Турский священник - Оноре Бальзак

Спустя несколько дней после начала военных действий между старой девой и Бирото барон де Листомэр, ожидавший производства в следующий чин, капитана корвета, — о чем уже говорили в Морском министерстве, — получил письмо: один из его друзей сообщал, что в канцелярии министерства был поднят вопрос о его увольнении в запас.

Немало удивленный такой новостью, он поспешил в Париж и явился на вечерний прием к министру, который, казалось, впервые обо всем этом слышал и только посмеялся над опасениями барона. Но все же тот на следующий день справился в канцелярии. По-приятельски, как это нередко случается, один из секретарей разболтал ему все, а потом показал заготовленный доклад, подтверждавший роковое известие и лишь из-за болезни начальника не представленный министру.

Барон де Листомэр тотчас направился к своему дяде, имевшему возможность, в качестве депутата, немедленно повидать министра в палате, и попросил его разузнать о намерениях его превосходительства, ибо дело тут шло буквально обо всей будущности.

Сидя в дядюшкином экипаже, барон де Листомэр ждал в большом волнении конца заседания.

Депутат вышел задолго до его закрытия и сказал племяннику на обратном пути:

— И угораздило тебя воевать с аббатами! Министр сразу же сообщил мне, что ты стал во главе турских либералов. У тебя недопустимые убеждения, ты не следуешь направлению политики правительства, и т. д. Его фразы были так запутаны, как будто он все еще говорил в палате. Но я ему сказал: «Давайте объяснимся начистоту!» Его превосходительство наконец откровенно сообщил мне, что ты в скверных отношениях с высшим духовенством. Словом, справившись у своих коллег, я узнал, что ты непочтительно отзываешься о некоем аббате Трубере — правда, всего лишь главном викарии, но тем не менее самом значительном лице в целой провинции, ибо он является там представителем конгрегации[14]. Я заявил министру, что ручаюсь за тебя головой. Так вот, любезный племянник, если ты хочешь делать карьеру, не возбуждай против себя вражды духовенства. Возвращайся скорее в Тур и заключи мир с этим чертовым главным викарием. Знай, что с главными викариями следует всегда жить в ладу. И надо ж было придумать! В то время, когда все мы работаем над восстановлением религии, ты, лейтенант флота, желающий выдвинуться, не нашел ничего умнее, как подрывать уважение к духовенству! Если же ты не помиришься с аббатом Трубером — больше на меня не рассчитывай! Я от тебя откажусь! Министр по делам церкви только что говорил мне об этом человеке как о будущем епископе. Если он возненавидит нашу семью, он подставит мне ножку при предстоящем производстве в пэры. Ты понимаешь, чем это пахнет?

Слова дяди открыли барону де Листомэру тайну ночных занятий Трубера, которые вызывали у Бирото простодушное изумление: «Над чем это он постоянно работает по ночам?»

Близость Трубера к женскому кружку, ловко занимавшемуся сыском в городе, а также его личные способности побудили конгрегацию выбрать именно его среди всех священников города в тайные проконсулы Турени. Архиепископ, генерал, префект — все, от мала до велика, находились под его тайной властью.

Барон де Листомэр недолго раздумывал.

— И то правда, — отвечал он дяде. — Не дожидаться же, чтобы вторым своим залпом аббаты совсем пустили мой корабль ко дну!

Дня через три после дипломатического совещания дяди с племянником моряк внезапно вернулся в Тур в почтовой карете и в первый же вечер рассказал тетке о том, что угрожает самым заветным надеждам семьи де Листомэров, если оба они с теткой будут упорствовать, поддерживая этого дуралея Бирото!

Барон де Листомэр задержал старого помещика, взявшегося за шляпу и палку сразу по окончании партии в вист. Осведомленность старого плутяги была необходима для распознавания подводных камней, среди которых оказались Листомэры, а старый плутяга только затем и поспешил разыскать свою шляпу и палку, чтобы услышать просьбу на ушко: «Останьтесь, нам надо поговорить!»

Скорое возвращение барона, его подчеркнуто самодовольный вид, не вязавшийся, однако, с озабоченностью, проступавшей в иные минуты на его лице, внушили г-ну де Бурбонну смутное подозрение, что моряк, действуя против Гамар и Трубера, встретил препятствия в своем рейсе. Старый помещик ничуть не удивился, когда барон сообщил о тайной власти главного викария, члена конгрегации.

— Я об этом знал, — сказал он.

— Как! — вскричала баронесса. — И вы нас не предупредили!

— Сударыня, — возразил тот с живостью, — позабудьте, что я догадался о тайном влиянии этого священника, и я забуду, что вы также об этом знаете. Если мы не будем скрывать нашу осведомленность, мы прослывем его сообщниками; нас начнут опасаться и ненавидеть. Делайте, как я, — притворяйтесь недогадливой, а сами на каждом шагу помните об опасности; я вам достаточно намекал, вы не желали меня понять, а я боялся себе повредить.

— Но как нам выпутаться из этого дела? — воскликнул барон.

Вопрос был не в том, покинуть ли аббата Бирото, — это само собой подразумевалось всеми тремя участниками совещания.

— Искуснейшие полководцы всегда умели отступать с достоинством, — ответил г-н де Бурбонн. — Подчинитесь Труберу; если тщеславие в нем сильнее ненависти, он станет вашим союзником. Но подчиняйтесь ему до известного предела — иначе он наступит вам на горло, согласно изречению Буало[15]: «Уничтожай дотла — так поступает церковь!» Прикиньтесь, барон, что оставляете службу, таким образом вы ускользнете от Трубера. А вы, сударыня, расстаньтесь с викарием, пусть Гамар возьмет верх. Когда будете у архиепископа, спросите Трубера, играет ли он в вист, — он ответит утвердительно. Пригласите его к себе на партию виста; ему так хочется бывать у вас, он, конечно, придет. Вы — женщина, сумейте привлечь его на свою сторону. Когда же барон станет капитаном первого ранга, дядя его — пэром Франции, Трубер — епископом, тогда вы преспокойно сделаете Бирото каноником. А до тех пор подчиняйтесь, но подчиняйтесь, сохраняя достоинство и как бы угрожая. Ваше семейство может оказать Труберу не меньшую поддержку, чем он вам. Вы прекрасно поладите. А вы, моряк, плавайте поосторожней и не пренебрегайте лотом!

— Бедняжка Бирото! — вымолвила баронесса.

— О, образумьте его как можно скорей! — ответил помещик, направляясь к выходу. — Если какой-нибудь ловкий либерал завладеет этой пустой башкой, вы увидите от Бирото немало огорчений. Возможно, что суд выскажется в его пользу, так что Трубер, я думаю, побаивается приговора. Он может еще простить вам то, что вы начали враждебные действия, но, потерпев от вас поражение, он станет неумолим. Я все сказал.

Он защелкнул табакерку, надел кожаные калоши и ушел.

На следующее утро, после завтрака, баронесса, оставшись наедине с викарием, сказала ему с заметным смущением:

— Дорогой Бирото, вы, конечно, сочтете меня несправедливой и непоследовательной, но я прошу вас ради нашего общего блага, во-первых, отказаться от иска к мадемуазель Гамар и, во-вторых, выехать из моего дома.

Бедняга Бирото побледнел. Она же продолжала:

— Я неумышленно стала причиной вашего несчастья, — я знаю, если бы не мой племянник, вы не начали бы этой тяжбы, на беду и себе самому, и всем нам. Я сейчас вам все расскажу.

И она объяснила ему вкратце, какой размах приняло дело и как важны его последствия. За ночь она поразмыслила над всем поведением Трубера и обо многом стала догадываться, так что была в состоянии безошибочно разъяснить Бирото, как опутывала его эта ловко подготовленная месть, рассказать о проницательности и силе его врага, раскрыть всю его ненависть, поведать о ее причинах, представить ему, как Трубер пресмыкался перед Шаплу целых двенадцать лет, а теперь пожирает, изничтожает этого Шаплу в лице его друга.

Простодушный Бирото сложил ладони словно для молитвы и заплакал от огорчения, услыхав о таких мерзких делах, о которых его чистое сердце и не подозревало.

Чувствуя себя будто на краю какой-то пропасти, Бирото молча слушал, уставившись мокрыми от слез глазами на свою благодетельницу, которая в заключение сказала ему:

— Я знаю, как дурно вас покидать, но, дорогой аббат, семейные обязанности стоят выше дружеских. Склонитесь перед грозой, как это делаю я, и я докажу вам впоследствии свою признательность. Что касается ваших житейских дел, я ими займусь. У вас не будет забот о куске хлеба. Через посредство г-на де Бурбонна, который сумеет соблюсти осторожность, я устрою так, чтобы вы ни в чем не терпели недостатка. Дорогой друг, позвольте мне предать вас! Я подчинюсь необходимости, но моя привязанность к вам останется неизменной. Решайте!

Несчастный аббат, потрясенный до глубины души, воскликнул:

— Значит, прав был Шаплу, говоря, что Трубер, если бы только мог, и в могиле не оставил бы его в покое! И он-то спит в постели Шаплу!