Черный дракон - Алексей Югов

Но такой способ кормления грозил затянуться надолго. Тогда он вспомнил, что в крайнем случае можно прибегнуть и к другому способу, тоже весьма распространенному среди старых голубеводов.

Вася Крапивин сбегал домой, достал несколько белых сухариков и, разжевав их, принялся кормить птенцов прямо изо рта.

За этим занятием и застал его Коля Ершов.

— Голубятник, здорово! — крикнул он врасплох, незаметно поднявшись по лестнице и высунув голову в полуоткрытую дверь.

Крапивин вздрогнул и чуть не выронил голубенка. Обернувшись, он увидел Ершова.

— Ох, ты Ерш! — смущенно и укоризненно проговорил он. — Чуть из-за тебя молодого не раздавил.

С этими словами он встал, чтобы отнести своего питомца в стоявшую на полке корзинку, выстланную серой ватой.

—А ну, ну, покажи хоть, какие они? — обратился к нему Ершов.

— Да что его показывать? Обыкновенный голубенок, и все... Еще и перьев нет: пушок да пенечки.

— Пенечки?! — переспросил Ершов. — Какие это пенечки?!

Он расхохотался.

— Ну как их иначе назовешь? — сконфуженно сказал Вася Крапивин.— Вот посмотри сам, — он поднес голубенка к самому носу Ершова.

Тот с брезгливой гримасой отдернул голову.

— Фу, гадость какая! Чего ты мне его в нос суешь?! Да я бы такого и в руки никогда не взял: общипанный... голова утюгом... рот во всю голову... Не разберешь, галчонок или голубенок... Убери, убери своего красавца! — говорил он, отстраняя руку товарища с лежащим на ней питомцем.

Вася Крапивин обиделся.

— Ты сам такой же красавец был, когда родился! — мрачно возразил он, рассмешив этим Ершова. — Ну да! Чего ты смеешься? Ты знаешь, что ему только двенадцать дней, недавно еще только глаза открылись?!

— А-а! Ну, тогда другое дело! — с притворным раскаянием сказал Ершов.— Ну, тогда давай посмотрю...

Настроение Васи Крапивина сразу изменилось, он с легким сердцем простил другу его насмешки и с готовностью намеревался переложить в его ладонь своего голубенка.

Но Ершов отклонил (на сей раз ласково) эту высокую честь, которую хозяин голубятни едва ли оказал бы кому-либо другому.

— Нет, нет, я лучше так посмотрю, на твоей ладони! Ты знаешь, Вася, — продолжал Ершов в тоне дружеского признания, — я ведь вот ничего и никого не боюсь: к любой цепной собаке подойду и даже не дрогну, буду ей в глаза смотреть, и все... Или, например, другие говорят, что ни за что в жизни бы с самолета с парашютом не прыгнули, а мне бы только разрешили!.. А вот почему-то воробья или вот хоть этого голубенка мне ни за что в руки не взять. Не то, что боюсь, а вот не могу взять, и все... Если в перчатках, — возьму.

Крапивин кивал головой.

— Да, да, — согласился он, улыбаясь, — есть такие.. А почему его не взять? Мне даже приятно: пушистенький, теплый...

Говоря это, он прикоснулся щекой к голубенку.

— Ну, ладно. Положи его. Мне с тобой поговорить надо.

— Сейчас...

Крапивин положил птенца в корзинку и приготовился слушать.

Ершов долго не знал, с чего начать.

— Слушай, — наконец, сказал он, — мы на волейбольные общие деньги решили лучше химическую лабораторию приобрести. Там и твои деньги есть. Так вот, если ты против, то забери свои деньги обратно.

— Обратно? Чего это ради я буду их обратно забирать?! — почти возмущенно воскликнул Крапивин. — Решили лабораторию — и хорошо. И я с вами. Что мне, не интересно, что ли?.. Пожалуйста.

Лицо у Ершова прояснилось:

— Ну, я очень рад. А мы думали, что ты будешь против.

— Чудаки, — сказал Крапивин, и в голосе его послышалась обида.

— Да ты не сердись. Мы думали, что у тебя голуби, — значит, тебе неинтересно опытами заниматься... Ведь вот в кружок ты в химический не записался.

— А мне предлагали?.. Нет. А я бы с удовольствием. Голуби, говорите... А что такое голуби? Голубям — одно время, химии — другое. С голубями кончено — можно и химией позаниматься, — сказал Крапивин и, взглянув на своего друга, почему-то рассмеялся.

Этот смех и слова «с голубями кончено» ввели Ершова в заблуждение, ставшее роковым. Он истолковал его совсем в другом смысле.

— Ура! — вдруг закричал он, схватывая Крапивина за плечи.

В гнездах тревожно приподнялись голуби. Однако Ершов был вне себя от радости и не обратил на это обстоятельство никакого внимания. Он тормошил удивленного Васю и, не давая ему слова вставить, кричал:

— Правильно, Василий Крапивин, молодец! Я всегда говорил нашим ребятам: раз он пионер и умный парень, — значит, это не должно долго продолжаться. Так и выходит. Теперь, значит, у нас помещение есть, можно и лабораторию развернуть! — воскликнул он и взглядом нового хозяина и совладельца обвел голубятню.

Вася Крапивин бледнел, бледнел и бледнел.

— Вот здесь,— продолжал тем временем его друг, поворачиваясь к одной из стен, — придется окно прорубить, а это, пожалуй, так полкой и оставим.

С этими словами он постучал кулаком о стойку. И в тот же миг он быстрым, неосознанным движением отдернул голову, иначе крылья рванувшейся к выходу птицы ударили бы его по лицу.

— Держи, держи!.. Голубь!..— раздался отчаянный вопль Крапивина, и вслед за тем он сам рннулся мимо Ершова и прогрохотал вниз по приставной лестнице, чуть не опрокинув ее на себя.

Ершов оглянулся в распахнутую дверь: вырвавшийся из голубятни голубь успел уйти высоко; теперь он летел по прямой, все удаляясь и удаляясь; по быстрому, торопливому трепетанию крыльев видно было, что он нескоро и остановится.

Чувствуя себя виноватым, Ершов спустился с чердака во двор и стал поджидать Васю. Тот скоро вернулся, запыхавшийся, возбужденный. Глаза у него были просто дикие какие-то.

Еще не доходя до Ершова, он стал кричать, задыхаясь и грозясь на него пальцем:

— Ты!.. Из-за тебя лучший турман улетел!.. Не прилетит он... Знаю я... Напугал ты его... У меня сроду в голубятне никто не стучал!..

Ершов, дружески улыбаясь, пытался остановить его и утешить, но он быстро, как белка, вскарабкался по лестнице и исчез в голубятне. Дверь, однако, оставалась открытой. Так они переговаривались: один сверху, другой снизу.

— Ну, брось, Васька! Чего ерундишь в самом деле?! Подумаешь ведь, важность какая: один турман улетел! Да он и прилетит еще. Зачем он тебе, когда ты все равно всех голубей решил ликвидировать?

Услыхав последние слова Ершова, Крапивин в один прыжок очутился у дверей голубятни.

— Чего-о?! — закричал он, бросая сверху на Ершова испепеляющий взгляд и сопровождая слова своим мрачным смехом. — Я решил

голубей ликвидировать?! Приснилось?! Ты проснись, Коля, это тебе приснилось,— еще раз повторил он понравившееся ему словечко.

Ершов презрительно усмехнулся. Ему хотелось до конца сохранить хладнокровие, достойное пионера. С некоторых пор он приучался во время ссоры как бы глядеть на себя со стороны: это помогало сдерживать гнев. В такие мгновения в его памяти всплывали целые выражения вроде следующих: «Ни один мускул не дрогнул в его лице... только смертельная бледность разлилась...» И тогда действительно ему удавалось разговаривать с готовым броситься на него противником весело и язвительно.

— Нет, товарищ Крапивин, — сказал он. — Мне-то ничего не приснилось. А вот что ты на попятный пошел — это да. Я довольно ясно слышал твои слова.

— Что ты слышал, ну что?

— Слышал, что ты сказал: «С голубями покончено». А потом, когда я сказал тебе, что мы на это помещение рассчитываем, тебе жалко стало, ты и на попятный.

Вася прямо-таки ошеломлен был подобным истолкованием своих слов. Но теперь уж поздно было убеждать Ершова, что тот неправильно понял, да и не хотелось.

— Ты бы слушал ухом, а не брюхом! — крикнул Крапивин сверху.

Ершова так и передернуло всего. «И кто это с ним так смеет разговаривать?! Васька Крапивин, который еще вчера во всем ему повиновался! Ну, погоди же ты!»

Он молчал несколько мгновений, напряженно придумывая клички пообиднее, побольнее. Наконец, нашел, но еще некоторое время молчал, стараясь набраться спокойствия.

— Не достоин ты звания пионера, — сказал он раздельно. — Не пионер ты, а голубиная мамка!

Удар был нанесен меткий: противник задохнулся от оскорбления.

— А ты... А ты... — бормотал он растерянно, ища глазами по голубятне, чем бы это бросить в Ершова.— Ерш, Ерш, сопливый! — вдруг закричал он сквозь слезы, высовываясь из дверей и придерживаясь одной рукой за косяк.

— Из сопливых ершей уха хорошая, из ершей уха хорошая!

Он обманулся в своих ожиданиях. Его противник, сознавая, насколько прозвище, придуманное им, язвительнее и острее, оставался

невозмутимым. Он только бросил голубятнику надменный вызов:

— А ну, голубиная мамка, попробуй-ка, сойди сюда, если не боишься!

На крыше голубятни, высовываясь над головой Крапивина, лежал махальный шест. Его можно было легко достать с порога. Не успел Ершов отскочить, как шест, сдернутый с крыши, оказался вдруг в руках голубятника и тот уж норовил достать им Ершова. Однако отличавшийся большой ловкостью и смекалкой Ершов не отстранился даже, а просто-напросто ухватился за привязанную к шесту тряпку и потянул ее книзу.