Синие стрекозы Вавилона - Елена Хаецкая

Пиф вытащила из кармана мятую бумажку в пять сиклей и протянула ему. Он взял и сказал просто:

— Спасибо.

— Сиди уж, — махнула Пиф. — Расскажи мне лучше, где ты подобрал этого огольца...

Это был их последний вечер. Девятый после смерти дедули-надсмотрщика. Бэде было немного грустно. И тревожно. А мальчишка болтал, как ни в чем не бывало.

— Я буду тебя навещать, — обещал он. — Вот увидишь, все как-нибудь устроится.

Теперь, когда деньги у них были и можно было идти в храм и «возносить», что положено, мальчик совершенно успокоился.

Они бродили по Вавилону. В чернильной синеве ночного воздуха мерцали фонари. Огромный Евфрат медленно тащил свои воды, рассекая город на две части.

Мальчик вдруг признался:

— Пока этот... ну, мой... был жив, он никогда не видел города по-настоящему... Он вообще дальше рабских кварталов не хаживал. А что ему? За день смухлюет, вечером пропьет, благо винные лавочки рядом... Наконец-то я от него избавился. Мне как будто глаза кто-то промыл чистой водой...

Бэда молчал, слушал краем уха. Он прикидывал: влетит ему за то, что опять не в бараках ночь провел или не влетит. А надсмотрщикова душа говорила и говорила, смеялась и смеялась, а после вдруг отпустила руку Бэды и побежала.

— Пока! — крикнул мальчик, на мгновение обернувшись и от нетерпения подпрыгивая. — Я еще тебя навещу!

Бэда сжал в кармане пятисиклевую бумажку, которую подарила ему Пиф.

— Пока, — пробормотал он. — До свидания, душа.

— Я вдруг подумала, — сказала Гедда, — как все это хрупко.

— Что хрупко? — спросила Пиф.

— Все. Ты, он. То, что вас связывает. Вообще — человек... Хлоп — и вот его уже нет...

— Зануда, — сказала Пиф.

Храм, куда Бэда отправился «возносить», существовал на полулегальных правах в знаменитых катакомбах Вавилона, впоследствии частично перестроенных под метро.

На станции «Площадь Наву» было несколько боковых тоннелей, выкопанных в незапамятные времена (еще до потопа, где несколько богатых семей думали спастись от бедствия). Один из этих тоннелей, скрытый неприметной скучной дверкой с эмалированной табличкой «СЛУЖЕБНОЕ ПОМЕЩЕНИЕ. ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН», был занят подпольной христианской общиной. За известную плату руководство вавилонского метрополитена смотрело на это сквозь пальцы.

Бэда разменял у тетки Кандиды полученную от Пиф пятисиклевую бумажку на пять сиклевок и одну такую сунул Беренгарию, чтобы тот отпустил его на несколько часов и, если что, выгородил перед начальством.

— Опять по бабам собрался? — спросил проницательный Беренгарий.

Бэда неопределенно пожал плечом.

Беренгарий небрежно повертел бумажку в пальцах и вернул Бэде.

— Ладно, забери. Купи ей мороженое.

— Здесь не хватит на мороженое.

— Да и не любит она мороженого, — подхватил Беренгарий. — Она водку любит.

Бэда похолодел.

— Кто «она»?

— Брось ты. Все уже знают. Пифка, вот кто.

— Я не к ней, — сказал Бэда. Но сиклевку забрал и сунул в карман. Он и сам любил мороженое.

БЛАГОСЛОВИ НИНМАХ И БОГИ ОРФЕЯ. ПО ВЕЛИКОЙ БЛАГОСТИ БОГОВ... КУРС АКЦИЙ... ОПТОВЫЕ ПОСТАВКИ... МУСОРОПЕРЕРАБАТЫВАЮЩИЙ ЗАВОД... НЕРАЦИОНАЛЬНО... БОЛЕЕ РАЦИОНАЛЬНО... ПРОПУСКНЫЕ МОЩНОСТИ... ПОСТАВКИ ИЗ ЭЛАМА... ПОСТАВКИ В ЭЛАМ... ФЬЮЧЕРСНЫЕ СДЕЛКИ КАСАТЕЛЬНО ЭСАГИЛЬСКОЙ МУСОРНОЙ СВАЛКИ... аа-ахх... Аксиция, завари кофе, а? Пожалуйста...

Бэда надавил на неприметную белую кнопочку рядом с обшарпанной дверкой «СЛУЖЕБНОЕ ПОМЕЩЕНИЕ...» Спустя несколько секунд ожило переговорное устройство. За металлическим его забралом громко задышали, чем-то щелкнули и неприязненным тоном поинтересовались, кого нужно.

— Мне бы Петра, — робко сказал Бэда.

— Кого?

— Отца Петра, — повторил Бэда.

— Кто спрашивает?

— Бэда...

И оглянулся: не слышит ли кто. Но люди шли и шли непрерывным потоком по синей станции «Площадь Наву», погруженные в обычную свою суету — домохозяйки с сумками, откуда мертвенно, как сухие ветви кустарника, торчат ноги забитых кур; египтянки с их шумным говором, в широких парчовых юбках; клерки, на ходу интимно бормочущие в радиотелефоны; ленивые холуи, посланные господами по делу и явно задержавшиеся на площади Наву, где что ни шаг, то новое диво...

Кому тут дело до человека по имени Беда, который стучит в обшарпанную дверцу и просит позвать другого человека, по имени Петр...

А тут дверка как раз приоткрылась и Бэду впустили.

— Входи уж.

Вошел.

— Иди уж.

Пошел.

Узкий длинный ход, сырые стены в арматуре, кругом какие-то трубы. Но под ногами было сухо, а когда достиг обширного бункера, переделанного под храм, так и вовсе красиво. Между стенами и фанерными перегородками, установленными по всему периметру, поставили электрообогревательные устройства. Перегородки хоть и взяты на том же складе мебельных полуфабрикатов, что и уебище, уродующее оракульное рококо, а отделаны совершенно иначе. Красивым холстом затянуты, разрисованы цветами и плодами. Будто в райский сад входишь.

С потолка три лампы на цепях свисали, рассеивая полумрак. В большом жестяном корыте, полном песка, потрескивали тонкие красные свечки, числом около сорока.

Рослый рыжий человек уже шел Бэде навстречу.

— Я Петр, — сказал он.

Бэда остановился, по сторонам глазеть бросил и на человека этого уставился.

Всего в том человеке было с избытком: роста, волоса, голоса. Так что рядом с ним совсем потерялся неказистый Бэда.

Потому, смутившись, стоял и безмолвствовал.

Потом о деньгах вспомнил и протянул их неловко.

— Вот...

— Что это? — строго вопросил рыжий.

— Четыре сикля. Мне ваш этот, который у двери, третьего дня сказал, что поминание четыре сикля стоит.

— В вазу положи, — распорядился рыжий. И указал бородой на большую медную вазу, стоявшую у порога. Бэда ее и не приметил, как входил, настолько поразил его храм.

Бэда послушно подошел к вазе и, свернув сикли в трубочку, просунул их в узкое горлышко. После снова к тому Петру повернулся.

— Умер человек один, — сказал Бэда. — Просил за него вознести... ну, все, что нужно. Вот я и пришел.

Рыжий пристально глядел на Бэду, пальцами бороду свою мял.

— А так редко в храм ходишь? Что-то я тебя не помню.

— Редко, — сказал Бэда. — Да из барака поди выберись... А как выберешься, так всегда дело какое-нибудь найдется.

— Ну, ну, — подбодрил его Петр. Но вид по-прежнему имел озабоченный и строгий. — Служишь-то как, хорошо?

— Как умею, — сказал Бэда.

— А ты, небось, плохо умеешь?

— Не знаю, — честно сказал Бэда.

— Кому служишь?

Бэда губу прикусил, понимая, что сейчас его выгонят.

— Оракулу, — ответил он еле слышно.

Тут рыжий побагровел, как свекла.

— КОМУ?

— Оракулу.

Помолчав, Петр уточнил, чтобы не вышло ошибки:

— В кабаке бесовском?

— Да.

Рыжий Петр замолчал, тяжким взором на Бэду уставившись. Потом сказал сердито:

— Уходи.

— Я сейчас уйду, — поспешно согласился Бэда, — только вы за этого человека... вознесите. Мне ничего больше и не надо.

— Тебе много что надо, — загремел Петр, — только ты, несчастный, этого не понимаешь...

— Да я понимаю... — проговорил Бэда, радуясь, что его пока что за шиворот не хватают и к дверям не тащат.

— Не понимаешь! — громыхал разгневанный Петр. — Из Оракула бежать надо, бежать! Эта лавка навлечет еще на Вавилон беды великие... — Помолчал и вдруг, смягчившись, спросил: — Как звали того человека?

— Не знаю...

Петр опять начал багровой краской наливаться.

— Как это — не знаешь? А как же ты за него хочешь молиться?

— Я-то помню, какой он и как выглядел... — растерянно сказал Бэда. — А там, где он сейчас, его и подавно знают... Это надсмотрщик мой бывший. Я, пока за проволокой на площади Наву вшей давил, его за полное говно считал. Он же, подлец, голодом нас морил, а сам с работы полные сумки жратвы таскал... И справки медицинские подделывал, чтобы подороже товар сбывать. А оказалось, что душа у него ясная и чистая... Но это только потом оказалось, когда он помер. А пока жив был, иной раз лежишь и думаешь — своими бы руками задушил эту гадину.

— Это хорошо, — медленно проговорил Петр, — что ты за мучителя своего молиться хочешь...

— Да какой он мучитель... Так, воришка, а что орал на нас — так то не мучительство, а одно только развлечение... — Бэда ухватил Петра за рукав. — Вы уж сделайте для него все, что надо, хорошо? Просто скажите: бэдин надсмотрщик с площади Наву, вот и все. Он в синей тужурке ходил.

Петр непонятно молчал.

Бэда повернулся, чтобы уйти, когда Петр рявкнул ему в спину:

— Стой!

Бэда остановился.

Петр извлек откуда-то из-под своей рубахи необъятных размеров тяжелый крест и — как показалось перепуганному программисту — замахнулся на него.

— Голову наклони, дикий ты осел, — грозно сказал Петр. — Благословлю тебя.