Югославия в XX веке. Очерки политической истории - Коллектив авторов

Особо наглядно оно проявлялось в подходе родителей к воспитанию детей, когда, по наблюдению П.А. Ровинского, отцы заставляют своих чад «выучивать в виде катехизиса историю падения сербского царства на Косовом поле, причем делают такие выводы, что Милошу Обиличу – на вечные времена слава, Буку Бранковичу – проклятие, а турку и швабу нужно посечь голову»169. И снова следует подчеркнуть, что с течением времени в данной системе воспитания мало что изменилось. Спустя почти полвека после путешествия Ровинского другой русский автор констатировал: «Когда старый дед учит внука владеть саблей или кинжалом, тогда жилище серба наполняется избытком высокого наслаждения и удовольствия… Преемственно, от поколения к поколению, передаются имена освободителей народа от турецкого ига, и в честь их слагаются песни»170.

Образованные сербы, признавая явный перекос «героического» воспитания, тем не менее объясняли его необходимость: «Видите, в каком мы положении: мы должны из наших детей готовить вместо гуманных граждан – диких солдат, потому что нам еще грозит война с турками… с которыми нужно мериться тем же оружием, каким и они пользуются против нас»171. Этот мотив грядущей войны и необходимости подготовки к ней с самого «нежного» возраста тиражировался на всех уровнях. Уже известный поп Милан Джурич с парламентской трибуны требовал от учителей так воспитывать детей, «чтобы они знали заветную мысль (об освобождении и объединении сербства. – А.Ш.), знали о косовских героях и в будущем, став гражданами, отомстили бы за Косово». Или другой его пассаж – «Мать пасет овец или жнет ячмень и пшеницу, но при этом поет сыну песню и готовит его к отмщению Косова»172.

Как видим, героическое начало закладывалось в сербских детей с младых ногтей, что не могло не сказаться на формировании их мироощущения, какое всегда оставалось сугубо конфронтационным, в рамках оппозиции свой-чужой. И когда чужие менялись, т. е. когда к туркам после 1878 г. добавились «соседи» из-за Савы и Дуная, отношение к ним оставалось столь же жестким и одномерным. В «Катехизисе для сербского народа» читаем: «Кто неприятель сербов? – Самый главный враг сербов – Австрия… Что нужно делать? – Ненавидеть Австрию, как своего самого главного врага… Кто друг сербов и Сербии? – Единственный искренний и надежный друг сербов, который был и есть – это великая и мощная Россия. В чем же долг каждого серба? – Любить свое отечество и монарха и умирать за них, уважать своих друзей и ненавидеть врагов»173.

Такой подход проявляет себя особенно контрастно в сравнении с другим – как раз современным – типом мышления. Иллюстрации ради, приведем диалог Владана Джорджевича (воспитанного в Европе и отнюдь не фанатика-радикала, вроде М. Джурича) с чешским национальным деятелем Франтишеком Ригером. На замечание Ригера о том, что «австрийское ярмо становится для чешского народа слишком тяжелым», собеседник задал естественный для всякого серба вопрос: «Почему же тогда чешский народ не сбросит его?». На что был получен характерный ответ: «Народ, у которого почти в каждом втором доме стоит пианино, не поднимает революций»174. Перед нами – два наглядных проявления двух систем мышления“, когда вторая «стремится приспособить идеал к реальности», а первая – «осуществить на практике неосуществимый идеал»175.

Кстати, о фортепиано. В 1898 г. (двадцать лет спустя после беседы Джорджевича и Ригера) в старой сербской столице Крагуеваце имелось одно-единственное пианино, принадлежавшее переселенцам из Срема176. Музыкальные запросы сербов из королевства были иными – героические песни, исполняемые на гуслях, помогали им усиливать «участие минувших поколений в современности». Современник так описал финал исполнения одной из них: «А когда дело дошло до Бука Бранковича, что выдал царя на Косове, и пропел ему певец: „Проклят будь и род его и племя!“ – „Проклят!“, крикнули все и повскочили с мест, как будто ища изменника, предавшего сербство»177.

И, как вполне закономерный итог, – страна производит «впечатление какого-то полувоенного лагеря», что все в ней «временное, неустановившееся, все в каком-то ожидании чего-то, что вся она живет накануне, вся в каком-то воинственном настроении»178. В результате – «во имя постоянно грозящей войны Сербия жертвует своими истинно человеческими интересами», ибо «на такой почве трудно ожидать, чтоб могли пустить глубокие корни гуманизм и гражданственность»179. [41]

И, действительно, коллективный портрет серба второй половины XIX – начала XX в. вполне можно было подписать – Homo Militans180, или «человек вечной войны», как его окрестили русские очевидцы181. Явления такого рода (Humanitas Heroica) свойственны культурам «пограничья», каковым издавна были Балканы, формируя своеобразную этику поведения и идеалы героизма. Характерными чертами «образцового» защитника своего этноса и культуры в условиях иноцивилизационного соседства являются те, которые объединены «драматизмом мученичества»182.

Именно здесь, как представляется, корни «популярности» войны у сербов[42].

Поэтому-то, когда настала пора решающих схваток – во имя отмщения Косова, – они (словно доказывая мысль В.О. Ключевского, что «цементирующая сила – традиция и цель»183), как один, пошли в бой, да так, что видавшие виды русские дивились: «Здесь узловой пункт. Нет шума, нет пьяных, нет плачущих женщин. Вообще ничего похожего на наши родные картины при отправке на войну запасных». И в глазах провожающей сына матери «ни единой слезинки». В них только одно: «Напред, сине, с Богом!»184[43].

Как и несколько лет спустя, во время Первой мировой войны, только сербская женщина, думается, могла написать сыну, оказавшемуся в австрийском плену: «Я все мыслю, что, если тебя все же пленили, то ты, наверное, был ранен и не мог защищаться. Но, сынок, если ты сдался сам и при том даже не был ранен, домой не возвращайся. Ты осрамишь наше село, которое возложило на алтарь отечества жизни восьмидесяти трех героев из ста двадцати, призванных в армию. Твой брат Милан погиб у Рудника. Должно быть, он был счастлив, когда видел, как его старый король стреляет из первых рядов»185.

В заключение, возвращаясь к поставленному вопросу о степени «европейскости» Сербии, сошлемся на мнение Л.В. Кузьмичевой, которая с полным правом констатирует, что «неопределенность сроков решения задач расширения государственных границ (и постоянная готовность к тому. – А.Ш.) – это один из главных тормозов движения Сербии по пути европеизации и модернизации внутригосударственной жизни»186.

Добавим лишь, что наиболее проницательным современникам такой диагноз был ясен сразу. Осенью 1880 г. П.А. Кулаковский делился с Ап. А. Майковым: «„Царство Душана не дает сербам спать“, – недавно где-то я читал, и это правда: не было бы вредно, если бы этим историческим славным воспоминанием сербы поддерживали свой дух, но беда-то в том, что это историческое воспоминание заставляет их разыгрывать роль, им не подходящую, заставляет их обманывать и нас, и себя; заставляет их больше мечтать и меньше делать… Как хотите, но это печально в том государстве, которое находится в таком трудном положении как Сербия, которое должно прежде всего воспитывать характеры деловые и людей, работающих здраво и аккуратно»187.

1 Јовановић С. Влада Александра Обреновића. Књ. 2 // Сабрана дела С. Јовановића. Београд, 1990. Т. 7. С. 13–17. См. также: Рајић С. Владан Ђорђевић. Београд, 2007.

2 Милићевић М. Реформа војске Србије. 1897–1900. Београд, 2002. С. 163–166.

3 Там же. С. 12.

4 См., например: Младеновић Б. Српске династије у мемоарима пуковника Павла Блажарића // Нововековне српске династије у мемоаристици. (Зборник радова). Београд, 2007. С. 367–368.

5 Рукописно одељење Матице Српске (далее – РОМС). Заоставштина Милана Јовановића-Стојимировића. Бр. М.13.426. «Заверенички разлози».

6 Јовановић С. Влада Александра Обреновића. Књ. 2. С. 326. См. также: Милићевић М. Реформа војске Србије… С. 21.

7 РОМС. Заоставштина Милана Јовановића-Стојимировића. Бр. М.13.426. «Казивања Боре-Буки Јовановића о 29. мају 1903.».

8 Милићевић М. Реформа војске Србије… С. 8, 59; Новаковић С. Двадесет година уставне политике у Србији. 1883–1903. Београд, 1912. С. 71.

9 Каљевић Љ. Моје успомене. Београд, 1908. С. 55.

10 РОМС. Заоставштина Милана Јовановића-Стојимировића. Бр. М.13.426. «Краљ Милан од Ивањданског атентата до смрти и непосредно после ње».

11 Там же. «Казивања Боре-Буки Јовановића о 29. мају 1903.».

12 Јовановић С. Влада Александра Обреновића. Књ. 2. С. 365.

13 Младеновић Б. Српске династије у мемоарима пуковника Павла Блажарића… С. 368.

14 Архив Српске академије наука и уметности (далее – АСАНУ). Бр. 9327. Свеска XVI (2). Дневник Милана Милићевића (запись от 6 и 7 июля 1900 г.).