Клад - Валентин Маслюков

Неопределенность становилась невыносима. А они все говорили и говорили, рассуждали и прекословили – умствовали, остро переживая свое невежество и неспособность добраться до истины.

– Был случай, – толковал Поплева, – один волшебник, его звали Кратохвил…

– Известное имя, – мог вставить и Тучка, который и сам успел кое-чего разузнать и обогатил свою память изрядным запасом бесполезных сведений.

– Я и говорю, известное, – возражал Поплева с раздражительностью, обычно ему не свойственной. Поплева и Тучка на шканцах среди густых зарослей гороха пыхали в две трубки, а Золотинка ползала по палубе и для развлечения конопатила пазы. Воображала, что конопатит, – в хозяйстве братьев и без Золотинкиных усилий нигде ничего не протекало. Так что невинная забава Золотинки – и это не лишним будет отметить – ничем особенным не отличалась от забав и развлечений любого человеческого детеныша, которые исчерпывающим образом описаны известным присловьем: «строгай, строгай, сынку, тата потом топором поправит!» Некоторое время, отставив трубки, братья сосредоточенно наблюдали трудолюбивые усилия малышки… А возвращение к разговору вызвало новое, ожесточенное пыхание. – Так вот, значит, Кратохвил. Известный волшебник. Деньги у него не залеживались. И вот однажды, когда сидел он на мели, разве не голодал, случайно обнаружил где-то завалявшиеся золотые, восемь монет. Он обратил их в кошку.

– Ну, и что?

– Кошка убежала.

Тучка пожал плечами; безмолвно выраженное сомнение сопровождалось осторожным взглядом в сторону Золотинки. Тучка не хотел верить в возможность превращения, а Поплева такого превращения боялся – на этом они и не сходились. А девочка в синей шапочке, из-под которой выбивались золотые кудряшки, мурлыкала и играла словами. Слова ее походили на тающие в воздухе разноцветные лепестки.

– Хорошо, – говорил Поплева, однако хмурый тон его и невыразимо мрачный вид свидетельствовали, что ничего хорошего, в сущности, ожидать не приходится. – Еще пример. Похлеще будет. Один недобрый и неумный колдун, – Поплева поднял палец, желая отметить это важное и многое объясняющее обстоятельство, – случайно узнал про своего шурина, что тот просто-напросто ходячий клад. И никто сердечного не заподозрил, с этим он дожил до почтенного возраста, окруженный всеобщим уважением и любовью. И вот в один прекрасный базарный день при всем честном народе этот дурак вздумал пошутить. И значит, бормочет заклинание.

– Ну и что он там бормотал? Заклинание-то какое?

– В том-то и дело. – Поплева заговорил особенным деревянным голосом, каким повторяют маловразумительные чужие слова: – Имеются только неполные и темные записи в «Хронике двенадцати врат». – С тайным смущением братья переглянулись: никто из них толком не знал, что такое «хроника», они имели сомнения относительно действительного смысла такого выражения, как «двенадцать врат», и, наконец, нимало не подозревали, что составленные вместе, слова эти означали название одной редкой, но знаменитой книги. Цепкая и легкая память губила Поплеву, он изнемогал под тяжестью засевших в голове понятий, о значении которых мог судить только гадательно. Не лучше чувствовал себя и Тучка, он не решился переспросить, и братья, так и не промерив глубины, с величайшей осторожностью миновали «Хронику двенадцати врат». – Так вот, колдун произносит заклинание и шурин на глазах, я тебе говорю, – все так и обалдели – начинает трястись, колеблется… весь перекорежился – и, как прорвало, ухнул наземь горою звенящих грошей, так все и посыпалось. Каково?

– Каково? – бессмысленно повторил Тучка.

– Ужасно, понимаешь, досадно, что твой ближайший родственник, как фаршированный гусь, нашпигован медными грошами. И при громадном стечении народа. Земля засыпана позеленевшей медью. И всё дрянные, стертые, бог весть когда вышедшие из употребления монеты. Каково? Колдун бодрится: сейчас я все соберу, только, кричит, ничего не лапать, не трогайте! Да куда там! Народ напирает, стон, гам, крик, гроши топчут в грязь, растаскивают. Колдун аж трясется, бормочет одно заклятие, другое – без толку! Пока он там пыхтел, бессовестный, без стыда без совести народ растащил шурина по карманам.

– Гроши?

– Как посыпалось… шурин по рукам и пошел. Весь мелочью разошелся. Заново уж не соберешь – большая недостача выходит. Так вот за ломаный грош и пропал.

Итогом долгих разговоров явилась окрепшая понемногу мысль, что нужно купить книгу. Братья подступали к замыслу не без робости, не чувствуя в себе достаточной нравственной готовности для такого обязывающего поступка. К тому же книга стоила дорого – настоящая старинная книга в заплесневелом кожаном переплете. Они прикинули свои возможности и выходило, что придется подтянуть пояса. Однако переговоры продолжались, первоначальную цену удалось сбить до девяти червонцев. И тогда получилось, что отступать некуда – нужно набраться духу и ринуться очертя голову в неведомое.

– Владейте! – доброжелательно сказал им лекарь Чепчуг Яря, пропахший полынными запахами сморчок, пересчитал деньги, обстоятельно вытер книгу тряпкой и вынес ее братьям. Выпуклые глаза лекаря под опущенными веками редко открывались во всю ширь.

– А вы, значит, как? – с учтивым сожалением, но, в сущности говоря, только из вежливости, для приятной беседы спросил Поплева.

Чепчуг Яря зыркнул из-под опущенных век:

– Я такими вещами не слишком интересуюсь.

По случаю покупки братья вырядились в новое платье, натянули жирно смазанные сапоги и теперь, деревянно выпрямившись, сидели на лавке и комкали в руках шляпы. Нарядили и Золотинку; она тоже угадывала значение дня – вскарабкалась на лавку между Поплевой и Тучкой и, подражая братьям, стащила с головы синюю шапочку. Странные запахи обширного сводчатого подвала будоражили воображение, девочка шмыгала глазками, но балаболить не решалась. По углам, за каменными столбами залегла жутковатая мгла, и не было никакой уверенности, что там, куда не проникал взгляд, продолжался все тот же подвал, а не что-то совсем иное. Выпуклыми боками громоздились повсюду полчища замечательных склянок. Они возбуждали тайную, невыразимую и, как Золотинка понимала, несколько преступную надежду когда-нибудь, при случае переставить, перещупать руками это невиданное изобилие. Торжественные ухватки братьев, однако, побуждали Золотинку к скромности.

Приняв книгу на обе руки, Поплева тяжело опрокинул ее, отстегнул застежки и перевернул несколько больших, толстых листов. Он проглядывал книгу равномерно и слепо так, словно испытывал потребность убедиться на месте ли письмена.