Ф.М.Достоевский. Новые материалы и исследования - Г. Коган

Достоевский подчеркивает:

"Долгом считаю заметить, что с Чернышевским я говорил искренно <…> я убежден, что сам Чернышевский подтвердит точность моего рассказа о нашей встрече, если когда-нибудь прочтет его".

Мог ли Достоевский просить Чернышевского воздействовать на революционные круги, будто бы виновные в поджогах, когда в редакционной статье "Пожары" выражалась совсем иная точка зрения: "доказано ли <…> что люди, производящие поджоги, в связи с "Молодой Россией"?" и что "они в этом случае очутились бы в положении человека, желающего гладить своего друга по голове железной рукавицей, утыканной гвоздями", а во второй статье, написанной через день, делалось уточнение: "мы положительно отвергаем", что "эти пожары имеют что-нибудь общее с политическим движением".

Остановить прокламации, подобные "Молодой России", а не поджоги, просил Достоевский Чернышевского. И так ли смешна была просьба Достоевского? Так ли не прав он был, придя с этой просьбой именно к Чернышевскому? Разве посылка Чернышевским Слепцова в Москву с целью воздействовать на издателей "Молодой России", чтобы они предприняли какие-нибудь шаги для смягчения впечатления от некоторых излишних пунктов требований прокламации[139], не есть именно то, о чем Достоевский просил Чернышевского? А прокламация "Предостережение", которая не вышла только потому, что была в рукописи забрана при обыске у П. Д. Баллода, если и не является, как это считал Баллод, в какой-то степени результатом поездки в Москву Слепцова и Утина[140], то разве она не могла быть вызвана именно тем, что Достоевский выразил в словах: "Вам стоит только вслух где-нибудь заявить ваше порицание, и это дойдет до них"? А обращение "К нашим лучшим друзьям", которое готовил Чернышевский и которое не вышло из-за его скорого ареста, не подчеркивало ли самим словом "лучшим" известную близость при различии взглядов с авторами "Молодой России"? И не носили ли ответы Чернышевского, как их запомнил Достоевский, особенно вначале, тактический характер?

" — Николай Гаврилович, что это такое? — вынул я прокламацию.

Он взял ее как совсем не знакомую ему вещь и прочел" <…>

— Ну что же? — спросил он с легкой улыбкой.

— Неужели они так глупы и смешны? Неужели нельзя остановить их и прекратить эту мерзость?

Он чрезвычайно веско и внушительно отвечал: — Неужели вы предполагаете, что я солидарен с ними, и думаете, что я мог участвовать в составлении этой бумажки?

— Именно не предполагал, — отвечал я, — и даже считаю ненужным вас в этом уверять. Но во всяком случае их надо остановить во что бы то ни стало. Ваше слово для них веско и уж, конечно, они боятся Вашего мнения.

— Я никого из них не знаю.

— Уверен и в этом. Но вовсе и не нужно их знать и говорить с ними лично". (XI. — 25).

Но это уже выходит за рамки нашей темы и не подлежит нашему рассмотрению. Одно следует считать установленным, что не о поджогах, а о прокламации шла речь в беседе Достоевского с Чернышевским, и уже пора снять с этой беседы тот налет комизма, в котором предстают в рассказе Чернышевского приход, поведение, просьбы Достоевского.

Запрещенные статьи и приход к Чернышевскому явления одного порядка: оба они вызваны высоким гуманным чувством, тревогой за подозреваемых. В опасности была судьба юношества, и Достоевский молчать не мог. Было бы странно требовать от него согласия с программой "Молодой России", которую и Пантелеев называл "порывом увлечения горячих голов"[141], и Баллод, говоря о впечатлении, произведенном на его товарищей прокламацией, свидетельствовал, что "большая часть из них находила, что М. Р. хватила через край"[142], и Бакунин сперва осуждал "Молодую Россию" и только в 1868 г. на Бернском конгрессе Лиги мира встал на ее защиту[143]. Правда, Достоевский называл "Молодую Россию", "глупейшим листком", но за оклеветанных он выступил прямо и твердо, не думая о последствиях. В запрещенных статьях нет и следа того "отпечатка <…> нейтральности", который, по словам В. В. Ермилова, лежит на произведениях Достоевского конца 50-х-начала 60-х годов[144]. В статье "Пожары" он высказал все, что считал нужным сказать, и вряд ли "Современник" и "Русское слово", если бы даже они и не были приостановлены, могли бы что-либо добавить.

Статья "Пожары" дает возможность глубже и точнее понять позицию Достоевского в начале 1860-х годов.

Кончились пожары, затихли толки, постепенно перестала писать о пожарах и пресса, составил свой убийственный для властей отчет Суворов, и лишь один Валуев, вопреки тому, что обнаружилось и что он и ранее знал о невинности левых в поджогах, продолжал свою грязную игру.

В 1864 г. он во всеподданнейшем докладе, касаясь петербургских пожаров 1862 г., писал:

"…Ясно было, что пожары происходили от поджогов. Не менее явною казалась связь между поджигателями, старавшимися распространить смятение и неудовольствие в народе путем материальных опустошений, и теми другими преступниками, которые усиливались возжечь нравственный пожар правительственного и социального переворота. Несмотря на неудачу или неполный успех полицейских исследований, здравый смысл народа не усомнился в этой связи"[145].

В начале нашей статьи мы писали о двух вопросах, которые неизбежно встают перед исследователями причин петербургских пожаров 1862 г.: носили ли поджоги единичный или организованный характер, и если были организованы, то кем? К каким же выводам мы пришли?

Единичные поджоги с корыстной целью, несомненно, были. О них говорит в своем отчете Суворов и свидетельствуют материалы, сохранившиеся в делах департамента полиции исполнительной; о корыстных поджогах писал в своем дневнике В. Ф. Одоевский[146], вспоминал И. Е. Андреевский[147].

Могли ли быть совершены отдельные поджоги представителями революционных кругов? Кропоткин допускал возможность возникновения подобных намерений "в голове единичных представителей революционного лагеря"[148], но тут же рассказом о смерти сенатора Жданова давал понять, что не в этой среде следует искать поджигателей[149]. К тому же жечь Петербург революционным элементам было явно не выгодно, а тем более сейчас же после появления "Молодой России". Это подчеркивалось в статье "Пожары", об этом писала "Искра", отмечала и запрещенная статья "Пожары и зажигатели".

Об этом говорят и слова Кельсиева в его "Исповеди":

"Они нам крепко досадили"[150].

Вот и все, что можно сказать о единичных поджогах; ясно, что не они вызвали те страшные, почти единовременные массовые пожары в Петербурге и провинции, которые наполнили население таким ужасом. Следовательно, кроме единичных пожаров, были несомненно и организованные. Кем? Следы как будто ведут к властям, но будем объективны и перечислим все то, что может в какой-либо мере служить в пользу подозреваемых.

Об единичных поджогах мы уже сказали. Есть еще одно, о чем вспоминают все современники, — это ветер, бушевавший в дни, когда горел Апраксин двор[151]. Ветер мог несколько расширить размеры пожара, но пожар этот был лишь одним из многих.

Наконец, последнее, что может говорить в пользу властей, это те неизбежные финансовые затруднения, которые не могут не вызывать массовые пожары. К тому же в данном случае пожары временами принимали размеры, которые независимо от любых соображений, были властям нежелательны[152].

Вот и все, что можно привести в защиту властей: единичные поджоги в корыстных целях и …ветер. Немного! Все это, естественно, не могло вылиться в "пожарную стихию" 1862 г. Что же касается неизбежных финансовых и других затруднений, то поставленные цели их с лихвой перекрывали.

Посмотрим теперь, что говорит не в пользу властей: страна была накануне восстания, в опасности был не только режим, но и династия. Правительству необходимо было сломить революционное движение, опередить его. Главное затруднение заключалось в том, что все слои населения были недовольны режимом, правительство не имело среди них точки опоры. Единственным выходом было быстро, любым способом вырвать массы из-под революционного влияния, перетянуть на свою сторону. Такой цели могли служить пожары. Показать народу, что они и связанные с ними бедствия — это и есть пути революции, заставить отшатнуться от нее, борьбой с виновниками этих бедствий завоевать утерянный авторитет — было очень соблазнительно. Имелся в этом, конечно, и риск, но медлить было еще более рискованно. Дальнейшее подтвердило "правильность" такого пути.