Газета День Литературы # 58 (2001 7) - Газета День Литературы

Молодых разбили на арбаны — десятки, назначили арбанай-тойонов — десятников. Мэргэн стал одним из арбанай-тойонов. И на глазах, как по волшебству, из ликующих юнцов мальчишки превратились в организованных, собранных, суровых охотников-воинов.

— Кюр-р! — сорвал их с места клич, зовущий вперед. Ряды устремленных к цели юных охотников были подобны монолиту. И так же чеканно, на едином дыхании, по новому приказу они встали как вкопанные. Звери, стиснутые в кольце, притаившиеся в зарослях тальника, словно в такт людскому движению, затравленно бросились в разные стороны — прямо на охотников. Окрестность пронзил запальчивый посвист стрел!..

— Хар! — прогремела команда. Юноши бросились назад, по своим местам. Вновь быстро образовали строй. Запоздавшую десятку джасыбыл пригрозил отстранить от охоты…

В дело со всей мощью вступали опытные охотники (…)

Скоро загремел бубен, возвещая о конце охоты. Аргас наконец-то разыскал глазами Мэргэна: тот, совсем, кажется, забыв об отце, скликая свою десятку, как и положено, направлялся к центру на построение…"

Не правда ли, очень живая, как бы списанная с натуры картина! И если бы не тюркские имена и термины, то она чем-то до боли знакомым напомнит многим сцены русской охоты, азартной погони за зверем, — ностальгическая нота дворянских утех прошлого века в русской прозе… Но есть в этом фрагменте романа и другое, более важное для понимания задачи автора. Просмотрите, как точно строится линия отношения старого и опытного воина-отца к охотничьим (читай — воинским) умениям и успехам сына и других юношей. Да, на его глазах "… как по волшебству, из ликующих юнцов мальчишки превратились в организованных, собранных, суровых охотников-воинов". А как при этом горели их глаза и с "какой единодушной верноподданностью" устремлялись их глаза в сторону их командира джасыбыла — распорядителя охоты! Вот вернейший рецепт из времен стародавних воспитания в мальчишках самых настоящих и необходимых воинских качеств и навыков. (А вспомним-ка сцены охоты в романе Льва Толстого "Война и мир": не так же ли мчались русские юноши, испытавшие азарт и бесстрашие погони за зверем, на полях сражений в Отечественной войне 1812 года?) Все это невольно заставляет задуматься о положении в современной армии, в которую силком загоняют обритых наголо, словно каторжан, пацанов, пуганных уже "на гражданке" рассказами о зверствах «стариков», об издевательствах, голоде и бесправии, царящих там…

Пример разительного отличия "работы с молодежью" — в органичном, природном воспитании монгольских воинов "дикой степи". Он также представлен нам в романе талантливого современного писателя Николая Лугинова и, как мне кажется, должен быть востребован современными государственными мужами, прямой долг которых — строить здоровую и боеспособную российскую армию, а не поставлять в горячие точки нашей родины непригодное к ведению боевых действий "пушечное мясо" — наших с вами детей… И здесь бы государственным мужам обратиться за советом к писателю. Самое время!

Разумеется, то на чем я остановился подробно — только одна, хотя и очень важная на мой взгляд, линия романа. Это лишь один из "краеугольных камней", на которых возведена величественная империя монголов. Постигая ее законы, возводит архитектурное сооружение романа по-восточному мудрый человек. Писатель предваряет каждую главу текстом, почерпнутым из древних памятников письменности. Мне хочется привести в заключение одну из его многоговорящих цитат, важных для понимания задачи автора.

“Мы здесь. И всегда будем. А вы?..

Откуда вы родом? Где берут начало ваши кровные корни?

Не знаете?! Не помните!?

О, бедняги, сироты несчастные без роду, без племени, забывшие свое имя, перекати-поле, не ведавшие предназначения, утратившие судьбу, бродяги заблудшие…

…Но все равно, несчастные, они — наши.”

Из легенды о древнемонгольских вождях

Эдуард Володин ВЛАСТЬ ЛИТЕРАТУРЫ

В майском номере газеты "День литературы" на «убойном» месте директивной передовицы напечатан манифест моего давнего друга и замечательного русского писателя Владимира Владимировича Личутина "Власть и литература". Содержание этого программного документа столь многозначительно, а рекомендации настолько впечатляющи, что я решил продолжить разговор в надежде поспособствовать уяснению взаимоотношений власти и писателя (и наоборот — писателя и властей предержащих).

Что говорить, умеет Владимир Владимирович лапидарно и по-античному лаконически припечатать то, что ему не по нутру или в данный момент не по нраву. Вот рубанул он сплеча: "Публично размышлять о литературе — это все равно, что рассуждать о вкусе тропического плода, коего в глаза не видели" — и этим афоризмом закрыл литературоведение и критику, которую с младых лет полюбил другой мой давний друг Владимир Григорьевич Бондаренко. Изрек: "Бессмысленно разговаривать о художественном языке" — и отправил в небытие историческую лингвистику, компаративистику вкупе с этимологией.

Признаюсь, после такого молниеносного и сокрушительного разгрома в одном абзаце языкознания пополам с литературоведением захотелось отдышаться, обозреть в светлой печали поле побоища и задуматься о том, куда ускакал ретивый конь нашего Еруслана Лазаревича, да не тут-то было. Наш герой с Красного холма обозрел окрестности, обнаружил в ближнем перелеске очередного супостата и поскакал в следующем абзаце добивать ворога: "На моей памяти заседали (в Союзе писателей. — Э.В.) о чем угодно, были излиты потоки словоговорения по любому поводу, только не о нашей с вами (т. е. писателей. — Э.В.) простенькой, никому не нужной, всеми позабытой судьбе". Рубанул Владимир Владимирович мечом-кладенцом по Союзу писателей, уложил бедолагу в травы шелковые, раскинул шатер и сел думу думать о писателях, их Союзе, власти и стране. Т. е. стал не Ерусланом былинным, а историческим Ермаком Тимофеевичем, который сидит на диком бреге, объятый думой…

И действительно, думы здравые и реальные! О том, как пришла криминальная и антинациональная власть, разворовавшая все, в том числе и имущество Союза писателей России. О нищенстве писателей и мизерных тиражах книг со смехотворно ничтожным гонораром. О торжестве хамства и сдвинутых набекрень мозгах, которым потакает власть, одновременно растаптыая прошлое, идеалы и современную русскую литературу, верную традициям и духовности.

Обо всем этом верно, сердечно и, как всегда, талантливо пишет Владимир Владимирович, и странным, нелепым кажется, что в начале статьи захотелось ему так легкомысленно побогатырствовать. И именно потому, вероятно, что доспехи степного лыцаря трудно снимать, писатель Владимир Владимирович Личутин среди горестных рассуждений о судьбах России и золотых слов, со слезами смешанных, вдруг решает стать как минимум князем Горчаковым, чтобы определить политический курс писателей, их Союза для достижения заветной цели… проникновения во власть. Здесь начинается второй тур богатырской потехи под названием "сумбур вместо музыки".

Логика невероятная! Власть криминальна и антинациональна, но оставаться в оппозиции к ней грешно и надо в эту власть «протыриться». Наверное, для того чтобы увеличить тиражи, премии и гонорары. Так ведь, Владимир Владимирович, о чем «базар»! Слепить «чернуху», похвалить Чубайса, напичкать «маляву» общечеловеческими ценностями — потекут в Союз писателей России букеры и антибукеры. Пень-клубы зазывать начнут, а там, глядишь, кто-нибудь самого «нобеля», которого столько уж лет вожделеет В.П. Астафьев, отхватит. Чего стесняться? И что же вы сами, Владимир Владимирович, за десять лет бесовства даже подумать не могли о таком способе "проникновения во власть", а рекомендуете хождение за полушкой целому писательскому союзу?!

А уж когда В.В. Личутин заговорил о том, что писатели "без сопротивления отдали поле битвы нашим духовным недругам", и добавил, что "Союз писателей невольно загоняет себя в резервацию" и превращается в "маленький междусобойчик", то приходится думать, что дорогой мой Владимир Владимирович, сидя в подмосковной усадьбе и созерцая окрестности мещерского поместья, перепутал Божий дар с яичницей и в воспарении духа забыл после громогласного "какое тысячелетье на дворе" справиться по календарю о преходящих годах и десятилетиях.

Если бы не витийство, то В.В. Личутин вспомнил бы, что сам был участником событий сентября 1991 года, когда свора Музыкантского, человека Лужка, попыталась нахрапом захватить писательский дом на Комсомольском проспекте и убралась, не солоно хлебнувши. Вспомнил бы и трагедию 1993 года, когда писатели России встали на защиту закона и совестливости от ельцинского хамства и бесстыдства. Вспомнил бы о том, что все прошедшие годы подлой перестройки и гнусного реформирования они, писатели, жили в нужде, но сохранили собственную честь и достоинство русской литературы.