Нюма, Самвел и собачка Точка - Илья Штемлер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Надо поговорить, Наум, — произнес Самвел.
— Поговорить? Очень хорошо, — с готовностью кивнул Нюма. — А то весь день разговариваю с Точкой…
Собачка подняла голову от банки. Посмотрела на Нюму. Потом на Самвела. И, не найдя ничего, достойного внимания, вновь вернулась к рыбе.
— Слушай, она не подавится? — обеспокоился Самвел.
— Я кости убрал, — для наглядности Нюма приподнял край газеты.
— Молодец, — похвалил Самвел. — Теперь и мне помоги… Мой племянник Сережка у меня как кость в горле. Клянусь здоровьем.
«Странная у него манера, — подумал Нюма, — как что — клянется. То здоровьем, то жизнью, то тем оболтусом-племянником, то сестрой, а то и мамой…» Самвел, в порыве искренних чувств, как-то не замечал комизма клятв, звучащих из уст старого человека. Самвел был типичным представителем Кавказа, горячим и азартным. Честно говоря, Нюма и сам иной раз клялся, но не с такой же истовостью! Нет, восточные люди особенные. Поэтому они гак разодрались — армяне с азербайджанцами. Да и узбеки хороши! Тоже устроили заварушку в своем Самарканде, мало никому не показалось. Сколько убитых и зарезанных! А история с турками-месхетинцами? Сперва их изгнали из того же Узбекистана, теперь выгоняют из Краснодара. Совсем взбаламутилась страна с этой пере стройкой. Нет, напрасно развалили ее, напрасно. Люди жили, хотя и трудно, но мирно, без крови…
— Здесь поговорим? Или пройдем в комнату? — спросил Нюма и выключил огонь под кастрюлей.
— Можно и здесь, — Самвел вздохнул. — Пусть собака тоже послушает…
— Семейный совет, — Нюма придвинул табурет и сел.
Он смотрел снизу вверх на своего соседа. Острый кадык Самвела, размером с перепелиное яйцо, перемещаясь, разглаживал пупырчатую кожу горла.
— Понимаешь, этот ненормальный, мой племянник Сережка, прислал письмо… Жалко, ты не читаешь по-армянски…
Нюма виновато пожал плечами и усмехнулся:
— Не я один. Точка тоже не читает по-армянски, я уверен. Да? Точка!
Услышав обращение, собачка с готовностью задрала голову и помахала хвостом. В надежде, что обращение связано с едой. Наверняка в холодильнике еще что-нибудь завалялось.
«И нечего улыбаться, Нюмка, — говорили ее глаза, — думаешь, подсунул кусочек трески и свободен? А кисель? Зажал? Кисель из пачки. Сама видела, как ты его сварил и упрятал в холодильник. Думаешь, маленьким собачкам кисель не нужен?»
Переждав, Точка разочарованно вытянула передние лапы и положила на них голову.
«Может, плеснуть ей кисель? — вдруг подумал Нюма, глядя в плачущие глаза собачки. — После такой трески самый раз смочить горло».
Нюма встал, шагнул к холодильнику и вытащил миску с беленым комковатым варевом. Взял ложку и, наклонившись, принялся выплескивать часть содержимого миски в вылизанную банку из-под балтийской сельди.
— Ара, я с тобой разговариваю, а не с твоей жопой, — обиделся Самвел.
— Извини, Самвел-джан, — Нюма выпрямился. — Мне показалось, что она просит киселя.
— Мало ли что она просит, — проворчал Самвел. — У меня серьезный разговор, а ты со своим крахмалом. Таким киселем только обои клеить.
Теперь обиделся Нюма. Кисель «Фруктовый» давали по три пачки в руки в магазине на Большом проспекте. И только по визитке. Нюма час простоял в очереди. Кроме киселя, он купил по той визитке триста грамм масла, триста грамм сыра и кило гречи. Да, еще пол-литра постного масла. Все, что было положено пенсионеру на месяц…
— Так о чем пишет твой племянник? — переборол обиду Нюма и, упрятав миску в холодильник, вернулся на свое место.
— О чем может писать этот шалопай? — вздохнул Самвел. — Я тебе уже говорил.
— Говорил. Мимоходом. — Нюма кивнул. — О каком-то бизнесе…
— Понимаешь, предлагает мне заняться бизнэсом, — в голосе Самвела звучало и возмущение, и искреннее удивление. — Предлагает покупать ценные вещи и отправлять ему, в Америку… Через каких-то людей в Эстонии. Им отправлять из Ленинграда, а те отправят ему.
— А… деньги? — спросил Нюма первое, что пришло в голову.
— За деньги, пишет, не беспокойся. Сколько надо-получишь, со своим процентом, — вяло пояснил Самвел. — Пишет: сейчас у вас в стране такой бардак, что грех им не воспользоваться. Люди от нужды продают разные вещи. Среди них наверняка есть очень ценные.
— Как во время блокады, — буркнул Нюма.
— Вот именно, — согласился Самвел и, словно оправдывая племянника, добавил: — А он при чем здесь? Они продают, он покупает…
— Не он, а ты покупаешь, — поправил Нюма.
— А мне что? Я ему помогаю. Не ворую, не граблю. Покупаю и отправляю. Сейчас везде говорят: бизнэс, бизнэс… Это и есть бизнэс.
— Хорошо, а я при чем?
— Ты тоже можешь заработать. Ты — местный… Я хожу по всяким скупкам, спрашиваю. Мне как-то не доверяют. Смотрят с подозрением. Ты — другое дело… К тому же, если приходит человек твоей нации, сразу ясно, что серьезный покупатель…
— А твоей нации? — ревниво прервал Нюма. — Армяне всегда славились торговой жилкой…
— Это верно, — согласился Самвел. — Но они думают, что я азербайджанец, с колхозного базара. Репутация, понимаешь… Тебе тоже процент будет с каждой вещи… Город ты знаешь. Где какой толчок, ты знаешь…
— Ничего я не знаю, — растерянно произнес Нюма…
Он и вправду мало чего знал в городе, прожив долгие годы в Ленинграде. Более сорока лет он ездил по одному маршруту в Торговый порт и видел город из окна трамвая…
Предложение соседа озадачило Нюму и даже испугало каким-то… беззаконием. Хотя в стране уже давно как бы не было никаких законов. Скрытая анархия. В городе нагло хозяйничали бандитские группировки, чьи атаманы были известны не только по фамилиям, но и по адресам. Некоторые из них, по слухам, даже были депутатами Ленсовета. А во внутреннем дворе Большого дома — этой цитадели защиты закона, — говорят, который день жгут документы. Да так, что дым стелется по Литейному проспекту…
— Сам говоришь, что твой племянник шалопай, — слабо произнес Нюма. — Вовлечет он тебя в авантюру…
— И отец его такой был, — с безвольной горечью проговорил Самвел.
— Так пошли его к черту! — обрадовался Нюма.
— Ара, как «пошли к черту»?! Он сын моей покойной сестры. Когда она умирала, я слово дал…
— А где его родной отец?
— В тюрьме сидит. Знаменитый был картежник…
— И сын в него пошел, — удовлетворенно заключил Нюма.
— Ара, не твое дело! — вдруг разозлился Самвел. — Лучше за свою дочку посмотри!
— «За свою дочку», — передразнил Нюма, — моя дочка меня бы не оставила в чужом городе, а сама уехала в Америку!
— Ара, я больной был! — проорал в ответ Самвел. — А у него уже билет в кармане лежал на самолет! Я сам ему сказал: уезжай!
Точка вскочила на лапы и залаяла. Громко и как-то очень смешно, обращая голову то на Самвела, то на Нюму…
И соседи засмеялись.
Когда Нюма смеялся, его лицо, похожее морщинами на треснувшее блюдце, молодело, и оживали глаза. А Самвел смеялся тихо, прикрывая ладонью рот. Словно извинялся за два металлических резца, что тускнели в расхлябанном ряду желтых прокуренных зубов…
Оценщик антиквариата — Алексей Фомич Кирдяев — сидел у окна «скупочного пункта», размещенного в подвале дома на Большой Разночинной улице. Когда во дворе скапливались страждущие сдать в скупку свое добро, Алексей Фомич видел сквозь загаженное оконное стекло только их обувь — сапоги, ботинки, туфли, не раз топтались какие-то боты. И в подвале становилось темнее. А когда толпа клиентов редела, Алексей Фомич просматривал весь двор и даже арку дома. Тогда Алексей Фомич мог контролировать визит хозяина скупки Толяна — так он представился, когда подряжал Кирдяева на работу. Фамилией Толяна, как и прочими его анкетными данными, Алексей Фомич не интересовался — меньше знаешь, лучше спишь. Ясно было одно — Толян подставное лицо, он работал на кого-то другого. Судя по тому, с каким подобострастием он иной раз разговаривал «по делу» с кем-то по телефону.
Толян всегда появлялся неожиданно. С тем, чтобы убедиться — «не тянет ли Кирдяев на себя одеяло?» Иначе говоря, не припрятывает ли для себя какую-нибудь особую вещицу?! Да он и не скрывал. «Доверяй, но проверяй!» — хохотал он, свойски хлопая Кирдяева по плечу. И сверял выплаченные деньги с купленным товаром. Конечно, Кирдяеву обвести этого болвана было пустяшным делом, он и не таких обводил за свой век оценщика-антиквара. Но рисковать не хотелось. Ребята они серьезные, «шутят только раз и навсегда», о чем Толян и предупредил Алексея Фомича. Да тот и сам знал — антиквариат испокон веков считался занятием полукриминальным. А в эти смутные времена, когда «скупки» рождались на пустом месте — без особого догляда властей, а то и с «заинтересованным» согласием, — вообще оказались под надзором бандюганов, открыто контролировавших город. И бензоколонки, и утильсырье, и парикмахерские, и магазины…
