Полное собрание сочинений. Том 72 - Толстой Л.Н.

Это послѣднее важнѣе всего, и въ этомъ послѣднемъ ключъ къ освобожденію. Народъ задавленъ, ограбленъ, нищъ, невѣжественъ, вымираетъ. Отчего? Отъ того, что земля въ рукахъ богачей, народъ закабаленъ на фабрикахъ, заводахъ, въ заработкахъ и не можетъ выкрутиться, п[отому] ч[то] съ него дерутъ подати и сбиваютъ цѣну съ его работы и набиваютъ цѣну на то, чтò ему нужно. Какъ избавиться отъ этого? Отнять землю у богачей? Придутъ солдаты, перебьютъ бунтовщиковъ и посадятъ въ тюрьмы. Отнять фабрики, заводы? Будетъ тоже. Выдержать стачку? Набить цѣну на работу? Стачка — преступление, и войска всегда будутъ на сторонѣ капиталистовъ. Пока войска будутъ во власти правящихъ классовъ, измѣнить этого нельзя. Но кто же такое войска? Кто тѣ солдаты, кот[орые] будутъ стрѣлять по контрабандистамъ, провозящимъ5 товары безъ подати, кот[орые] будутъ сажать въ остроги и держать тамъ тѣхъ, кот[орые] не платятъ податей, и кот[орые] будутъ стрѣлять по крестьянамъ, завладѣвшимъ землей, и по стачечникамъ, если они не расходятся? Солдаты — это тѣ самые плательщики податей, крестьяне, стачечники. Зачѣмъ же они сами по себѣ стрѣляютъ и сами себя мучатъ? A затѣмъ, что разъ попавши въ солдаты, они такъ вымуштрованы, что не могутъ не повиноваться. А какже они попали въ солдаты? Зачѣмъ они пошли въ солдаты, зная, что солдату можетъ придтись стрѣлять въ отца роднаго, какъ это прямо сказалъ безстыжій и глупый нѣмецкій императоръ? Зачѣмъ же они идутъ? А идутъ они затѣмъ, что у нихъ съ дѣтства повывихнуты мозги, что всѣмъ имъ съ дѣтства внушено, что Богъ виситъ въ углу, что ихъ много, что молитва въ томъ, чтобы махать рукой и кланяться, что самое важное и святое на свѣтѣ, это та мурцовка, кот[орую] дѣлаетъ попъ по воскресеньямъ за перегородкой, что дѣло огромной важности проглотить или не проглотить передъ смертью кусочекъ этой мурцовки, а что то, чтобы участвовать въ убійствѣ людей, это нетолько не важно, но очень похвально, и т. п., и т. п. И когда они такъ вывихнуть мозги, тогда ихъ зовутъ на службу, и, несмотря на то, что служба эта есть мученье, есть развращеніе, несмотря на то, что они всѣ знаютъ, что на службѣ приходится повиноваться всякому негодяю и дѣлать самыя скверныя дѣла, несмотря на то, что они видятъ, что на этой службѣ они сами себя мучаютъ, несмотря на то, что они не могутъ не видѣть, что эта служба противна всему тому ученью Христа, о кот[оромъ] они имѣютъ хотя смутное понятіе, они идут на эту ужасную службу. Идутъ п[отому], ч[то] мозги у нихъ вывихнуты. Съ человѣкомъ, кот[орый] вѣритъ, что Богъ сидитъ въ кусочкѣ мурцовки, к[оторую] ему попъ даетъ на ложечкѣ, и что этотъ кусочекъ есть тѣло самаго Бога, съ такимъ человѣкомъ можно чтò хочешь сдѣлать, можно всячески обмануть его. И потому ни за чѣмъ правительство не слѣдитъ съ такимъ страхомъ и вниманіемъ, какъ за тѣмъ, чтобы это извращеніе мозговъ людей совершалось бы непрестанно, и чтобы ни одинъ человѣкъ, ни одинъ ребенокъ не миновали этаго духовнаго и нравственнаго изуродованія. Правительство знаетъ, что въ этомъ корень его силы, и потому оно все можетъ простить и прощаетъ, и пьянство и развратъ (и даже не то что прощаетъ, но поощряетъ пьянство и развратъ), это помогаетъ одуренію, но не можетъ простить и допустить того, чтобы люди, освободившіеся отъ обмана, освобождали и другихъ, въ особенности народъ и дѣтей. За всякую такую попытку людей казнятъ, запираютъ, ссылаютъ. Правительство знаетъ, въ чемъ его сила. И потому тѣ, кто хочетъ освободиться и освободить другихъ, должны на это самое и употребить всѣ свои усилія: разрушать обманъ, въ особенности при воспитаніи дѣтей, стараясь замѣнить его простымъ, здравымъ, христіанскимъ воззрѣніемъ на жизнь. Христіанское воззрѣніе это очень просто, ясно и всѣмъ доступно. Вся священная исторія и библія и въ особенности катихизисъ есть собраніе дикихъ суевѣрій еврейскаго народа, неимѣющихъ въ наше время никакого смысла. То, что Богъ какъ то недавно вздумалъ сотворять міръ и сотворялъ его такъ, какъ это почему то узналъ Моисей, и всѣ сказки библіи, потомъ вся исторія сына этаго Бога, родившагося отъ дѣвы, и всѣ таинства, все это грубое смѣшеніе суевѣрій съ обманами. Про все это мы ничего не знаемъ, и знать намъ не нужно. Знаемъ мы вѣрно то, что живемъ въ мірѣ, и посмотримъ, назадъ конца, и впередъ конца нѣтъ, и кругомъ конца нѣтъ, и потому рѣшаемъ, что разсуждать намъ о томъ, какъ мы произошли, и какъ все кончится, и чтò вокругъ насъ, не дано намъ. Дано же намъ знать то, что намъ надо жить наилучшимъ образомъ, т. е. такъ, какъ хотѣлъ этого тотъ, кто послалъ насъ въ этотъ міръ: Богъ, Отецъ, какъ называетъ Бога Христосъ. Жить же наилучшимъ образомъ учитъ насъ и нашъ разумъ, и наша совѣсть, и опытъ жизни, и всѣ мудрецы, и учителя жизни, изъ кот[орыхъ] выше Христа мы никого не знали. Жить же по этому ученію наилучшимъ образомъ надо такъ, чтобы поступать съ другими, какъ хочешь, чтобы поступали съ тобою, жить любя людей. Въ этомъ весь законъ.

И повѣрка справедливости этого закона въ томъ, что разсужденіе говоритъ намъ, что если бы всѣ люди жили такъ, то всѣмъ бы было очень хорошо, во вторыхъ, въ томъ, что всѣ мудрецы міра всегда говорили это самое, и, въ третьихъ, то, что если бы даже никто этого не дѣлалъ, a всѣ жили бы для себя, а я бы одинъ жилъ такъ, любя другихъ, то и тогда бы мнѣ было хорошо, п[отому] ч[то] совѣсть моя была бы покойна, т. е. я имѣлъ бы сознаніе того, что я дѣлаю то, чтò хочетъ отъ меня Тотъ, отъ Кого я пришелъ и къ Кот[орому] иду, выходя изъ жизни. И это сознаніе давало бы мнѣ больше успокоенія и радости даже при плотскихъ страданіяхъ, чѣмъ плотскія удовольствія при сознаніи того, что я поступаю противно закону Того, по волѣ Кот[орого] я пришелъ въ міръ и къ Кому я приду, выходя изъ міра.

Левъ Толстой.

Печатается по автографу, хранящемуся в ГТМ. После того, как письмо было скопировано, Толстой внес в него ряд изменений, явившихся первой обработкой письма для печати. Письмо было скопировано в нескольких экземплярах, причем несколько страниц, вероятно, плохо отпечатавшихся с подлинника, заменены переписанными рукой переписчика и также скопированными на копировальные листы; они полностью совпадают с подлинником (сверено по экземплярам, хранящимся в AЧ). Возможно допустить, что адресату был отправлен экземпляр копировальных листов, а подлинник подвергнут переработке. Печатается первая редакция, та, которая, очевидно, была отправлена адресату. Позднейшие исправления, сделанные в автографе, не воспроизводятся. После дальнейшей обработки письмо, получившее значение статьи, было отправлено В. Г. Черткову в Англию и опубликовано под названием «Письмо к фельдфебелю» в «Листках свободного слова», Purleigh, 1899, 5, стр. 1—5. Эта, последняя, редакция печатается в серии «Произведения» («Письмо к фельдфебелю»), т. 31. Первая редакция публикуется впервые. Основание датировки. — В записи дневника от 2 января 1899 г. после полуторамесячного перерыва, указаны все работы, которые вел Толстой за это время, но письмо к фельдфебелю не названо. 28 января того же года Толстой прислал В. Г. Черткову письмо в «окончательной форме», т. е. в последней редакции, предназначенной для печати. Таким образом, декабрь 1898 г. отпадает, и следует датировать предположительно началом — серединой января 1899 г.

Ответ на письмо Михаила Петровича Шалагинова от 18 декабря 1898 г.: «Уважаемый граф Лев Николаевич. Хотя я не имею права беспокоить вас, но слыхал, что вы человек снисходительный, не похожий на других наших русских бар, и авось будете так же добры и ко мне — поможете разрешить мне мучащие меня вопросы. Я исповедания православного, отставной фельдфебель и мечтатель, люблю задаваться философскими вопросами. (Вероятно, смешно вам будет, что малограмотный человек пущается в философию и задается такими вопросами. Простите меня, но мне кажется, могут быть философы не только неученые, но и неграмотные совсем; не знаю, допущается ли это по вашему?) В Русско-турецкую войну служил в кавказской армии. Во время прохождения военной службы мне в голову гвоздем запала мысль: зачем же нас, солдат, учат, что мы будто не грешим против шестой заповеди, убивая на поле брани врагов наших (разумеется, мнимых), или иначе, — заповедь эта не запрещает нам это, а повелевает. (Не имея того учебника, теперь, по прошествии девятнадцати лет, передать буквально примечание к шестой заповеди не могу и передаю лишь смысл его.) Это должен был вызубрить каждый солдат, а особенно приготовляющийся в унтер-офицеры. (Вы же, быв офицером, сами знаете, можно ли было ответить не по учебнику, а по убеждению.) В евангелии сказано: «любите врагов ваших», из 10-й главы Луки видно, что нет различия в вере или подданстве, а всякий человек — наш ближний. А если это так, то зачем же я иду во время войны по неволе убивать другого такого же невольника, и этот другой — меня, не сделав один другому в жизни никакого зла и не зная один другого? Теперь, по прошествии девятнадцати лет, мне думается, что собственно дерутся паны (не верю я в патриотизм их; патриот отечества все согласится перенести и не допустить войны, ибо знает, что и от удачной войны не барыш отечеству) и еще те, которые в кабинетах заседают, а у нас, хлопцев, чубы трещат, и от драки этой большие господа наживают нередко большие деньги, солдаты же — неизлечимые болезни; а сколько от этого бывает горя, слез и нищих, господи, ты веси!!! И теперь помню, как наши офицеры по окончании Русско-турецкой войны жалели, что война кончается скоро, они желали ее продолжения, но солдаты молились богу за окончание. Знаете ли, г. граф, почему это? — Потому что нас морили голодом, морозили и т. п., а офицеры жили при усиленном содержании, как сыр в масле катались, воевали или пировали, а слава чины, ордена и т. п. награды, всё это доставалось скоро и дешево, только реляцию покрасивей написать. Потом, в церкви, я посейчас слышу, «христолюбивое воинство» поминают, — с чего это, и не абсурд ли? Учение Христа есть любовь, во всем евангелии не видал я слова о войне (и войнах), а однако кто-то и тут приплел Христа-спасителя. Если можно, граф, помогите мне разрешить эти вопросы: кем или кому в угоду это установлено, есть ли на это указание в св. писании, или это простое умозаключение наших старых богословов? Слыхал я, что вопрос этот вами будто бы уже выяснен хорошо, но будто бы русская цензура наложила на него свою лапу, — насколько это верно, не знаю. Если это ваше сочинение действительно издано и существует, то не найдете ли возможным приказать выслать мне наложенным платежом, а также и другие недорогие, в которых заключаются ваши важные философские мысли. Человек я хотя и малограмотный, самоучка, но люблю понятную философию. Вас же я понимаю, кажется, сносно. Вашу «Крейцерову сонату» читал и нахожу, что это вами написано с людей вашего круга, а в нашем кругу, слава богу, этого нет, или если есть, то редко, и у тех, которые, как обезьяны, подражают большим господам [...] Ах, как было бы хорошо, если бы осуществилась идея всеобщего мира, тогда не было бы конца благодарности нашему государю не только от его подданных, но и других народов. Ярмо войны и содержание армии тяжело всем. Простите, граф, меня, простого деревенского самоучку, за смелость беспокоить вашу особу этим письмом. Бывший вятский крестьянин, нынче камышловский мещанин Михаил Петрович Шалагинов. Из ваших сочинений читал: «Войну и мир», «Анну Каренину», «Смерть Ивана Ильича» и «Власть тьмы», первые два романа читал со страстью и, кажется, нередко со слезами. Еще раз благодарю Вас за доставленные мне минуты глубокого удовольствия»