Воспоминания - Альберт Шпеер

В качестве интеллектуала Геббельс смотрел свысока на необразованных мещан из мюнхенской верхушки, которые в свою очередь потешались над литературным честолюбием спесивого доктора. Геринг считал, что ни мюнхенские мещане, ни Геббельс не соответствуют его уровню и потому избегал любых общественных контактов с ними, в то время как Гиммлер, с его элитарными представлениями об особой миссии СС, что временами выражалось в предоставлении привилегий отпрыскам королевских и графских семей, чувствовал себя намного выше всех остальных. Да и сам Гитлер имел свой собственный узкий круг, состоявший из шоферов, фотографа, пилота и секретарей, с которым он не расставался и состав которого не менялся.

Правда, Гитлер объединял эти центробежные силы политически. Но за его обеденным столом или на просмотрах фильмов после года пребывания у власти ни Гиммлер, ни Геринг, ни Гесс не появлялись настолько часто, чтобы можно было говорить об обществе нового режима. А если уж они приходили, то их интерес был настолько сосредоточен на Гитлере и его милости, что горизонтальным связям с прочими группировками не было места.

Впрочем, Гитлер и сам не поддерживал общественные контакты между представителями высшего эшелона власти. Чем более критическим становилось позднее положение, тем с большим недоверием он наблюдал за взаимными попытками сближения. Только когда все было кончено, впервые встретились, и не по своей воле, еще оставшиеся в живых главы этих замкнутых микромиров в мелкобуржуазной гостинице.

Гитлер в эти мюнхенские дни мало занимался государственными и партийными делами, еще меньше, чем в Берлине или на Оберзальцберге. Чаще всего для обсуждений оставались один-два часа в день. Основное время он проводил в бродяжничестве и фланировании по стройкам, ателье, кафе и реторанам, сопровождая все это длинными монологами, обращенными всегда к одному и тому же окружению, которое уже по горло было сыто повторением одних и тех же тем и с трудом пыталось скрыть скуку.

После двух-трех дней в Мюнхене Гитлер чаще всего приказывал готовиться к поездке на «гору». На нескольких открытых автомобилях мы ехали по пыльным проселочным дорогам; автобана до Зальцбурга тогда еще не было, но его уже строили как первоочередной объект. В деревенской гостинице в Ламбахе на Химзее в большинстве случаев устраивали полдник с питательным пирогом, перед которым Гитлер едва ли мог устоять. Затем пассажиры второго и третьего автомобилей снова два часа глотали пыль, потому что автомобили в колонне шли плотно один за другим. После Берхтесгаден начиналась крутая горная дорога вся в выбоинах, пока мы не попадали в ожидавший нас на Оберзальцберге маленький уютный дом Гитлера с высокой кровлей и скромными комнатами: столовой, маленькой гостиной, тремя спальнями. Мебель была периода вертико в духе идеализации старонемецкого быта. Она сообщала квартире ноту уютной мелкобуржуазности. Позолоченная клетка с канарейкой, кактус и фикус еще более усиливали это впечатление. Свастики виднелись на фарфоровых безделушках и вышитых поклонницами подушках в комбинации с чем-то вроде восходящего солнца или клятвы в вечной верности. Гитлер смущенно заметил мне: «Я знаю, это некрасивые вещи, и многие из них — подарки. Мне не хотелось бы расстаться с ними».

Вскоре он выходил из своей спальни, сменив пиджак на легкую баварскую куртку из голубого полотна и повязав к ней желтый галстук. Чаще всего тут же начинали обсуждать строительные планы.

Через несколько часов прибывал маленький закрытый «мерседес» с обеими секретаршами; фройлен Вольф и фройлен Шродер; они обычно сопровождали простую мюнхенскую девушку. Она была скорее мила и свежа, чем красива, и имела скромный вид. Ничто не указывало на то, что она была любовницей властелина: Ева Браун.

Этот закрытый автомобиль никогда не должен был идти в официальной колонне, потому что его не должны были связывать с Гитлером. Секретарши должны были одновременно маскировать поездку любовницы. Меня удивило то, что Гитлер и она избегали всего, что указывало бы на интимную дружбу, для того, чтобы поздно вечером все же подняться в спальни. Я так и не понял, к чему держали эту ненужную, натужную дистанцию даже в таком тесном кругу, где эту связь невозможно было скрыть.

Ева Браун держалась на расстоянии со всеми, кто окружал Гитлера. И по отношению ко мне это изменилось лишь по прошествии нескольких лет. Когда мы познакомились поближе, я заметил, что ее сдержанность, казавшаяся многим высокомерием, была всего лишь смущением: она понимала двусмысленность своего положения при дворе Гитлера.

В эти первые годы нашего знакомства Гитлер жил с Евой Браун, адъютантом и слугой один в маленьком доме. Мы, пятеро или шестеро гостей, среди них и Мартин Борман, и заведующий Дитрих, а также те две секретарши размещались в находящемся поблизости пансионате.

То, что выбор Гитлера пал на Оберзальцберг как место своей резиденции, казалось, говорило о его любви к природе. Однако, тут я ошибся. Он, конечно, любовался красивым видом, но его больше привлекало величие пропастей, чем симпатичная гармония ландшафта. Может быть, он чувствовал больше, чем показывал. Я заметил, что он не очень радовался цветам и больше ценил их как украшение. Когда депутация Берлинской женской организации где-то в 1934 г. хотела встретить Гитлера на Ангальтском вокзале и приподнести ему цветы, их руководительница позвонила Ханке, секретарю министра пропаганды, чтобы узнать любимый цветок Гитлера. Ханке мне: «Я повсюду звонил, спрашивал адъютантов, но все без успеха. Нет у него!» Поразмыслив немного: «Как Вы думаете, Шпеер? Давайте скажем, эдельвейс? Я думаю, эдельвейс был бы лучше всего. Во-первых, это что-то редкое, и потом, он к тому же с баварских гор. Давайте скажем, просто эдельвейс?» С этой минуты эдельвейс официально сделался «цветком фюрера». Этот эпизад показывает, насколько самостоятельно партийная пропаганда иногда создавала образ Гитлера.

Часто Гитлер рассказывал о больших походах в горы, которые он раньше совершал. С точки зрения альпиниста они были, впрочем, незначительными. Альпинизм или горнолыжный спорт он отвергал: «Как можно находить удовольствие в том, чтобы еще искусственно продлевать ужасную зиму пребыванием на вершинах?» Его нелюбовь к снегу проявлялась вновь и вновь, задолго до катастрофической зимней кампании 1941/1942 г.г. «Я охотнее всего запретил бы эти виды спорта, потому что в них велик травматизм. Но горнопехотные войска все же набирают пополнение из этих идиотов».

В годы между 1934 и 1936 Гитлер еще совершал длительные прогулки по открытым лесным тропинкам в сопровождении гостей и трех-четырех сотрудников уголовной полиции в штатском из числа группы телохранителей лейбштандарта. При этом его могла сопровождать и Ева Браун, хотя и только в обществе обеих секретарш в конце колонны. Считалось привилегией, если он подзывал кого-либо во главу колонны, хотя разговор с ним тянулся вяло.

Через примерно полчаса Гитлер менял партнера: «Позовите мне заведующего пресс-бюро!» и попутчик возвращался к свите. Шли в быстром темпе, нам часто встречались другие пешеходы, останавливались сбоку, благоговейно приветствовали нас или, чаще всего женщины и девушки, отваживались заговорить с ним. Он реагировал на это несколькими приветливыми словами.

Целью этих прогулок иногда был «Хохленцлер», маленькая горная гостиница, или находившийся в одном часе пути «Шарицкель», где за простыми деревянными столами на открытом воздухе выпивали по стакану молока или пива. Изредка совершали более длительное путешествие; так один раз с генерал-полковником фон Бломбергом, главнокомандующим вермахта. Нам казалось, что обсуждались серьезные военные проблемы, потому что все должны были держаться вне пределов слышимости. И когда мы устроили привал на лесной поляне, Гитлер велел слуге расстелить одеяла довольно далеко, чтобы расположиться там с генерал-полковником — внешне мирная и не вызывающая подозрений картина.

В другой раз мы отправились на автомобиле к озеру Кенигзе, а оттуда на моторной лодке к полуострову Бартоломэ; или мы совершали трехчасовую пешую прогулку через Шарицкель до Кенигзе. На последнем отрезке нам приходилось пробираться через многочисленных гуляющих, привлеченных хорошей погодой. Интересно, что эти люди вначале не узнавали Гитлера в его национальном баварском костюме, потому что едва ли кто-нибудь ожидал увидеть Гитлера среди пешеходов. Только неподалеку от нашей цели, гостиницы «Шиффмайстер» возникал вал поклонников, до которых только потом доходило, кого они только что встретили. Они взволнованно следовали за нашей группой. Мы с трудом добирались до двери, впереди всех быстрым шагом шел Гитлер, прежде чем бывали зажаты в быстро растущей толпе. И вот мы сидели там за кофе и пирогом, а снаружи большая площадь заполнялась народом. Только когда прибывал дополнительный наряд охраны, Гитлер занимал место в открытом автомобиле. Его, стоящего на откинутом переднем сиденье рядом с водителем, левая рука на ветровом стекле, можно было видеть издали. В такие моменты восторг становилсся неистовым, многочасовое ожидание наконец бывало вознаграждено. Два человека из эскорта шли перед машиной, еще по три с каждой стороны, в то время как автомобиль со скоростью пешехода протискивался сквозь напиравшую толпу. Я, как и в большинстве случаев, сидел на откидном сиденье непосредственно за Гитлером и никогда не забуду этот взрыв торжества, это упоение, бывшее на стольких лицах. Где бы ни появился Гитлер, где бы ни остановился на короткое время его автомобиль, везде в эти первые годы его правления повторялись подобные сцены. Они были вызваны не его ораторским искусством или даром внушения, а исключительно эффектом присутствия Гитлера. В то время как каждый в толпе испытывал это воздействие чаще всего лишь несколько секунд, сам Гитлер подвергался длительному воздействию. Я тогда восхищался тем, что он, несмотря на это, сохранил непринужденность в личной жизни.