Русская фэнтези-2008 - Юлия Остапенко

И кто из нас окажется прав, Киан? Кому виднее: тебе, который носит это Обличье, или мне, глядящей со стороны?

Обмани меня, Эйда.

И ещё прежде, чем последняя ночь спустилась на окрестности Батсианы, Эйда Овейна уже знала, что должна делать.

Когда Киан уснул, и его дыхание стало глубоким и ровным (в самую первую ночь, дождавшись этого, она позволила Ярту обрушить камень ему на висок, о Боже…), Эйда осторожно потянулась к свернувшемуся рядом брату и положила холодную ладонь на его губы.

— Ярт, — прошептала она. — Тише, Бога ради. Только молчи.

Он сел, моргая и глядя на неё с беспомощным удивлением — как в детстве, когда она будила его среди ночи, чтобы устроить какую-нибудь шалость. И словно они были всё ещё в детстве, она давно знакомым жестом приложила к губам палец с обломанным ногтем.

— Молчи. И уходи.

— К-куда? — заморгав ещё чаще, так же шепотом спросил Ярт.

— Отсюда уходи. Скорее. Беги к городу, там тебя не догадаются искать. Пройди утром через южные ворота, а вечером выйди через северные и… езжай в Найгиль. К морю. Уезжай, уплывай отсюда, за морем они тебя не найдут.

— Да что ты, ты… — от волнения он повысил голос — и тут же сорвался на хриплый, жаркий шепот: — Он же поймает меня!

Она покачала головой. Он смотрел на неё, ожидая разъяснений, и Эйда, опять как в детстве, взяла в ладони его худое бледное лицо. И тогда Ярт вдруг увидел, что синий узор, змеящийся на коже её руки, ярче и чётче, чем тот, которым заклеймён он сам.

— Оно чует своё отродье. Если я останусь, он будет спокоен. Он не поймёт сразу, что ты ушёл. Я его отвлеку.

— Но как же ты сама, Эйда, он ведь тебя… он тебя убьёт, когда поймёт, что ты его обманула!

И тут она улыбнулась. Впервые улыбнулась за эти долгие страшные дни.

— Беги, Ярт. Оставь коня, по нему тебя могут найти. У тебя мало времени.

Она не стала ждать, пока брат очнётся и сделает, как она сказала. Лишь подтолкнула его в плечо и обернулась к Киану, спокойно спящему рядом с ними. У неё тоже было мало времени.

— Иди, — сказала Эйда не оборачиваясь, и после бесконечно долгой тишины услышала наконец вороватые шаги. Подумала о том, как Ярт будет пробираться к стенам города залитыми лунным светом лугами — и с усилием отмела эту мысль. Она сделала для него что могла. Теперь её черёд.

Эйда встала на колени рядом с Кианом и бережно, не тревожа его сон, отбросила край плаща с левой стороны его груди.

Киан спал, и его Обличье спало — а может, лишь притворялось спящим. Синие веки сомкнуты, скорбно поджатые губы хранят молчание. В уголках рта Обличья Эйда увидела складки — да, те самые складки, что и у Киана. Складки, появляющиеся, когда человек очень много и всегда одинаково улыбается. Грудь Киана слегка вздымалась во сне, и чудилось, что татуировка шевелится и подрагивает, будто вновь восстаёт из пепла, в который её так настойчиво пытаются обратить — так настойчиво и так безнадёжно…

Обмани его, Эйда Овейна.

Она ощутила покалывание в запястье — словно призрак боли в оторванной руке. Какое-то время не сводила глаз с мерцающей синевы на своей коже. А потом наклонилась и коснулась Обличья пальцами.

И сказала:

— Ты меня слышишь. Я знаю, что слышишь… чем бы ты ни было. Семь лет назад ты пришло в мою жизнь и отняло у меня моего мужчину. Ты сделало его жестоким и безжалостный слугой Бога Кричащего. И я ненавидела тебя за это… ещё прежде, чем ты появилось, я тебя уже за это ненавидела.

«Если так ты заговариваешь мне зубы, Эйда Овейна, то попробовала бы что-нибудь другое», — резкий, насмешливый голос в её голове. Голубой узор на руке дёрнулся, норовя вырваться из-под кожи. Это было больно. Но она не отняла руки. На спокойное лицо Киана падал лунный свет, однако Эйда не смотрела на его лицо. Не на это из его лиц.

— Если бы я знала, — сказала она Обличью, — если бы знала наверняка, что ты такое, я бы… мне бы, верно, духу не хватило. Ярт говорит, что ты дьявол. Дьявол Кричащий, а никак не Бог. А мой отец думал, что именно вы, Обличья, — настоящие боги. Вы не проявление и не рабы Кричащего, но напротив, сам Кричащий — ваш раб. Им вы прикрываете свою истинную мощь, чтобы люди боялись вас меньше, чем вы того заслуживаете… Но я думаю, — добавила Эйда, скользнув пальцами по синим векам и накрыв их ладонью, — думаю, что если и так, всё это не важно, потому что тогда я умру, и Киан тоже… Киан уже мёртв, если это правда. Поэтому…

Она задохнулась. Она не могла сказать это — и была должна. Крепко зажмурилась, задыхаясь, дрожа всем телом, а синий узор всё сильнее разгорался на её руке, соединённой с Обличьем, и становился всё ярче, до белизны, и если бы Эйде хватило сил открыть глаза, она бы увидела, что вся поляна озаряется этим светом.

— Поэтому сейчас я скажу тебе то, о чём я думала, когда он был со мною в эти дни. Когда он пришёл за мной… сказал, что хотел прийти… и… был так жесток. Я знаю, Киан, ты жесток. Я направляла твою жестокость на тех, кто был мне неугоден, и думала, что ты мне во всём послушен. Я играла тобой… я над тобой смеялась. А ты был страшнее, ты был хуже, чем я тебя знала, просто ты любил меня, наверное, раз не показывал мне себя такого… Ты всегда чтил Бога Кричащего, Киан, и тебя оскорбляло моё неверие, но и это ты мне прощал. Ты терпел мои насмешки не потому, что не мог ответить, а потому, что тебе было стыдно за меня. — Она умолкла, вдруг осознав справедливость собственных слов. На мгновение её захлестнул стыд, по сравнению с которым прежнее чувство вины было ничем. — Ты мне показывал себя таким, каким я тебя хотела, Киан. Ты был тем, кого я легко и охотно любила. Но ты не только такой.

Обличье под её рукой, ослепшее, оглохшее, охрипшее от бесполезного крика Обличье (славь Бога Кричащего, пока можешь, славь!) жарко билось в её руке, словно пойманная птица или сердце, вырванное живьём. Эйда открыла глаза и увидела, что Обличье тоже их открыло и смотрит на неё. И тогда она поняла, что глаза у Обличья серые.

И сказала то, что было так трудно признать и сказать:

— И я люблю тебя, Киан Тамаль, и таким тоже. В таком Обличье — я тоже тебя люблю. Тебя всего, со всем, что ты есть. Убей меня, пожалуйста, если сейчас я пытаюсь тебя обмануть. И, прошу, прости, что я от тебя убежала.

Сказав это, она наклонилась и поцеловала Обличье Киана Тамаля — в крепко сжатые синие губы.

Киан никогда не хотел становиться Клириком.

Когда он понял, что без денег, связей и ладно подвешенного языка его карьера в городской страже вовек не сдвинется с места, он решился на единственный путь, способный возвысить его и сделать достойным его избранницы. Он решил стать Стражем Кричащего. Церковь — единственное место в этом насквозь продажном мире, где принимают с равным радушием всех, будь они знатны или безродны, богаты или бедны, как крысы; лишь вера и жажда служения имеет значение. Сильный, рослый, тренированный воин, каким был Киан в свои двадцать лет, имел шансов не меньше, чем прочие. Когда Маргеля назначили сержантом, и Эйда с небрежным непониманием отмахнулась от обуявших Киана разочарования и обиды, а следующим же днём стала заигрывать на прогулке с офицерами из гарнизона — Киан понял, что с него хватит. Он подал прошение в канцелярию Святейших Отцов и несколько дней чувствовал небывалое воодушевление. Дурная слава, которой были овеяны алые плащи, и их жестокий промысел мало его смущали. Ведь Стражи казнят еретиков, предавших Бога, несут людям исполнение воли Кричащего — что же позорного в этой обязанности? Он скрыл от Эйды свой поступок; решил сделать сюрприз, представ перед ней, покрасневшей от удивления и смущения (о, он уже так и видел это мысленным взглядом!), в алом плаще, развевающемся за спиной от каждого его шага. Тогда-то она поймёт, что он тоже кое-чего стоит — и что он настоящий мужчина, не боящийся грязной и кровавой работы во славу своего Бога и своей возлюбленной.