Стихотворения - Алексей Апухтин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
1870-е годы
НОЧЬ В МОНПЛЕЗИРЕ
На берег сходит ночь, беззвучна и тепла,Не видно кораблей из-за туманной дали, И, словно очи без числа, Над морем звезды замигали. Ни шелеста в деревьях вековых, Ни звука голоса людского,И кажется, что все навек уснуть готово В объятиях ночных.Но морю не до сна. Каким-то гневом полны, Надменные, нахмуренные волны О берег бьются и стучат;Чего-то требует их ропот непонятный, В их шуме с ночью благодатной Какой-то слышится разлад. С каким же ты гигантом в споре?Чего же хочешь ты, бушующее море, От бедных жителей земных? Кому ты шлешь свои веленья? И в этот час, когда весь мир затих, Кто выдвинул мятежное волненье Из недр неведомых твоих? Ответа нет… Громадою нестройной Кипит и пенится вода… Не так ли в сердце иногда, Когда кругом все тихо и спокойно,И ровно дышит грудь, и ясно блещет взор,И весело звучит знакомый разговор, —Вдруг поднимается нежданное волненье:Зачем весь этот блеск, откуда этот шум? Что значит этих бурных дум Неодолимое стремленье?Не вспыхнул ли любви заветный огонек, Предвестье ль это близкого ненастья,Воспоминание ль утраченного счастьяИль в сонной совести проснувшийся упрек?Кто может это знать? Но разум понимает,Что в сердце есть у нас такая глубина, Куда и мысль не проникает; Откуда, как с морского дна, Могучим трепетом полна, Неведомая сила вылетает И что-то смутно повторяет, Как набежавшая волна.
1868
ПЕВИЦА
С хозяйкой под руку, спокойно, величаво Она идет к роялю. Все молчит,И смотрит на нее с улыбкою лукавой Девиц и дам завистливый синклит.Она красавица, по приговору света Давно ей этот титул дан;Глубокие глаза ее полны привета,И строен, и высок ее цветущий стан. Она запела… как-то тихо, вяло, И к музыканту обращенный взор Изобразил немой укор, —Она не в голосе, всем это ясно стало… Но вот минута слабости прошла, Вот голос дрогнул от волненья, И словно буря вдохновенья Ее на крыльях унесла.И песня полилась, широкая, как море:То страсть нам слышалась, кипящая в кровиТо робкие мольбы, разбитой жизни горе,То жгучая тоска отринутой любви…О, как могла понять так верно сердца мукиОна, красавица, беспечная на взгляд? Откуда эти тающие звуки, Что за душу хватают и щемят?
И вспомнилася мне другая зала,Большая, темная… Дрожащим огонькомВ углу горел камин, одна свеча мерцала, И у рояля были мы вдвоем. Она сидела бледная, больная, Рассеянно вперя куда-то взор, По клавишам рукой перебирая… Невесел был наш разговор:"Меня не удивят ни злоба, ни измена, — Она сказала голосом глухим, — Увы, я так привыкла к ним!" И, словно вырвавшись из плена,Две крупные слезы скатились по щекам. —А мне хотелося упасть к ее ногам, И думал я в тоске глубокой:Зачем так создан свет, что зло царит одно, Зачем, зачем страдать осуждено Все то, что так прекрасно и высоко?Мечты мои прервал рукоплесканий гром. Вскочило все, заволновалось,И впечатление глубоким мне казалось!Мгновение прошло — и вновь звучит кругом,С обычной пустотой и пошлостью своею,Речей салонных гул; спокойна и светла Она сидит у чайного стола;Банальный фимиам мужчины жгут пред нею, И сладкие ей речи говорит Девиц и дам сияющий синклит.
Май 1884
A LA POINTE
Недвижно безмолвное море,По берегу чинно идутЗнакомые лица, и в сбореВесь праздный, гуляющий люд.
Проходит банкир бородатый,Гремит офицер палашом,Попарно снуют дипломатыС серьезным и кислым лицом.
Как мумии, важны и прямы,В колясках своих дорогихБолтают нарядные дамы,Но речи не клеются их.
"Вы будете завтра у Зины?.."— "Княгине мой низкий поклон…"— "Из Бадена пишут кузины,Что Бисмарк испортил сезон…"
Блондинка с улыбкой небеснойЛепечет, поднявши лорнет:"Как солнце заходит чудесно!"А солнца давно уже нет.
Гуманное общество теша,Несется приятная весть:Пришла из Берлина депеша:Убитых не могут и счесть.
Графиня супруга толкает:"Однако, мой друг, посмотри,Как весело Рейс выступает,Как грустен несчастный Флери".
Не слышно веселого звука,И гордо на всем берегуЦарит величавая скука,Столь чтимая в светском кругу.
Темнеет. Роса набежала.Туманом оделся залив.Разъехались дамы сначала,Запас новостей истощив.
Наружно смиренны и кротки,На промысел выгодный свойОтправились в город кокоткиБеспечной и хищной гурьбой.
И следом за ними, зевая,Дивя их своей пустотой,Ушла молодежь золотаяОканчивать день трудовой.
Рассеялись всадников кучи,Коляски исчезли в пыли,На западе хмурые тучиКак полог свинцовый легли.
Один я. — Опять надо мноюВезде тишина и простор;В лесу, далеко, за водою,Как молния вспыхнул костер.
Как рвется душа, изнывая,На яркое пламя костра!Кипит здесь беседа живаяИ будет кипеть до утра;
От холода, скуки, ненастьяЗдесь, верно, надежный приют;Быть может, нежданное счастьеСвило себе гнездышко тут.
И сердце трепещет невольно…И знаю я: ехать пора,Но как-то расстаться мне больноС далеким мерцаньем костра.
10 августа 1870
ССОРА
Ночь давно уж царила над миром,А они, чтоб оканчивать споры,Все сидели за дружеским пиром,Но не дружные шли разговоры.Понемногу словами пустымиРаздражались они до мученья,Словно кто-то сидел между нимиИ нашептывал им оскорбленья.И сверкали тревожные взгляды,Искаженные лица горели,Обвиненья росли без пощадыИ упреки без смысла и цели.Все, что прежде в душе накипело,Все, чем жизнь их язвила пустая,Они вспомнили злобно и смело,Друг на друге то зло вымещая…
Наступила минута молчанья;Она вечностью им показалась,И при виде чужого страданьяК ним невольная жалость подкралась.Им хотелось чудесною силойВоротить все, что сказано было,И слететь уже было готовоЗадушевное, теплое слово,И, быть может, сквозь мрак раздраженья,Им — измученным гневом и горем —Уже виделся миг примиренья,Как маяк лучезарный над морем.Проходили часы за часами,А друзья все смотрели врагами,Голоса возвышалися снова…Задушевное, теплое слово,Что за миг так легко им казалось,Не припомнилось им, не сказалось,А слова набегали другие,Безотрадные, жесткие, злые;И сверкали тревожные взгляды,Искаженные лица горели,Обвиненья росли без пощадыИ упреки без смысла и цели…И уж ночь не царила над миром,А они неразлучной четоюВсе сидели за дружеским пиром,Словно тешась безумной враждою!Вот и утра лучи заблестели…Новый день не принес примиренья…Потухавшие свечи тускнели,Как сердца без любви и прощенья.
Апрель 1883