Реквием. Галлюцинация - Антонио Табукки

подошел с напускной небрежностью и взглянул мне в глаза. Лады, сказал он, все заметано, смотритель – сеньор Жоакин, он вас ждет. Я встал и оплатил счет. Ваш drink был восхитительный, сказал я, спасибо, сейчас мне гораздо лучше. Бармен Музея старинного искусства пожал мне руку. Прощайте, сказал он, я обожаю людей, которые любят коктейли, и, если однажды вам доведется зайти в Harry’s Bar, спросите Даниеля и скажите ему, что вы от Мануэля.

Когда я пришел, смотритель зала заговорщицки подал мне знак, я поблагодарил его и сказал, что задержусь не больше часа, он мне ответил, что нет проблем, и я вошел в зал. К своей великой досаде, увидел, что я не один, перед «Искушениями» работал художник-копиист, с мольбертом и натянутым холстом. Не знаю, почему, но меня слегка раздражала компания постороннего, я мечтал остаться один на один с картиной и не хотел, чтобы в то же время, как я на нее смотрю, на нее смотрели чужие глаза. Вероятно, вследствие своего вздорного настроения я не стал рассматривать картину спереди, а обошел ее и стал рассматривать оборотную сторону левой створки триптиха, сцену взятия Христа под стражу в Гефсиманском саду. Попытался сосредоточиться на ней в абсурдной надежде, что человек сложит мольберт и уберется восвояси. Если хотите посмотреть картину, послышался голос с другой стороны, стоит поторопиться, музей скоро закрывают. Я выглянул из-за триптиха и постарался улыбнуться. У меня есть разрешение задержаться еще на час, сказал я, разрешение смотрителя зала, милейшего человека. Все смотрители в этом музее замечательные люди, сказал человек, вы разве этого не знали? Я вышел из-за картины и подошел к нему. Вы копируете? – спросил я как идиот. Копирую только одну деталь, ответил он, как вы сами видите, это только деталь, у меня привычка копировать только детали. Я посмотрел на полотно, над которым он работал, и увидел, что он воспроизводит верхнюю деталь правой боковой створки, где толстяк и старуха оседлали рыбу и плывут в небесах. Полотно, на котором он писал, было не меньше двух метров в ширину и метр в высоту, и фигурки Босха, увеличенные до этих размеров, производили необычайно странное впечатление: это были чудовища, подчеркивавшие чудовищность сцены. Помилуйте, что вы делаете? – спросил я удивленно. Я копирую деталь, сказал он, разве не видно? я просто-напросто копирую деталь, я художник-копиист и снимаю копии с деталей картин. Я никогда не видел ни одной детали Босха, воспроизведенной в таких размерах, возразил я, это же извращение. Возможно, ответил Копиист, но есть и такие, кому нравится. Послушайте, сказал я, извините за нескромность, но я не понимаю, для чего вы это делаете? это же лишено смысла. Копиист положил кисть и вытер ветошью руки. Дорогой друг, сказал он, жизнь – странная вещь, и в ней происходят странные вещи и, помимо того, картина эта тоже странная и творит странные вещи. Он глотнул воды из пластиковой бутылки, стоявшей на полу у мольберта, и сказал: сегодня я как следует поработал, могу сделать передышку и с вами поболтать, вы художественный критик, специалист по этой картине? Нет, ответил я, я всего лишь любитель, издавна знаю эту картину, бывали периоды, когда я приезжал к ней каждую неделю, она меня околдовывает. А я десять лет на нее смотрю, сказал Копиист, десять лет над ней работаю. Ничего себе, сказал я, десять лет – это же очень много, что вы делали все эти годы? Писал детали, сказал Копиист, я отдал десять лет своей жизни написанию деталей. На самом деле странно, сказал я, вы меня извините, но мне это кажется странным. Копиист кивнул. Мне тоже кажется странным, сказал он, история эта началась ровно десять лет назад, когда я работал в мэрии, занимался канцелярской работой, но до этого учился в Школе изящных искусств, мне всегда нравилось рисование, я имею в виду, мне нравилась живопись, но что писать, я не знал, не было вдохновения, а вдохновение – главное в живописи. Ну да, согласился я, без вдохновения в живописи нечего делать, в других искусствах, впрочем, тоже. Ну вот, сказал Копиист, поскольку вдохновения у меня не было, а живопись я любил, я стал по воскресеньям приходить в музей и копировал какую-нибудь картину. Он сделал еще глоток воды и продолжил: однажды в воскресенье я стал копировать деталь этой картины, для меня это была забава, ничем не отличающаяся от других, а поскольку мне нравится рыба, я выбрал эту породу, которая видна на центральной панели, видите эту породу, что плывет над сверчком? Сверчком? – спросил я, о чем вы говорите? Так называются у Босха фигуры без тела, сказал Копиист, это старое их название, открытое критиками, такими, как Балтрушайтис, хотя, по правде говоря, его придумал Антифил, уже в Античности писавший такие фигуры, существа без тел, одна голова и руки. Копиист сел на складной стульчик, стоявший перед картиной, и сказал: я устал. Вынул сигарету и прикурил. Жоакин, наверное, уже закрыл зал, сказал он, можно теперь покурить. Вы мне рассказывали, как в воскресенье стали писать эту рыбью породу, настаивал я на продолжении разговора. Ах, да, сказал он, стал писать эту породу отчасти ради забавы, отчасти потому, что задумал продать картину одному ресторану, время от времени я продавал картины с рыбами в ресторан «Крепость», может, знаете, это ресторан в Кашкайше, португальская и международная кухня, с прекрасным видом на залив, время от времени я пишу им картинки, сейчас, правда, гораздо меньше, но в любом случае это потрясающий ресторан, там подают такого лангуста на пару́, закачаешься, будете в Кашкайше, не упустите случая. Он вынул из кармана картонку и протянул мне, то была визитная карточка ресторана. По средам они закрыты, уточнил он. Я едва взглянул на визитную карточку и сказал: по-моему, мы говорили о рыбьей породе. Ну да, сказал он, писал я эту породу, почти закончил, копия вышла отличная, я уже складывал мольберт, как в ту минуту ко мне подходит иностранец, наблюдавший за моей работой, и по-португальски говорит: я хочу купить эту картину, плачу долларами. Я посмотрел на него и говорю: я написал эту картину для ресторана «Крепость» в Кашкайше, мне очень жаль. Я тоже сожалею, ответил он, но эту картину вы написали для моего ранчо в Техасе, я Френсис Джефф Силвер, и мое ранчо в Техасе больше вашего Лиссабона, но в моем доме нет ни одной картины, а я без ума от Босха, и эта картина будет висеть в моем доме.