют, муж пошел в тюрьму. Через несколько лет муж вернулся и забрал сына из приюта. Как он его воспитывал, как сложилась их жизнь – не знаю. Знаю, что этот мальчик в свое время, в 1960-е, сам стал отцом. У него родилась дочь. Он так издевался над своей дочерью, так ее запугал, что та тряслась от одного голоса отца. Просила защиты у мамы, а та только и могла, что посоветовать малютке:
– Ты отца берегись, он ведь и прибить может.
Девочка выросла. Она выросла несчастной, с грузом психологических проблем и травм. Жизнь семейная не сложилась, как и вообще жизнь: не смогла открыться миру, считая себя за «ничто». Все время работала на низкоквалифицированной работе типа вахтера или билетерши.
И вот пришла к вере. Впервые переступила порог храма. Исповедалась и причастилась.
Мы сидим рядом на скамейке и беседуем. Рассказывает, как ее отец (он до сих пор жив) приходит к ней раз в месяц. Спрашиваю:
– Зачем?
– Ну, он уже старый и понимает, что, если сляжет и будет нужна помощь, он только от меня ее может получить. Поэтому поддерживает отношения.
Отец до сих пор, приходя в гости, третирует дочь, прощения никогда не просил.
Я говорю, что надо начинать с того, чтобы поговорить с отцом.
– В следующий раз, как придет, надо, – говорю, – вам сесть друг напротив друга и откровенно поговорить. Так открытым текстом и скажите: «Знаешь, папа… Я тебя не могу простить за все то, что было со мною в детстве. Что мне, папа, делать? Как мне тебя простить? Давай с тобой об этом поговорим». Начинать, – говорю, – надо с этого. Это нужно прежде всего, дорогая С., вам, хотя и отцу тоже. Если не начать об этом говорить, если не начать побеждать этот кошмар, вы так и останетесь униженным, забитым существом. Вы должны преодолеть страх и начать разговор.
При этих словах лицо моей собеседницы исказилось от страха и боли. Она начала трястись. Не образно говоря, а в самом прямом смысле трястись. Ее била такая сильная дрожь, что она подпрыгивала и сотрясалась всем телом вместе со скамейкой, на которой сидела, и я, между прочим, сидел. Скамейка под нами начала жуткую пляску. С. стала громко рыдать. Сквозь всхлипывания она говорила:
– Не могу, не могу, я так боюсь…
Люди, находившиеся в храме (это была середина дня), ставившие свечи, молившиеся у икон, стали оборачиваться с удивлением и неодобрением. В самом деле, это была страшная картина: сидит священник, а рядом корчится и бьется, как в эпилептическом припадке, женщина…
Люди друг другу причиняют столько страдания, столько боли… Зачем?..
Соловки
Давно мечтали посетить знаменитые Соловки. И вот – на поезде до станции Кемь, оттуда – на небольшом корабле до Соловков.
Невероятно красивое небо, даже в самые темные часы ночи совершенно светлое. Огромные комары, сильные ветры.
И что бы мы ни делали (обедали, гуляли) – постоянное ощущение того, что эта земля, напитанная кровью христианских мучеников XX века, вопиет к Богу об отмщении. Здесь я, несомненно, прочувствовал, что слова Господа, сказанные Каину: «Голос крови брата твоего вопиет ко Мне от земли» (Быт. 4, 10), – больше, чем красивый оборот, этот вопль земли действительно можно услышать. Здесь также все вопиет к отмщению, ибо большевиками было поругано и осквернено. И знаем, что «Господь долготерпелив и велик могуществом, и не оставляет без наказания» (Наум 1, 3).
В первый же день пребывания на Соловках Ульяна упала с велосипеда и повредила ногу, так что прогулки по Соловкам затруднены: я их совершаю с шестилетним малышом на плечах.
С продуктами скудно. Особенно хотелось почему-то молочного, а его здесь нет, потому что товары везут по шесть часов без холодильника и за это время все молочное портится. Удалось один раз договориться с рыбаками и купить у них свежевыловленной сельди. Рыба очень вкусна, недаром соловецкая сельдь до революции считалась лучшей в мире.
Идет медленное восстановление монастыря…
Перед входом в собор, в котором и в жаркий летний день изо рта идет пар, стоит расстрелянный колокол. На территории монастыря соседствуют две организации – собственно монастырь и музей-заповедник «Соловки». Корпуса, принадлежащие музею, – в безукоризненно отремонтированном виде. Деньги – от иностранцев, приезжающих сюда во множестве.
Музейные работники относятся к монастырю не как к монастырю, а как к средству для извлечения прибыли. Полное равнодушие к духовным темам. Спрашиваю у девушки, продающей сувениры на территории монастыря:
