Законодатели - Вера Крыжановская-Рочестер

Напрасно жена умоляла меня помиловать пленного врага и отказаться от новой задуманной мною войны, я не хотел ничего слушать. Я обнаглел, чувствуя свою безнаказанность, и был упоен своим оккультным могуществом, воздаваемыми мне почестями, гордым сознанием, что утроил территорию своего царства и, наконец, благодарностью народа, провозглашавшего меня гением за то, что я совершил столь великие подвиги почти без потери людей.

У меня родился второй сын, и я решил отпраздновать это счастливое событие, а вместе с тем и блестящее окончание последней войны большим торжеством во дворце и всенародными увеселениями. В день этого праздника ко мне собрались все знатные особы: придворные, городские и военные; а на площадях и в дворцовых дворах угощали народ и раздавали подарки.

Во время пира небо вдруг покрылось черными тучами, засверкали молнии и гром заглушал пение и музыку. Гости уже порядочно выпили, да и я также отдал дань, более чем следовало, крепкому, рекой лившемуся вину. Гроза, нарушавшая наше веселье, взбесила меня; я встал с намерением заклясть бурю и вместе с тем еще раз перед всеми явить свою власть над стихией. В этот миг молния пожаром озарила залу. Я ощутил в груди острую боль, а поток пламени объял меня, и бурный ветер подхватил, завертел, как сухой лист. Наконец на мою голову словно обрушился удар молота, и я лишился сознания…

Глава четвертая

Придя в себя, я увидел, что очутился в полутемном месте и от слабости не мог ни шевельнуться, ни думать. Понемногу, однако, мысль начала работать, глаза привыкли к сумраку, и я понял, что лежу в большом подземелье на постели из мха и укрыт шерстяным одеялом. Ни окна, ни двери не было, и только с потолка струился слабый зеленоватый свет. С одной стороны был каменный водоем, куда вливался тонкой струйкой бивший из стены ключ; по другую сторону виднелись скамья и каменный стол, на котором стояли глиняная кружка и чашка; рядом лежал хлеб.

Я был в темнице, но где? По какому случаю? Но беспорядочные мысли не давали ответа, и я в изнеможении уснул.

Пробуждение было тяжелое. Память вернулась, и я понял, что учителя, будучи не в состоянии более терпеть мои преступления и злоупотребления, поразили меня и заточили. Каким бы негодяем я ни оказался, я все же пребывал членом братства и подлежал суду. Холодный пот выступил у меня на лбу.

Не знаю, сколько времени продолжалось это безумное отчаяние, но вредоносные, исходившие из моей души миазмы сгустились и наполнили темницу мою зловонным запахом, а тело мое покрылось язвами и ранами. Телесные страдания были так ужасны, что порой пересиливали душевные.

Наконец когда однажды я катался таким образом в своем логовище в жестоких мучениях, в первый раз пришел на помощь мне Эбрамар, и дружеский голос его шепнул мне на ухо: «Молись, Удеа, кайся, очисти себя смирением; иначе ты не сможешь явиться перед своими судьями. Неужели всякое искупление не лучше этой бездеятельности, которая создает беспорядочные мысли и возбуждает страсти?».

Поток света, которым меня обдало, невыразимо облегчил меня, а сознание, что остался еще один не покинувший меня друг, привязанность которого отыскала меня и в темнице, вызвало переворот в измученной душе.

С горевшим взором и трепетом сердечным увидал я, как поток света сгустился в сияющий крест, который осенил каменный водоем. Таинственный символ вечности и искупления озарял мою темницу мягким голубоватым светом, а лучи его испускали благоухание и живительное тепло. У меня еще сохранилось представление о непобедимом могуществе этого знака, который посвященный называет печатью Всевышнего, и вдруг во мне проснулось непреодолимое желание укрыться под сенью креста, чтобы вновь обрести мою прежнюю чистоту, и я потащился к водоему. Я дрожал от волнения, как в лихорадке; наконец слезы брызнули из глаз и я, совершая поклоны, зашептал молитву.

С этого часа я уже непрерывно молился. Каждый день я омывался в водоеме, и всегда при этом из тела моего исходило липкое и зловонное вещество. Мало-помалу боли прошли, как и тяжесть тела, а я становился все легче, и мне было свободнее сосредоточиться на молитве. Вместе с тем меня все более терзали укоры совести в том, что я допустил такое пагубное ослепление страстями.

Однажды, когда я плакал и молился, прося милосердного Творца простить меня, послышался отдаленный колокольный звон, и сердце мое замерло. Мгновенно появилось во мне убеждение, что колокола эти призывают меня на суд, а минуту спустя я почувствовал, что отделяюсь от земли и медленно всплываю под своды. Там, где раньше я видел зеленоватый свет, оказалось отверстие достаточно широкое, чтобы пропустить меня. Лишь только миновал я его, как очутился в длинном сводчатом коридоре, и в конце его виднелась дверь, к которой я и направился, влекомый неведомой силой, а отверстие закрылось.

Дверь сама бесшумно распахнулась, и передо мною оказалась знакомая галерея одного из наших храмов посвящения; а колокола продолжали между тем уныло звонить, точно на погребении. В галереях находились два знакомые мне адепта; взволнованные, грустные, со слезами на глазах, сняли они с меня мое истрепанное одеяние и облачили в черную тунику, подпоясанную белым кушаком, дали в руку горевшую красную свечу и по темному узкому коридору повели к двери, завесу которой приподняли, а сами поспешно удалились.

С тяжелым сердцем и тоской в душе остановился я в нескольких шагах от входа. Очутился я в той именно зале храма, которая называлась судилищем. В глубине полукругом восседали мои бывшие наставники, великие маги и иерофанты. В качестве мага, удостоенного уже первого луча, я мог быть судим лишь магами высших степеней, а потому остальная часть залы была пуста. Глаза всех смотрели с грустью, но строго; а меня охватил вдруг такой стыд и отчаяние, что колени невольно подогнулись, свеча вывалилась, и я обеими руками закрыл лицо, по которому лились горькие слезы.

Никогда так ярко, как в эту минуту, не сознавал я свою вину и глубину моего падения.

– Встань, несчастный. Сердца наши обливаются кровью, видя склоненную во прахе голову, уже украшенную лучом светлого знания, – сказал мне один из высших магов. – Но самое ужасное для тебя, Удеа, как и для нас, это то, что мы не можем оставить тебя в своей среде. Преступления твои как мага ужасны, а ты располагаешь слишком могучим знанием, чтобы можно было разрешить тебе смешаться с толпой, и твое злоупотребление властью, к сожалению, доказало это.

– У меня нет больше знаний. Я более невежествен и слеп, чем любой из смертных, – с горечью прошептал я.

– Пришлось лишить тебя возможности вредить до тех пор, пока не решится твоя участь. Теперь минута эта настала, но мы не желаем, чтобы твой громадный труд пропал бесследно. Несмотря на заблуждения твои и падение, ты дорог нам, и мы хотели бы, чтобы ты шел по пути раскаяния и очищения, добровольно подчиняясь нашему решению. Заурядные люди видят в приговоре судьи как бы отмщение за попранные законы, а на самом деле это только способ исправления.

– Я подчиняюсь вашему решению! – ответил я.

– Так выслушай, что мы постановили. Ты отправишься в иной мир, где мы и встретимся затем после крушения этой планеты. На той земле найдется много работы, а живущее там человечество еще близко к животному состоянию. Знание, облекающее тебя силой, послужит там только на добро, потому что ты не сможешь соблазнить низшее человечество, которое не поймет тебя. Но на тебя возлагается обязанность стать его просветителем; исполнением этого долга и трудом своим ты искупишь прошлое и восстановишь себя.

Не скроем от тебя, что испытание твое будет тяжким и работа исполинская, поэтому на твое усмотрение мы предлагаем и другой остающийся тебе выход.

Ты безвозвратно потерял право и возможность оставаться здесь как бессмертный и обладатель твоего страшного знания. Итак, если изгнание кажется тебе слишком жестоким и тяжелым, ты можешь умереть, но медленной и мучительной смертью. В таком случае ты примешь некоторое вещество, которое будет разлагать твое тело, клетка за клеткой, поглотит постепенно первичную материю и вполне обнажит астральное тело. По окончанию этого разрушительного процесса ты перейдешь в пространство с тем, чтобы вновь родиться, но уже простым смертным, и затем, понемногу, путем ряда перевоплощений, отвоевать частицу своего нынешнего знания. Теперь выбирай!

Меня страшила мысль покинуть землю ради далекого неведомого мира; притом я не понимал во всей его полноте смысл приговора, ссылавшего меня на каторжные работы, да еще самые тяжкие. Другой же выход, грозивший потерей всего приобретенного мною знания и вечным изгнанием из братства, правом принадлежать к коему я справедливо гордился, показался мне столь ужасным, что все было лучше его. Поэтому я предпочел без малейшего колебания искупить вину и восстановить к себе доверие путем тяжкого труда.