Ликуя и скорбя - Федор Шахмагонов

Великий рязанский князь Юрий Игоревич поставил на дорогах заставы, звал беженцев в свою дружину, но никого не неволил. Кому было очень обидно покидать родную землю, брали оружие и щит, становились под стяг рязанского князя, иные, опустив долу глаза, отмалчивались и уходили на север, под защиту сына великого Всеволода, полагая, что сын Всеволода неуязвим для пришельцев, кто бы они ни были.

С курских, черниговских и рязанских окраин тянулись по дорогам беженцы, пыль не опадала на кривых проселках. Им сочувствовали, но страха их никто не понимал. Шла жизнь будто бы обычным своим рядом. И хотя скакали по дорогам, запаляя коней, гонцы от одного князя к другому, никто не мог поверить, что в одночасье всей земле, всей жизни придет конец. Так же, как всегда, звонили колокола, сзывая на церковную службу, так же, как из года в год (давненько не беспокоили и половцы), собирались на погостах великие торги, варили хмельную брагу на яблочные спасы, ждали покрова и с ним свадебных дней, в хороводах провожали песнями молодиц в замужество.

«О светло-светлая и прекрасно украшенная земля Русская и многими красотами преисполненная: озерами многими, реками и источниками, месточестными горами, крутыми холмами, высокими дубравами, чистыми полями, дивными зверями различными, птицами бесчисленными, городами великими, селами дивными, садами обильными, домами церковными и князьями грозными, боярами честными, вельможами многими. Всем ты наполнена, земля Русская!.. Отсюда до венгров и до поляков, и до чехов, от чехов до ятвягов, и от ятвягов до литвы, от немцев до корел, от корел до Устюга, где были тоймичи язычники, и за дышущее море[5], от моря до болгар, от болгар до буртас, от буртас, до черемис, от черемис до мордвы,— то все покорено было христианскому языку, великому князю Всеволоду, отцу его Юрью[6], князю киевскому, деду его Владимиру Мономаху, которым половцы детей своих пугали в колыбели. А литва из болот на свет не вылезала, и венгры укрепляли каменные города железными воротами, чтобы на них великий Владимир не наехал, а немцы радовались, будучи далече за синим морем...»

Так пели гусельники, идя от города к городу, от погоста к погосту, от князя к князю, о русской земле и звали князей, витязей, бояр, простой черный люд собраться вместе и оказать свою силу неведомому врагу.

Летописец записал о неведомом враге: «Пришла неслыханная рать. Их никто хорошо не знает, кто они и откуда пришли, и какой язык их, и какого они племени, и какая вера их...»

Тихо, тихо догорала осень, тихо, как перед грозой. Но разве в морозную зиму бывают грозы? Половцы не единожды нападали на Русь, но никогда зимой, никогда по морозу, никогда по глубокому снегу.

Минулось за этот год. Так думали черные люди, так думали князья, надеясь за зиму, к концу половодья, решить, как обороняться, откладывали общий сбор, колебались, ждать ли врага в осаде, выходить ли навстречу.

Достигали великокняжеских дворов известия из Европы от заморских королей, что радуются там надвигающейся грозе на Русь, пусть погибнет восточный сосед, черная зависть омывалась черной радостью...

Отзвенел под копытами коней мерзлой землей ноябрь. Метели осыпали землю снегом. Хлынул поток на Русь. Достигло русских людей имя того, который вел нашествие. Назывался он Бату-ханом, окрестили его на Руси Батыем.

И доныне рязанская земля хранит память о битве рязанцев с полчищами Батыя. На Проне, там, где она разворачивается к Оке, стоит село Засечье. Над селом просторное поле, а за полем вьется полевая дорога к заросшим бурьяном земляным валам Старой Рязани. Там, где Проня сливается с Окой, вздымается высокая гора, на горе стоит деревня Иконино. По реке Проне, выше Засечья, за высокими горками расположилось село Добрый Сот.

От Старой Рязани вверх по Оке до впадения Прони в Оку и вверх по Проне до самого Пронска места обжитые с древнейших времен. Далеко раскинула Рязань свои посады, к посадам подтягивались селения и погосты. Названия Засечье, Иконино и Добрый Сот и сегодня людская молва связывает с битвой, которая произошла здесь в декабре 1237 года.

Великий князь Юрий Игоревич вышел в поле, что раскинулось над Засечьем. Княжий двор стоял на горе, там высились и рязанские чудотворные иконы. Потому и гора зовется Иконинской, а деревня — Иконино. Поле, где произошла сеча, дало название селу: Засечье, а на Проне в густом лесу стояла в засаде дружина пронского князя, сотни пронских витязей, потому и названо это место Добрым Сотом.

Разве кто из рязанских дружинников и черных людей, привычных к бою, не знал, что такое половецкие стрелы, что такое «половецкая карусель», когда кружатся и кружатся половцы, пуская стрелы? Половецкий лук никогда не имел той дальности полета стрелы, как русский лук. Половцы пускали тучи стрел.  Нельзя было сказать, что Батыевы воины пускали стрелы, они лили стрелы, изливали поток стрел, как течет река, как ливень льет воду на землю. Стрелы застили небо, погасили дневной свет, они лились и лились, а враг рассеивался перед конным строем кованой дружины. Всадники, окованные в доспехи,  с тяжелыми копьями,  пронзали пустоту, а их заливал, захлестывал поток стрел, река стрел, ливень стрел с неба, с боков — в лицо, в ноги. Падали пораженные десятком стрел кони, рвались, метались в агонии от жалящих стрел. Дружины сломали строй, и вот воины спешены, воины сбиты в кучку, а черные люди, что вышли без доспехов, ложатся как колосья ржи под серпом, так и не достигнув врага. Но ни один рязанец не побежал от ливня стрел, дождались, когда на них кинулись со всех сторон Батыевы всадники. Поднимались с земли те, кто считался убитым, рубили топорами, схватывались в опояску,  стаскивали,  скидывали пришлых всадников с коней, рубились, зубами грызли. Все полегли до единого. Юрия Игоревича уволокли с поля боя, ему еще надо оборонять город.

Летописец записал: «Многие князи местные, и все-воды крепкие, и воинство все равно умерли и единую смертную чашу испили. Ни один из них не возвратился вспять: все вместе мертвые лежали... И начали воевать Рязанскую землю, и велел Батый бить и жечь и сечь без милости. И град Пронск, и град Белгород, и Иже-славец разорил до основания, и всех людей побили без милости. И текла кровь христианская, как река сильная...»

От половцев ничего подобного видеть не доводилось, хотя именно половцы научили окраинных жителей прятаться во время внезапных набегов. Но то летние набеги, под каждым кустом и стол и дом. Зимой тяжко прятаться. Однако привычка была. Те, кто не мог взять оружие — женщины, дети, старики,— отошли за Оку в глубокие, как пропасть, леса, где болота не замерзали и в крещенские морозы. Схоронились в землянках, в лесных бортнических избах, в оврагах. Ночью вполнеба полыхали зарева пожаров, казалось, что в урочища достигал жар от горящих городов.