Воспоминания.Том 1 - Владимир Джунковский

Воззвание Комитета и мысль об его распространении были одобрены Министерством финансов и С. Ю. Витте, что дало мне большое удовлетворение. Итак, все власти отнеслись к почину Московского столичного попечительства, направленному к успокоению рабочих, сочувственно, и только один великий князь был против, находя, что такого рода обращение не от правительства, а от учреждения, имеющего скорее частный характер, компрометирует и умаляет власть. Но что же было делать, когда власти-то в Москве и не было.

Вскоре после этого брожение в Москве улеглось, и через несколько дней все фабрики и заводы работали полностью. Конечно, я далек от мысли приписать это обращению к рабочим со стороны Попечительства, но во всяком случае оно не подлило масла в огонь, а, быть может, на некоторую часть рабочих и подействовало отрезвляюще.

Назначение Трепова с почти диктаторскими полномочиями, естественно, вызвало увольнение министра внутренних дел князя Святополк-Мирского, и 18 января на его место назначен был А. Г. Булыгин, бывший московский губернатор и помощник московского генерал-губернатора — человек безукоризненно честный, государственного ума, правдивый до мозга костей, уравновешенный и благороднейший. Рассказывают, что, будучи впоследствии главноуправляющим Собственною его величества канцелярией по учреждениям императрицы Марии 6, после всеподданнейшего своего доклада Государю в 11 часов вечера, когда Государь, прощаясь с ним, сказал: "Я надеюсь, Александр Григорьевич, что вы мною довольны, ведь я все ваши представления утвердил", Булыгин ответил: "Я очень тронут вниманием вашего величества, а главное, я спокоен, что после меня сегодня никто уже не будет иметь доклад у вашего величества". Государь улыбнулся, но ничего не ответил.

Товарищем к А. Г. Булыгину, с особыми правами и с оставлением в должности петербургского генерал-губернатора, назначен был Трепов. Несомненно, что назначение это состоялось не по желанию А. Г. Булыгина, которому в силу необходимости пришлось только этому подчиниться. Думаю, что немало неприятных минут приходилось переживать Булыгину, когда его товарищ Трепов самостоятельно делал распоряжения, казавшиеся ему самому блестящими, но далеко не полезные на деле.

15 января уволен был добрейший петроградский градоначальник генерал-адъютант Фуллон, и на его место назначен генерал-майор Дедюлин, не имевший никакого значения, так как исполнял только указания Трепова.

16 января приехал в Москву новый градоначальник генерал-майор Волков, но никаких новшеств или перемен по улучшению службы полиции не внес. Единственно, все заметили, что он стал ездить по Москве не в мундире, а в сюртуке, как простой обыватель, и выезд с пристяжной заменил выездом в дышло7, что было очень непривычно глазу московского обывателя. За время своего градоначальства он ничем себя не проявил, и подчиненные так и не узнали его требований. Его назначение в Москву в такое время было каким-то недоразумением.

22 января состоялось в Москве чрезвычайное дворянское собрание 8. Брожение, царившее повсюду, не могло не отразиться и на общественных кругах. Дворянское собрание прошло с огромным оживлением, так как еще до собрания были составлены две записки противоположного характера и содержания. Одна записка была составлена группой дворян во главе с А. Д. Самариным и высказывалась за необходимость твердой власти и незыблемость принципов самодержавия, другая была составлена группой дворян во главе с князем С. Н. Трубецким, отражая на себе настроение либеральных кругов, высказывалась за необходимые реформы в конституционном духе. Мысли этих двух записок были положены в основу двух адресов, которые и были прочитаны на дворянском собрании — адрес первой группы был прочитан А. Д. Самариным, второй группы — князем П. Д. Долгоруковым. После оживленных дебатов баллотировали оба адреса. Большинством голосов прошел адрес группы Самарина, который и был послан Государю императору.

В Николаевском дворце тем временем жизнь постепенно налаживалась, и времяпрепровождение у их высочеств ничем не отличалось от жизни в генерал-губернаторском доме. Утром были обычные приемы и доклады до завтрака, в час завтракали, после чего великий князь выезжал в город, возвращаясь домой к дневному чаю к 4–5 часам, занимался затем у себя до обеда, в 8 часов обедали. За обедом часто бывали гости, после чего одни играли в карты, другие читали или работали что-нибудь. Если же гостей не было, то великий князь уходил к себе и возвращался к чаю к 10 с половиной — и часам, расходились около 12-ти. К завтраку и обеду раз навсегда были приглашены все лица свиты, проживавшие в Николаевском дворце, и генерал Степанов, состоявший при великом князе. Я лично редко завтракал, только в дни дежурств, так как в это время всегда работал в канцелярии Попечительства о народной трезвости.

Как я уже говорил, великий князь ежедневно выезжал в определенные часы или в карете, или в одиночных санях. С того времени, как стали поступать сведения о готовящихся покушениях, великий князь не изменил своих привычек, а только перестал брать с собой адъютанта, к нашей большой обиде (в то время адъютантами были А. А. Стахович, граф Л. Н. Игнатьев, граф В. А. Олсуфьев, граф А. А. Белевский и я), и ездил всегда один, никогда заранее не говоря, куда едет. Много мне пришлось с ним говорить по этому поводу и убеждать не выезжать всегда в определенное время, тем более что его выезды резко бросались в глаза, и издали все всегда видели, когда появлялась карета или одиночка с кучером в белой бархатной шапке и с белыми вожжами. Великий князь оставался непреклонен и как бы нарочно бравировал, выезжая ежедневно в те же часы. В два с половиной часа всегда можно было его видеть выезжающим из Кремля.

Не прошло и месяца, что великий князь переехал в Кремль, как его не стало. В Кремле, где, казалось, легко было бы охранить великого князя, полиция настолько преступно бездействовала, что дала возможность средь бела дня совершиться злодеянию — великий князь был убит, вернее растерзан брошенной в него бомбой.

В обычное время, между 2 и 3 часами дня, 4 февраля его высочество выехал в карете, как всегда один, из Николаевского дворца, направляясь в генерал-губернаторский дом, где он заказал себе баню. За ним следом в санях на лихаче ехали два агента охранного отделения (этот способ охраны представлял собой какую-то нелепость, а между тем практиковался в то время везде). Когда карета поравнялась с воротами Окружного суда, раздался взрыв страшной силы, поднявший густое облако дыма. Через момент мчались лошади с изломанной, исковерканной каретой без кучера, которого отбросило на мостовую в двадцати шагах от взрыва, всего израненного. Лошади были остановлены по выезде из Кремля. Когда рассеялся дым, то представилась ужасающая картина: щепки кареты, лужа крови, посреди коей лежали останки великого князя. Можно было только разглядеть часть мундира на груди, руку, закинутую вверх, и одну ногу. Голова и все остальное были разбиты и разбросаны по снегу.