Карабарчик. Детство Викеши. Две повести - Николай Глебов

На следующий день в Тюдралу из Яргола пришёл матрос. Рядом с ним шагали Янька и Кирик. Поодаль, обнюхивая заборы, бежал Делбек.

— Показывай свою хату, — сказал матрос Яньке и тот помчался вперёд.

Печёрский подошёл к избе Прокопия и, окинув взглядом заречье, где ютились алтайские аилы, постучал в дверь. Па стук выглянула Степанида. Увидев на Кирике матросскую бескозырку, она улыбнулась.

— Будущий моряк Балтийского флота, — кивнул матрос в сторону Кирика.

Прокопий вернулся под вечер. Поцеловал ребят и, освободившись от их объятий, радостно протянул руку Печёрскому:

— Слышал о тебе, слышал!

А назавтра приехал Темир с усть-каноким пастухом Алмадаком.

Снова пришли фронтовики. В избе стало тесно…

Часть вторая

В один из солнечных зимних дней над Тюдралой понеслись тревожные звуки церковного набата. Всё село пришло в движение: скакали верховые, шли пешие, скрипели колёсами таратайки, ржали кони. На маленьких лохматых лошадях, густой колонной, к центру села двигались с Темиром алтайцы.

Группа фронтовиков, во главе с Прокопием и Печёроким, вышла на площадь с красным знаменем. Позади шагали Кирик и Янька. Сегодня Степанида надела на них новые рубахи, нарядила точно на праздник. Прокопий махнул звонарю, и тот умолк. Солнце заливало село, голубые горы и леса и, сверкая на льду реки, отражалось в окнах избушек.

Народ прибывал. Со стороны заимки Зотникова на окраину Тюдралы выскочил всадник. Покружил вороного коня и, подняв его на дыбы, яростно ударил нагайкой. Сверкнули на солнце серебряные накладки седла. Повернув лошадь, всадник бешеным галопом помчался обратно. Среди деревьев замелькали его богатая шуба и нахлобученная шапка, опушенная мехом выдры. Это был кривой Яжнай. Рано утром, объезжая зимние пастбища, он не нашёл на месте пастухов и, узнав, что табунщики и чабаны уехали вместе с Темиром в Тюдралу, поскакал туда. При виде тысячной толпы народа бай струсил и погнал своего коня на заимку Зотникова.

Митинг открыл Прокопий.

— Товарищи! Буржуазное правительство пало! — говорил он. — В стране утвердилась власть рабочих и крестьян. Трудовой народ стал хозяином своей судьбы. Только через Советы мы придём к счастливой жизни. Да здравствует отец и учитель мирового пролетариата — Ленин!

По площади, точно вешний поток, прокатился гул голосов; он нарастал откуда-то издалека и превращался в могучий рокот:

— Слава Ленину!

— Да здравствует власть Советов!

— Смерть мироедам!

После Прокопия выступил Печёрский, за ним — Темир. Говорил он по-алтайски. При упоминании Сапока и Яжная лицо его мрачнело и озарялось улыбкой радости, когда он называл русских братьев — Печёрского и Прокопия.

В этот день тюдралинцы выбрали свой первый Совет рабочих, крестьянских и солдатских депутатов с председателем Прокопием Кобяковым.

Военным комиссаром отряда самоохраны был избран Иван Печёрский, его заместителем — Темир.

Но враги советской власти не дремали.

Вечером на заимку Зотникова приехали Сапок, Аргымай и кривой Яжнай. Ночью же сюда на взмыленном коне прискакал Ершов — бывший царский офицер. Его сопровождал Огарков.

Евстигней и все присутствующие при виде Ершова поднялись с мест.

Когда забрезжил рассвет, гости Зотникова разъехались в разные стороны. Провожая Ершова, Евстигней задержал его на крыльце.

— Как же держаться с большевиками?

— Тише воды, ниже травы, постарайся втереться к ним в доверие, — и, наклонившись к уху хозяина, Ершов прошептал: — Скоро так нажмём на коммунистов, что кровь из них ручьём брызнет! — глаза Ершова сверкнули. — А сейчас притихни. Съезди завтра в Тюдралу, в сельсовет. Так, мол, и так, я, Евстигней Зотников, стою за социализм, — Ершов зло усмехнулся, — а поэтому отдаю, мол, в общее пользование маральник. Понял? — Видя, что хозяин нахмурился, Ершов похлопал его по плечу. — Потом мы его вернём. Всё будет в порядке, — и, вскочив на коня, исчез в предутреннем тумане.

Евстигней явился в Тюдралинский сельсовет. Долго шарил глазами по стенам и, не найдя иконы, опустился на лавку.

— Зачем пожаловал? — спросил сурово Прокопий.

Зотников не спеша погладил окладистую бороду, проговорил вкрадчиво:

— Значит, теперь и показаться нельзя? А ежели, к слову доведись, я сочувствующий советской власти, можешь ты меня гнать?

— Ну хорошо. Говори, зачем пришёл?

Евстигней крякнул:

— Желаю свой маральник в общее пользование передать.

— Хорошо. Завтра пошлю комиссию, маральник примем. Ещё что?

— Бумаги мне никакой не надо. Только запиши где-нибудь, что Евстигней Зотников желает строить… как его… этот самый… — Евстигней наморщил лоб, — социализм, — медленно произнёс он незнакомое слово, слышанное от Ершова.

— Всё? — с трудом сдерживая гнев, спросил Прокопий.

— Ещё желаю отдать старую собачью доху, что купил на ярмарке в Бийске, и комолую корову. Ещё… — видя, как побледнел Прокопий, Зотников умолк и в страхе попятился к дверям.

— Вон отсюда! — Прокопий грохнул кулаком по столу и, схватив шапку Зотникова, швырнул её вслед хозяину: — Паразит!

Вскочив на лошадь и не оглядываясь, Евстигней помчался во весь карьер к заимке.

Через некоторое время в Мендур-Сокон, в сопровождении Темира и Кирика, приехала русская девушка.

— Наш фельдшер, — объявил Темир Мундусу. — Завтра освободим один из аилов, где она будет жить и принимать больных, а сегодня пусть заночует у нас.

Мундус вынул изо рта трубку и, кивая головой девушке, приветствовал её по-алтайски:

— Каменный твой очаг пусть будет крепким, пусть будут у тебя кучи пепла и толокна!

Это значило, что он желает приезжей спокойной, счастливой жизни в стойбище.

Наутро, надев белый халат, фельдшерица стала обходить аилы. Переводчиком ей был Кирик. Зашли к снохе слепого Барамая, Куйрук.

Куйрук неохотно поднялась навстречу.

Девушка окинула взглядом бедную обстановку аила и спросила Куйрук о здоровье. Куйрук отодвинулась от гостьи, пробормотав что-то невнятное.

— Что она говорит?

— Она говорит, — запинаясь, начал Кирик, — что русским лекарям не верит.

— А кому же она верит?

Кирик перевёл вопрос, по Куйрук, бросив палочку, которой она ковыряла пепел в очаге, отвернулась и не отвечала.

— Скажи, чтобы она вскипятила воду в казане, — сдвинув брови, строго оказала фельдшерица. — Я через полчаса зайду.

Фельдшерица и Кирик вышли из жилья.

В соседнем аиле нудно плакал ребёнок и раздавался сердитый женский голос.

У самого входа топтался привязанный телёнок. Фельдшерица погладила его по блестящей спине и повернулась к сидящей старухе. Та оказалась словоохотливой. Кивнув головой на люльку, вернее, на небольшую деревянную колодку, где перехваченный ремешком лежал ребёнок, она рассказала, что внучка Урмат день и ночь не даёт ей покоя.

Фельдшерица подошла к люльке, развязала ремешки и приподняла девочку. Дно колодки было мокрое и грязное. Фельдшерица переложила девочку на сухую одежду и сказала старухе, чтобы та выбросила колодку за дверь. Вымыв ребёнка, девушка вернулась в аил Темира и попросила дать ей помощницу. Потом вместе с двоюродной сестрой Темира, Танай, опять направилась к Куйрук.

Хозяйка, сидя у кипевшего казана, косо поглядела на вошедших и отрицательно покачала головой:

— Нет, своё счастье смывать не буду.

Лишь после долгих уговоров энергичной Танай удалось вымыть женщину.

Провожая девушек, Куйрук провела рукой по чистому лицу и раскрыла в улыбке беззубый рот.

Прошло несколько дней.

В аил белокурой девушки Сарыкыс — так стали звать фельдшерицу — всё чаще и чаще стали заходить жители Мендур-Сокона.

Следом за фельдшерицей в стойбище приехал бойкий паренёк. Остановил лошадь недалеко от аила Барамая и, не слезая с тележки, крикнул хозяев. Вышла Куйрук. Не выпуская длинной трубки изо рта, спросила:

— Чего тебе?

— Где живёт Темир?

Женщина показала.

Паренёк повернул лошадь и сопровождаемый лаем собак подъехал к аилу охотника.

Дверь открыл Мундус. Посмотрел добрыми старческими глазами на приезжего, оказал приветливо:

— Проходи, гостем будешь. Карабарчик, помоги выпрячь лошадь.

Возле таратайки приезжего уже толпились ребята, разглядывая с любопытством странный груз.

Приезжий снял полог, которым были закрыты книги и широкие листы бумаги, и весело позвал ребят.

— Ну, карапузик, неси-ка вот это в аил! — он передал пачку книг одному из мальчиков.

Тот неумело взял её в руки; бечёвка, которой была связана пачка, соскочила, и книги рассыпались.