Вперёд в прошлое - Аркадий Арканов

Потом я услышал, как кто-то спускается по лестнице со второго этажа. Я поднял голову и увидел Павлина и Кухарева.

– Ты чего это здесь стоишь? – сказал Павлин.

Вот так всегда. Меньше всего я хотел быть замеченным ими и все-таки попался.

– Ничего, – ответил я, – просто собираюсь уходить. Надоело.

– Это верно. – Павлин и Кухарев спустились ко мне. – Скукота... Но ты подожди. Сейчас развеселимся... Скажем Кузнечику, а, Ухарь?

– Давай, – безразлично сказал Кухарев. – Только чтоб не трепался...

– Нет! Кузнечик не трепливый... Пошли наверх, а? У нас там кое-что есть.

Павлин обнял меня за плечи, и я почувствовал, что от него попахивает вином.

И вдруг мной овладело какое-то отчаянное чувство. Это была смесь злости, бессилия и желания делать все наоборот.

– Пошли! – крикнул я. – Только быстрее...

Мы прошли по четвертому этажу и оказались в каком-то классе.

– Свет не зажигай, – тихо сказал Кухарев, – чтоб шухера не было.

Павлин нырнул под последнюю парту и вытащил оттуда две бутылки.

– «Три семерки» и пиво, – сказал он. – Было две, но одну мы уже прикончили...

Одну бутылку Павлин открыл, протолкнув пробку гвоздем, а пиво Кухарев открыл о подоконник.

Павлин протянул мне портвейн:

– Глотай, Кузнечик...

Я стал сосать из горлышка и высосал примерно треть бутылки.

– Запей пивком, – протянул мне Кухарев пиво.

После сладкого портвейна было очень противно глотать горькое пиво, но я все же сделал несколько глотков.

– Молодчик! – сказал Павлин.

Потом они допили остальное.

Минут через пять мне стукнуло в голову.

– А ты с ней вроде тоже ходил? – спросил Павлин, и я сразу понял, с кем.

– Да, самую малость, – сказал я и почувствовал, что в этот момент совершаю предательство по отношению к ней. Но тут же решил, что она больше виновата, и обозлился на нее с новой силой.

– Ну и как?

– Да никак. Охота была связываться...

– А зря... Верно, Ухарь?

– Ага, – крякнул Кухарев. – Это она с виду интеллигентная...

И тут Павлин начал рассказывать что-то совершенно невероятное. При этом он причмокивал, изображал и ругался... Я чувствовал, что краснею, но уже не мог понять отчего: то ли от рассказов Павлина, то ли от поддакиваний Кухарева, то ли от вина. Кровь била мне в виски... Голова время от времени кружилась. Что-то дикое, вывернутое наизнанку, неправдоподобное нес Павлин, но детали, которыми он оперировал, были настолько конкретными и описывал он их так подробно, что нет-нет, а возникали сомнения: а вдруг?.. Вдруг действительно все, что он говорит, – правда? Хотя бы и в сотой доле?..

– А у меня все по-другому, – сказал Кухарев.

Теперь настала его очередь.

Они по очереди вскрывали ее, как банку с консервами, переворачивали вверх дном, жрали, выплевывали, размазывали по полу, разбрызгивали по стенам, растаптывали ногами, играли ею в футбол, перепасовывая друг другу. А я был зрителем этой отвратительной игры, даже не зрителем, а участником, запасным игроком... И постепенно они добились своего: Сухарик стала казаться мне искаженной, разбросанной, перемазанной какой-то дрянью. Мне захотелось стать по отношению к ней Павлином и Кухаревым, оскорбить ее, унизить, размазать, как они, растоптать, разбрызгать, принять участие в этой поганой игре. Пусть она знает, пусть все знают, что я не какой-нибудь чистенький мальчик, что я не только для разговоров, кино, театров и всяких высоких материй! Вино, пиво, Павлин и Кухарев сделали свое дело. Больше я не буду запасным!.. Я и сам могу выйти на поле...

– Эка невидаль! – сказал я и плюнул на пол. – Да я в любой момент могу!.. Хоть сегодня!.. Увидите!..

Я сделал первый удар...

Мы спустились в зал. Я заметил Сухарика и пошел прямо к ней, прямо через танцующих. Все они стали для меня какими-то чужими, далекими и маленькими... Я, видимо, был возбужденным, потным и красным. Нос увидел меня.

– Что это с тобой? – спросил он. – Ты вроде поддал?

– Чепуха, Нос! Танцуй! А я решил спикировать!..

Нос остался где-то сзади, и я оказался перед Сухариком.

– Позвольте? – сказал я ожесточенно-вежливо.

– Благодарю вас, – сказала она. – Только почему это ты вдруг решился подойти ко мне?

Мы начали танцевать. Я делал это сосредоточенно, остервенело и зло смотрел на нее.

– А что, другим можно, а мне нельзя? – процедил я.

Она засмеялась и сказала, что я дурак.

– Конечно, дурак! – сказал я. – Я всегда переоцениваю!..

– Ну, и сколько же я теперь стою? – опять засмеялась она.

– У Павлина спроси!

– Еще у кого?

– У Кухарева!

– А ты сам у них спроси...

– Чего спрашивать-то? Все известно!..

– Болтаешь чего-то...

– Все болтают!

– А чего ж ты ко мне подошел, раз все болтают?

– Выяснить надо.

– Тебе ж все известно.

– Значит, не все!..

Я начал терять уверенность. Я видел ее прямо перед собой. Она снова была прежним Сухариком, как вот в тот первый раз, осенью. И недавние разговоры на четвертом этаже опять показались мне неправдоподобными и чудовищными...

– Ну, говори, – сказала она.

– Не здесь... Пошли погуляем?

– Пошли...

Мы стали проталкиваться к дверям. Она впереди, я сзади.

Павлин и Кухарев посторонились. Я торжествующе взглянул на них.

– Ни пуха ни пера! – громко сказал Павлин и подмигнул мне.

– Слыхала? – сказал я, когда мы вышли из школы.

– Я и не такое слыхала, – сказала она.

– Где это ты не такое слыхала?

– В Риге.

– А что у тебя было в Риге?

– Ничего не было... Ничего.

– И никого?

– Раз ничего, значит, и никого... Ну почему так?

– Как?

– Если ведешь себя свободно, так, как хочется, значит, уже все можно и все доступно? Если я пошла на хоккей, значит, уже чем-то обязана?

– Чепуха!

– Выходит, что не чепуха...

Прямо за нашей школой начинался парк, который упирался в небольшое кладбище. И мы пошли по направлению к кладбищу. Было тепло. А может быть, было тепло оттого, что я пил пиво и вино.

– Так что же тебе надо выяснить?

– Не знаю...

Я действительно сам не знал, что я хочу выяснить. С ней рядом я растерял всю свою воинственность. Я хотел наговорить ей кучу всякой дряни, хотел унизить ее... Хотел и расхотел... Мне вдруг стало спокойно и хорошо. Мне захотелось, чтобы этот вечер никогда не кончался, чтоб можно было идти и идти бесконечно. И в то же время я знал, что наступит понедельник и снова будут и Павлин, и Кухарев. И снова начнутся разговоры, и снова я буду сомневаться и злиться... И я поэтому шел и молчал, как будто ждал от нее каких-то успокоительных гарантий. Каких гарантий, каких?.. А если Павлин прав?.. Мне стало нехорошо от этой вновь возникшей мысли... Значит, я непробиваемый дурак, посмешище?.. Душеприказчик?.. У меня внезапно закружилась голова. Зачем я пил? Много ли мне надо?