Узники Кунгельва (СИ) - Ахметшин Дмитрий

— Вы знаете, — сказал Юрий, потрогав языком уголок рта, и потянулся за водой. — Я рассмотрю варианты и приложу все силы, чтобы…

— Сосновый водохлёб, — рявкнула Василина Васильевна, безжалостно вперясь в Юрия своим лягушачьим взглядом.

Хорь подумал и аккуратно поставил кувшин с водой на место.

— Нет, что вы, я…

— «Сосновый водохлёб» — деревенька под Рязанью, — на губах Василины Васильевны обозначилась улыбка, и Юрий уставился на неё как на восьмое чудо света. — Ну как, справитесь? Зайдите в бухгалтерию за деньгами на бензин. Выезжать надо будет уже завтра. Ваши уроки возьмут на себя другие преподаватели. Полещук согласился провести дополнительные занятия по физкультуре. Ну, что скажете? Где бы мы были, если бы не жесты доброй воли и сострадание… Я остановила свой выбор на вас потому, что вы — молодой перспективный преподаватель — как никто способны проникнуть в душу подростка, понять его горе.

— Вы знаете, женщины — более чуткие натуры… — сказал Юрий, чувствуя колоссальное облегчение. Дорожная разметка всё ещё мелькала перед его глазами, как и громады придорожных кафе, похожие на врытые в землю надгробные камни, но теперь они освещались тёплым, почти южным солнцем — хотя до настоящего юга было ещё далеко. Под насмешливым взглядом завуча он всё-таки налил себе воды.

Василина Васильевна махнула рукой.

— Наших женщин вы прекрасно знаете. Эти курицы черствы, как прошлогодний хлеб. Если бы кто-то из них мог вести машину, они, наверное, скорее направили бы её в ближайший фонарный столб, чем сказали бы хоть слово, чтобы успокоить малыша. Но никто не запрещает вам взять с собой жену.

А вот это действительно хорошая идея, — решил Юра. Может, вытащить Алёнку на небольшую прогулку по «Сосновому водохлёбу» будет полезно. Может, сосны и вода, которая наверняка славится в тех краях отменным качеством, простые, добрые деревенские жители и невзрачные, душевные формы их жилищ (по роду занятий Алёна интересовалась всякого рода народным зодчеством, будь то простая, без изысков, затерянная в югославских холмах «куча», в которой держат скот, или русский срубовой дом с печью) смогут немного навести порядок в её голове.

— Спасибо, — не отдавая себе отчёта в том, что говорит, сказал Юрий.

— Отправляйтесь, Хорь, — коротко сказала Василина Васильевна.

Блог на livejournal.com. 14 апреля, 21:42. Кухня, её страхи, опасности и ложные надежды (кажется, с заголовками начинает получаться).

…Добрых полчаса провёл на кухне, пялясь в вентиляционное отверстие. Туда с лёгкостью пролезала бы моя рука. Как минимум по локоть, а если постараться, то по самое плечо. Я залез на плиту, снял решётку и заглянул в обвешанное паутиной нутро. Теоретически я мог бы постучать в стену своих соседей сверху. Какие бы спокойные люди там ни жили, я стучал бы и стучал, пусть даже ночи напролёт, пока они не вызвали бы полицию…

Меня так захватил этот план, что мысль: «Ты же живёшь на последнем этаже, придурок!» сначала осталась в стороне. Осознав свой промах, я громко расхохотался. В крышке плиты я видел собственное отражение, разглядывал его, как преподаватель — нерадивого ученика, который вдруг спас ему жизнь. У человека в зазеркалье были налитые кровью щёки, трясущийся подбородок и крошечные, похожие на иголки, глазки. Господи, ну и урод!

Я прекратил смеяться. Я мог бы взять что-нибудь тяжёлое и попробовать расколотить кладку, чтобы добраться до воздуховода снизу… обрадовать милых людей из квартиры номер шесть. Как бы то ни было, нужно выяснить, какой толщины эта переборка.

То, что случилось потом, я вряд ли могу сейчас объяснить. Даже себе. Я смотрел в темноту вентиляции и даже, кажется, ощущал лицом лёгкое движение воздуха. Но не мог заставить себя засунуть туда руку. Просто не мог.

В конце концов я набрал горошин и принялся с бессильной злобой кидаться ими в вентиляцию. Она рыгала и урчала, принимая пищу как большое чудовище, но не раскрывала своих тайн.

Чертовщина какая-то. Я словно младенец, начавший осознавать, что не только мир огромен и полон неуклюжих вещей, но и пухлые отростки, называемые руками, ни на что не способны. Чертовщина завладела этой квартирой, да… но она ещё и во мне самом…

2

Мальчишку узнать было нетрудно. Он был wrong guy in the wrong place — не тем парнем не в том месте. Эта часть школьного двора усыпана заброшенными гаражами — кто знает, почему их до сих пор не снесли и что они вообще делают на территории учебного заведения. Старшие ребята паслись здесь, возле забора, в ожидании прохожих, у которых можно стрельнуть сигаретку (при виде благовоспитанных мамаш они чинно прятали руки в карманы). В любое время дня здесь торчал какой-нибудь шалопай из девятого класса, а тех, что помладше выгоняли взашей, иногда лишая при этом карманных сбережений.

Тем не менее, Павел был здесь. Его сторонились, словно неприкасаемого. Несколько подростков под козырьком школы мрачно пользовали своё курево. Накрапывал дождь.

— Эй, малыш! — позвал Юрий.

Ноль внимания. Юра не видел, зажата ли в его пальцах сигарета — если и так, она уже давно потухла. Мальчишка просто сидел на перевёрнутом жестяном ведре и смотрел в небо. Казалось, он следит за чем-то определённым, но молодой учитель в небе ничего не видел. Может, просто чайка пролетела? Или пакет занесло на невообразимую высоту… Юрий не мог похвастаться зрением, орудия для глаз, что неподвижно сидели на носу, казались ему сейчас родичами московской царь-пушки.

Он посмотрел на одного из хулиганов у стены. Взглядом показал на малыша и получил в ответ пожатие плечами. «Все знают», — понял он. Никто не решился к нему подойти, а если кто и подходил, то не стал применять силу. Возможно, из жалости, но скорее всего из страха заразиться этой болезнью. Болезнью горя, болезнью неприятия этого мира таким, каким он есть, болезнью бессилия что-либо изменить.

Хорь вздохнул и пошёл, стараясь переступать через лужи, через сплющенные банки от колы и бог знает какую ещё гадость.

— Послушай, Паша. Меня зовут Юрий Фёдорович, через год я буду вести у тебя историю, и… и ещё целую прорву предметов.

Хорь понял свой промах и хмыкнул. Ничего из того, что он сказал, не было к месту. Он вздохнул и поправился:

— В смысле, я мог бы их вести, если бы не случилось то, что случилось. Прости. Знаю, что не подберу нужных слов, чтобы тебя утешить. Вряд ли кто-то смог бы это сделать, но почему-то испокон веков считается, что в нашей власти научить не только делить в столбик, но и выбираться из любой жизненной передряги. Здесь твоя учительница, Юлия Сергеевна. Вон там, на крыльце стоит. Говорят, что биология давалась тебе лучше всего. Что вы с ней находили общий язык. Не хочешь с ней поболтать?

О том, что Юля сама рыдает в три ручья, Юрий решил умолчать. Отчего-то он знал, что мальчика не заинтересует его предложение. Он остался один в целом мире и должен выкарабкаться самостоятельно. Сам себе протянуть руку помощи.

Юра вытащил из подмышки кепку, пожертвованную Олегом, здоровенным молчаливым физруком с бородой, с узким лицом и блестящими чёрными глазами. Он отчаянно хромал, и среди учеников считалось очень плохим знаком, если он обгонял тебя на пробежке на школьном стадионе. Это значило, что тебя запомнили, что тебе, нерасторопному лосю или пыхтящему потному толстячку-лежебоке, объявлена война, и оружие не будет сложено, пока ты не пробежишь стометровку за двадцать секунд. Кепка была мятой, пропахла потом и псиной (Юра подозревал, что ощенившаяся год назад сука по имени Аглая, живущая в сторожке у ворот, вырастила в ней своих щенков). Герб Санкт-Петербурга на околыше приобрёл грязно-бурые оттенки.

Нахлобучил кепку на голову мальчишке. Волосы совершенно мокрые. Паша никак не отреагировал, продолжая следить за чем-то высоко вверху. Возможно, он видел, как там зарождается капля дождя, готовится прожить стремительную, насыщенную событиями жизнь, упав в подушку городского смога. Юрию видны бороздки, что чертила стекающая по лицу вода, будто лоб и изящный нос вырезаны из мыла. Глаз он не видел.