Мирные досуги инспектора Крафта - Мариэтта Чудакова

То ли в эту зиму, то ли в следующую Крафт видел этого человека еще один раз, теперь уже последний, — и в наиболее плачевном состоянии. Крафт лежал тогда в городской больнице в связи с пустяковой операцией и уже шатался по коридорам, ища партнера для шахмат, когда прошел слух, что в отдельной палате лежит ученый и за ним усердно наблюдают врачи.

Крафт узнал, что ученый несколько месяцев назад исчез из дома, предупредив соседку, что уезжает надолго. Никто не стал бы им интересоваться, но недели через три после Рождества его нашли в сторожке лесника на самом глухом участке здешнего леса. Казалось, он в глубоком обмороке. Сторожка не была протоплена, везде замерзла вода, непонятно, как не замерз больной. Привести его в чувство не удавалось, но сердце продолжало работать — слабо и ровно. Его перевезли в город. Прошла неделя, другая. Стало ясно, что он впал в летаргический сон. В городской больнице он находился уже второй месяц. Крафт видел его. Он лежал с вытянутыми, одеревенелыми руками и ногами и едва заметно дышал. Крафт вышел из больницы, а спустя месяц узнал от знакомого врача, что как раз на другой день после его выписки у больного появились признаки жизни. Он стал шевелиться, открывать глаза и через две-три недели уже полностью пришел в себя. Любопытно, говорил врач, что за время сна он почти не исхудал, тогда как животное, скажем, во время спячки теряет почти половину своего веса. Как оказался он в глухом лесу, а потом в избушке, пациент вспомнить не смог. Очень скоро он уже приступил к лекциям и, говорили, читал их с подъемом.

Крафт составил список людей, встречавшихся с пропавшим периодически, и стал их опрашивать. Постепенно сложился облик человека способного, даже яркого, но, что называется, со странностями, с годами, видимо, усиливавшимися. Он жил в этом округе давно, сначала в городе, но лет десять назад купил дом на краю леса. Любил многочасовые уединенные прогулки, уходил далеко в чащу. Зимой его видели редко: последние годы он, видимо, проводил всю зиму в других краях, семьи у него не было, отчета в своих поездках никому не давал. Заметили, что последние годы чудак временами впадал в какое-то умственное оцепенение. Один из знавших его, наиболее старательно отнесшийся к вопросам Крафта, утверждал, что это состояние предшествовало, по его наблюдениям, долгим отлучкам.

Крафт побывал в доме пропавшего и осмотрел его архив. Писем нашлось мало, в основном от женщин. Связи с ними были кратковременны — укладывались в два-три месяца. Крафт не обнаружил чьих-либо писем с угрозами или попытками шантажа. Переписка показывала, что общение с людьми с годами неукоснительно сокращалось — это подтвердили и расспросы. Собственных рукописей пропавшего нашлось немного — главным образом курс по электротехнике, в разных вариантах. Но отдельные листки, не имевшие никакого отношения к электротехнике, Крафт находил то на ночной тумбочке, то на кухонном столе. Это был повторяющийся рисунок — окружность с концентрическими кольцами внутри, и столбики цифр рядом. На некоторых листках обнаружились строки, похожие на строчки стихов, — так, по крайней мере, определил их Крафт. Это были черновые наброски — с зачеркиваниями, заменами слов — стихов о природе, к которым он уже успел присмотреться у известных авторов. То общее свойство таких стихов, которое Крафт все силился уловить и никак не мог, выступало здесь довольно ярко, но тоже не поддавалось определению.

В порыве милосердия березыВсе покрывают медною листвой.Приветственное карканье вороньеИ дятлов сострадательная дробь.От тишины осенней не оглохни,Не опади нечаянно с листвой.

Рядом с последними строками был нарисован березовый крест.

Тут новое событие отвлекло Крафта от изучения архива — из реки выловили охотничье ружье. Осмотр показал, что выстрелы в лесоруба сделаны из него. Но вот что озадачивало — обойма была полная, не хватало лишь одного патрона. И тут житель самого близкого к реке домика на том берегу вспомнил, что слышал одинокий выстрел на рассвете следующего дня после убийства. Что ж, сказал себе Крафт, если этим выстрелом пропавший был убит на берегу и сброшен в реку, тело его всплывет рано или поздно в низовьях, и он об этом узнает. Крафт решил сделать перерыв в расследовании дела, вернулся к своим выпискам из стихотворных сборников и стал понемногу их систематизировать. Постепенно собрался довольно любопытный материал. Люди, писавшие эти стихи, были по-разному ориентированы относительно годичного солнцеоборота. Одни шли с ним более или менее в лад, другие как-то боком. Третьи совершенно определенно двигались против часовой, или, вернее, годовой стрелки — увядали весной, расцветали осенью — только ей из всех времен года радовался уже упоминавшийся, признанный великим русский поэт. Крафт несколько раз перечитал уже читанное им стихотворение и особо отметил уверенность поэта, что осень полезна его здоровью — даже своим «русским холодом». Всякой осенью он всякий раз заново молодеет и в нем кипят желанья. Осень привлекала его точно так, как кого-либо, был уверен поэт, может привлекать обреченная на смерть больная туберкулезом барышня… Как и в первый раз, Крафт, читая об этом, пожимал плечами, но продолжал листать поэтические томики. Одни поэты писали как бы о себе, другие передавали это слишком тесное единение с природой своим героям.

Особо выделял Крафт и даже понемногу начал классифицировать стихотворения — или отдельные их фрагменты — о деревьях.

Тот же русский поэт описывал три сосны своего детства как родных и близких, и новую рощу, выросшую вокруг них за годы его отсутствия, видел как детей, как зеленую семью, зато вдали стоит одинокое дерево, уподобленное автором старому холостяку, — вокруг него по-прежнему пусто. Крафт увлекся и нашел еще более выразительное в избранном им ракурсе стихотворение у немецкого поэта. Там мощное хвойное дерево стоит также совершенно одиноко где-то на Севере, на голой вершине, его морит сон, оно сковано смерзшимся белым покровом.

Эта застылость, обездвиженность, логически вытекающая из скованности дерева льдом и снегом, привлекла особое внимание Крафта. И в этом безрадостном состоянии дерево — это был скорее всего кедр — безнадежно и страстно мечтает о пальме, в безмолвной тоске произрастающей в некоей экзотической стране, надо думать, весьма и весьма далеко от крайнего, по-видимому, Севера, на неприступной и, по контрасту к ледяному покрову, накаляемой жарким солнцем Востока скале. Сила мужской неудовлетворенной любви к далекой и совершенно недоступной женщине, мощь роковых обстоятельств разила читающего это короткое стихотворение с убедительностью удара. Оно будто приоткрыло Крафту если не дверь, то щель в страну поэтических форм.