Она будет счастлива - Иван Панаев

Невскій проспекгь — широкое поприще наблюденій, средоточіе петербургской жизни! Въ самомъ дѣлѣ, на пространствѣ отъ Аничкина моста до Адмиралтейства, вы познакомитесь со всѣмъ Петербургомъ — отъ лачужки бѣднаго, вросшей въ землю, до громадныхъ палатъ аристократа.

Горинъ очень измѣнился! Онъ не показывалъ никому своего пригласительнаго билета на балъ; онъ не ходилъ вздернувъ голову по Невскому проспекту; онъ не поѣхалъ на балъ, который горѣлъ, ослѣпляя глаза, и щедро раскидывалъ брилліанты лучей своихъ на гордыхъ и ледяныхъ петербургскихъ красавицъ.

Онъ почувствовалъ, что Зинаида открыла передъ нимъ новую жизнь, новыій міръ духа и мысли, который видѣлся ему нѣкогда будто сквозь сонъ. Образъ этой женщины, распростертой передъ алтаремъ Бога, дышащій молитвою, поразилъ его. Этотъ образъ началъ слѣдить его повсюду. Онъ углубился въ самого себя и разогналъ туманъ, застилавшій его зрѣніе. Съ тѣхъ поръ онъ яснѣе понялъ ничтожность общества, окружавшаго его, мелочную, недостойную человѣка суету своей прежней жизни, безуміе надеждъ своихъ, высокое назначеніе женщины и святость ея имеии!..

Но еще черная сторона общества была закрыта передъ нимъ, онъ еще готовъ былъ довѣриться Свѣтлицкому и, порой, гримасу насмѣшки принять за улыбку радушія.

Дней черезъ десять послѣ великолѣпнаго бала посланника, вечеромъ, Горинъ сндѣлъ у И*. Полковника не было дома. Въ этотъ день собирались всѣ извѣстные петербургскіе игроки въ домѣ *; къ тому же онъ и безъ того рѣдко бывалъ въ своемъ семействѣ.

На большомъ столѣ противъ дивана, въ полукруглой комнатѣ, стояла свѣча, закрытая съ одной стороны транспарантомъ… На диванѣ сидѣла больная Зинаида, возлѣ нея старушка ея мать. Зинаида казалась необыкновенно слабою; ея лицо было то поразительно блѣдно, то вспыхивало яркимъ и страннымъ румянцемъ.

— У меня есть до васъ просьба, Валеріанъ Петровичъ, — сказала Зинаида едва слышно, — если васъ только не обезпокоитъ она. Прочтите намъ что-нибудь: вы такъ хорошо читаете.

Старушка встала съ дивана и подошла къ Горину.

— Ради Бога, — шептала она ому, — ;выберите что-нибудь веселенькое, чтобы былъ хорошій конецъ… У нея здоровье такъ разстроено. Не надобно давать ей повода къ слезамъ. Она у меня такая чувствительная!

Онъ выбралъ что-то изъ огромнаго собранія имировизацій Скриба. Когда онъ кончилъ чтеніе, Зинаида казалась утомленною. Она поддерживала рукой голову, упадавшую на грудь.

Старушка приложила свою ладонь къ головѣ дочери.

— У тебя что-то очень горячая голова. Не чувствуешь ли ты себя хуже? Не устала ли ты?

— Ничего, мнѣ очень легко, матушка!

И она поцѣловала старушку.

— Ахъ, я забыла спросить васъ, — продолжала она, обращаясь къ Горину, — о балѣ ** посланника? Говорятъ, это лучшій изъ баловъ нынѣшней зимы?

— Право, я ничего не могу сказать вамъ. Я не былъ тамъ.

— Отчего же?..

Этотъ вопросъ потерялся. Отвѣта не было. Горинъ стоялъ задумчивый со шляпою въ рукѣ. Онъ раскланялся.

— Навѣщайте насъ почаще, Валеріанъ Петровичъ, — говорила мать Зинаиды, провожая его, — мы такъ рады васъ видѣть. Если вамъ нечего будетъ дѣлать, заѣзжайте въ четвергъ вечеромъ. Вы такъ добры. Будемте вмѣстѣ развлекать больную; она у меня очень грустигъ, бѣдная… Сегодня понедѣльникъ… вторникъ… среда… — и она считала по пальцамъ. — Ну да, въ четвергъ. Заѣзжайте пожалуйста на часокъ или на два. Мы долѣе не будемъ держать васъ…

Зинаида, опираясь на ручку дивана, слѣдила за движеніями уходящаго… Дверь затворилась…

Она тяжело вздохнула…

Когда Горинъ воротился домой, не раздѣваясь онъ упалъ въ кресла и неподвижно просидѣлъ въ этихъ креслахъ.

Потомъ онъ машинально взялъ со стола какую-то книгу, отвернулъ переплетъ, остановился на заглавномъ листѣ и наконецъ далеко отбросилъ отъ себя книгу.

— Она страдаетъ, — думалъ онъ — и этотъ человѣкъ виною ея страданій! Онъ сталъ между ею и мною, между моимъ и ея счастіемъ… Я долженъ на что-нибудь рѣшиться; я избавлю ее отъ муки, или…

Мысль, которая недавно затаилась въ немъ, сначала возставала передъ нимъ въ туманѣ и отдаленіи; теперь она стала прибижаться къ нему и принимать очерки безобразные, явственные, осязательные.

Онъ содрогнулся.

Сонъ его въ эту ночь былъ тяжелъ и смущенъ; онъ безпрестанно вздрагивалъ: ему видѣлась кровь, у ногъ его лежалъ трупъ человѣка…

J'irai, Seigneur, ou tu m'envoies….

Наступилъ вечеръ четверга. Семь часовъ прозвонило на стѣнныхъ часахъ въ комнатѣ Горина. Онъ вышелъ изъ своой квартиры и, завернувшись въ шубу, тихими шагами шелъ по Литейной. Отъ его квартиры до дома полковника было не болѣе четверти часа ходьбы…

Полозья саней скрипѣли по алмазному снѣгу. Морозъ былъ необыкновенно силенъ. Онъ прибавилъ шагу, скоро остановился у подъѣзда и дернулъ за ручку колокольчика.

Ключъ повернулся въ замкѣ, дверь отворилась, онъ взбѣжалъ по лѣстницѣ.

— У насъ, сударь… — началъ старый слуга, снимая съ него шинель.

Онъ не успѣлъ кончить… Горинъ отворилъ и — окаменѣлый остался въ дверяхъ.

Зала была обита чернымъ сукномъ, посрединѣ возвышался катафалкъ, на катафалкѣ стоялъ небольшой гробъ, обитый малиновымъ бархатомъ, блестящими галунами, увѣшанный золочеными кистями и покрытый длиннымъ парчевымъ покровомъ, который спускался до пола. Облако ладона вилось надъ гробомъ; въ этомъ облакѣ тускло мерцали три огромныя свѣчи, и въ тишинѣ раздавался однозвучный, мѣрныій голосъ читальщика.

Горинъ безотчетно подвинулся впередъ и съ выраженіемъ какого-то страннаго любопытства, безъ мысли и безъ участья, безъ желанія знать, кто лежитъ въ этомъ гробѣ, взошелъ на ступеньки катафалка.

Тутъ онъ почувствовалъ, что силы оставляютъ его. Онъ схватился одной рукой за край гроба. Онъ узналъ ее! Она нисколько не измѣнилась. Смерть не обезобразила ее, не коснулась до нея разрушеніемъ, а, казалось, только повѣяла на нее небеснымъ воздухомъ. Она заснула, утомленная земною тягостью, и на ея ангельскомъ лицѣ замерла улыбка — предчувствіе будущей жизни. Видно было, что она встрѣтила смерть радостно, какъ давно жданную, милую гостью. За два дня до того онъ видѣлъ на лицѣ ея страдальческое выраженіе жизни, теперь на этомъ лицѣ было величественное, вѣчное спокойствіе — вѣнецъ благодати Господней! Никогда смерть не являлась въ образѣ болѣе привлекательномъ.

— Она счастлива! — произнесъ молодой человѣкъ невольно вполголоса. — О, она счастлива! — И слезы брызнули изъ глазъ его.

Онъ поцѣловалъ горячимъ поцѣлуемъ святой любви холодныя уста умершей.

Онъ первый разъ коснулся устъ ея!

Память возвратилась къ нему. Онъ сошелъ съ возвышенія, быстро отеръ слезы и остановился внизу у изголовья гроба.

Тогда ему представился этотъ безумный пиръ, на которомъ Свѣтлицкій объявилъ ему впервые о любви къ нему Зинаиды; онъ, казалось, видѣлъ передъ собою этого человѣка, коварно улыбающагося и говорящаго: "Она будетъ ваша!" Онъ вспомнилъ свои прежнія надежды, мечты — и холодный потъ выступилъ на его тѣлѣ.

Жизнь на минуту явилась передъ нимъ въ отвратительномъ видѣ; и онъ понялъ, что смерть можетъ быть высшею наградою, истиннымъ счастіемъ!

Это былъ великій урокъ, такъ нечаянно почерпнутый изъ дѣйствительности, изъ общества, урокъ, глубоко нарѣзавшійся на сердцѣ юноши и имѣвшій вліяніе на всю остальную жизнь его.

Онъ впервые съ благоговѣніемъ палъ на колѣни передъ неисповѣдимою волею Бога!

Вдругъ, въ эту самую минуту раскаянія и благоговѣнія, онъ почувствовалъ чью-то руку на плечѣ своемъ и оборотился.

Передъ иимъ стоялъ полковникъ.

Кровь бросилась въ голову Горина.

— Я зналъ, что ты примешь къ сердцу мое несчастіе, — говорилъ полковникъ, — зналъ, что ты не забудешь обо мнѣ въ такія минуты. Она была несравненная женщина! Моя потеря невыразима! Я употребилъ все, чтобы съ приличною честью и даже съ нѣкоторымъ великолѣпіемъ похоронить ея тѣло. Я былъ обязанъ это сдѣлать.

Горинъ молчалъ.

Полковникъ отошелъ и сталъ по другую сторону гроба, противъ него.

Негодованіе задушило молодого человѣка, онъ готовъ былъ растоптать полковника подъ своими ногами; но когда первое волненіе стихло въ немъ, онъ снова задумался.

Составить счастіе женщины, продолжительное, ничѣмъ ненарушаемое счастіе! Много ли найдется людей, которые въ состояніи этого выполнить? — спросилъ онъ самого себя…

Двери сосѣдней комнаты отворились.