Космопорт, 2014 № 01 (2) - Анна Бжезинская

Путник не отвёл взгляда от колючих глаз старика.

— Да! Живу! Каждый человек имеет право на мечту, в том числе и жители вашего Города. Думаешь, сидеть в этом умирающем месте лучше, чем жить с мечтой в душе?

— Чтобы умереть с мечтой в душе! Если кто-то решит уйти с тобой в пустыню, наслушавшись твоего бреда, то его там ожидает только смерть. А дети? Считаешь, что они не побегут в пасти к китам после твоих сказочек? Тебе не приходит это в голову, когда ты рассказываешь свои небылицы? Убирайся! Уходи прямо сейчас!

Путник покачал головой.

— Нет, я не могу уйти один, — тихо сказал он. — Я такой же упрямый, как и ты. Мне нужны спутники, чтобы продолжить поход к краю пустыни.

— Эх! — Староста махнул рукой. — Дурак! Корк, ты знаешь, что делать…

Старик вошёл в дом и хлопнул дверью, Корк с путником замерли друг против друга. Их руки застыли возле висящих на поясах самострелов.

Как? Как нам быть? Казалось, что грохот наших сердец разносится по всей площади. Ногти Анрики впились в мою ладонь.

Мгновение — и всё произошло. Корк выхватил самострел, но путник успел первым. Щёлкнула пружина. Корка отбросило в сторону. Одновременно раздался второй щелчок, и стрела пробила тело путника. Со спины. Зазубренное острие вышло из груди, тёмная в свете луны кровь брызнула на песок.

Я зажал Анрике рот.

— А-а-а, дьявол, он мне руку прострелил, — извивался Корк, пытаясь вытащить стрелу.

— Ну-ну, всё могло быть и хуже, — сказал Крыса, выходящий из темноты брошенного дома.

Мы вжались в песок. Крыса прятался буквально в десяти метрах от нас.

— Зачем вы поспешили? Я бы всё равно пристрелил эту падаль, как и собирались. — Крыса наступил ногой на мёртвое тело и выдернул стрелу.

— Больно, д-дьявол!.. — стиснув зубы, простонал Корк. — Займись вещами, а тело — в пустыню.

— Не впервой, не учи ученого, — ухмыльнулся Крыса.

Корк поднялся и, шатаясь, вошел в дом. Крыса перевернул тело путника и принялся рыться в залитой кровью одежде. Довольно хмыкнул, видимо, нашёл что-то ценное. Достал из кармана маленькую окровавленную книжку, покрутил в руках и бросил в груду веток. Туда же последовала и опустошённая сумка вместе с картой. Чиркнуло огниво, загорелось пламя. Крыса схватил тело путника за ноги и потащил в нашу сторону.

Я снял самострел с предохранителя. Показалось, что лязг металлической скобы эхом прокатился по площади. Крыса замер и насторожился. Он всматривался в темноту и словно даже принюхивался к запахам. Наконец, охотник быстро-быстро поволок мертвого путника, взяв несколько правее, и исчез во мраке между домами. Я выскочил из укрытия, бросился к костру, выхватил из него сумку и книжку, затоптал трещавшее пламя.

Вперёд! Надо быстрее бежать с этой площади, пропахшей кровью.

— Они придут за нами, — плакала Крошка.

Стас её обнял, плечи девушки вздрагивали в такт тихим всхлипываниям.

— Не придут. Нас никто не видел, — шептал Стас, прижав к себе Крошку и гладя её по русым волосам.

Я встретился взглядом с Анрикой, достал из обгоревшей сумки карту, развернул. Руки дрожали. В глазах рябило от значков и линий. Вот нарисован город, но не наш — чужой. Город перечёркнут чёрными линиями — крест накрест. Вот ещё город — и снова крест. Ещё и ещё…

Кресты, соединённые пунктирными линиями невидимых дорог, покрывали всю карту. Они сидели, словно пустынные пауки, вцепившись в бумагу скрюченными лапами. Перечёркивали надежду.

Я схватил книгу-дневник убитого путника. Обгоревшие страницы скрывали написанную историю. Можно было прочитать лишь несколько строчек в начале и в конце дневника.

«Уровень песка поднялся, кит сумел добраться до города. Города больше нет. Все погибли. Я выжил. Ухожу в пустыню».

И ещё…

«Весь мир мёртв. Города мертвы. Болезнь, чудовища и песок поглотили их всех. Везде только смерть. Я один во всей пустыне».

Кресты, уничтожившие города на карте, плясали перед глазами.

Путник так и не успел сделать следующую запись в дневнике — про наш Город.

Нет больше пустынных кораблей и летающих городов. Нет песчаного народа и высыхающего моря. Больше ничего этого нет…

И не было.

— Он всё это выдумал, да? — тихо спросила Анрика. — Он соврал?

— Путник подарил нам свою мечту, — ответил я. — Рассказал про то, во что хотел верить сам. Он жил надеждой.

Я обвел взглядом Анрику, своих друзей — Крошку и Стаса.

— А карта… Это ведь всего лишь карта. На ней всегда можно нарисовать свой собственный путь.

— Мы всё равно уйдём, да? — посмотрел на меня Стас.

— Да, — сказал я.

А утром они передумали, Стас и Крошка. Они остались в Городе. А я и Анрика ушли.

Собравшись, ушли на рассвете туда, куда летят в месяц ветров огромные свободные птицы…

Евгений Дрозд[7]

Призраки подмостков

Говорят, психоаналитики в Штатах за сеанс берут чуть ли не штуку баксов. Дорого американцы ценят возможность полежать на кушетке, выбалтывая чужому дяде всю свою подноготную.

У нас всё-таки и проще, и дешевле — берешь пузырь, идёшь к приятелю и изливаешь душу. Вот и весь наш психоанализ. Нет приятеля — так и вообще первому встречному-поперечному.

Римляне-то древние в своё in vino veritas никаких метафизических глубин и размышлений о смысле жизни не вкладывали, а имели в виду лишь то, что человечек во хмелю всё, как есть, тебе выложит, без утайки.

В кафе «Театральное», что на улице Максима Богданорького, я зашел скоротать полчаса до назначенной встречи. Взял себе чашку кофе и бутерброд, намереваясь тихо-мирно посидеть за столиком в пустом зале. Не тут-то было. Только сделал глоточек «эспрессо», только на бутерброд нацелился, а он уже подходит, покачиваясь, и подсаживается напротив меня без приглашения, и всё при нем — и тарелка с бутерами, и стопарик, и графинчик с водкой.

— Жопа! — такою было его первое слово.

— Очень приятно, — отвечаю, — а меня Василием кличут.

Но он моего тонкого юмора не замечает, а развивает тему:

— Полная жопа!

Начинают мелькать мысли про маньяков, да как бы половчей от него избавиться, но тут же и исчезают, ибо я, к вящему удивлению, узнаю в своём «визави» (vis-a-vis), знаменитого театрального режиссёра, чьи фотографии не сходят с газетных страниц, посвященных новостям культуры. В своё время руководил экспериментальным молодёжным театриком и был широко известен лишь в очень узких кругах, а потом вдруг резко поменял ориентацию и начал ставить классику, причем исключительно Шекспира, да так, что народ к нему валом повалил, и на каждый спектакль лишний билетик за десяток кварталов до театра спрашивали.