Удивительные путешествия барона Мюнхгаузена - Готфрид Бюргер

И как вы думаете, что он выговорил себе в награду за этот изумительнейший образец волшебства? Освобождение Шекспира! Ничего другого королева не могла заставить его принять. Этот добряк так полюбил великого поэта, что готов был пожертвовать частью оставшейся ему жизни, лишь бы продлить дни своего друга.

Должен вам, впрочем, сказать, милостивые государи, что метод королевы Елизаветы - жить без пищи - не встретил при всей своей оригинальности сочувствия у ее верноподданных, и меньше всего у гвардейцев, "пожирателей говядины", как их по сей день принято называть. Она и сама пережила введение нового обычая всего на каких-нибудь восемь с половиной лет.

Отец мой, от которого я получил эту пращу в наследство, незадолго до моей поездки в Гибралтар рассказал мне следующий удивительный анекдот, который от него часто слышали его друзья и в достоверности которого не сомневался никто из знавших почтенного старика.

"Мне пришлось, - рассказывал он, - во время моих путешествий довольно долгое время пробыть в Англии. Однажды я прогуливался по морскому побережью вблизи Гарвича. Внезапно на меня накинулся разъяренный морской конь. При мне не было ничего, кроме пращи, с помощью которой я так ловко швырнул в моего врага два камешка, что выбил ему глаз. Вслед за тем я вскочил ему на спину и погнал в море. Дело в том, что, потеряв зрение, животное мгновенно присмирело и стало совершенно ручным. Пращу я вложил ему в пасть вместо уздечки и без всяких затруднений поехал на нем верхом через океан.

Менее чем за три часа мы добрались до противоположного берега, хотя от него нас отделяло расстояние примерно в тридцать морских миль. В Гельветслуисе я продал моего коня за семьсот дукатов хозяину трактира "Три чаши", который выводил его напоказ в качестве редчайшего животного и заработал на нем порядочно денег. Сейчас можно увидеть его изображение у Бюффона (*8).

Как ни достопримечательно было мое путешествие, - продолжал мой отец, но еще удивительнее были сделанные мною в пути открытия и наблюдения.

Животное, на спине которого я сидел, не плыло, а с неимоверной быстротой бежало по морскому дну, гоня перед собой массу всяких рыб, причем многие из них вовсе не походили на обыкновенных. У некоторых голова помещалась на середине брюха, у других на кончике хвоста. Одни сидели кружком друг подле друга и распевали изумительно красивые песни, другие строили прямо из воды чудесные прозрачные здания, окруженные величественными колоннами, в которых в чарующих красках волнообразно переливалось какое-то вещество, походившее на пламя. Некоторые комнаты в этих зданиях были очень остроумно и удобно обставлены для случки рыб. В других покоях выхаживали и выращивали нежную икру, а ряд обширных помещений предназначался для воспитания юных рыб. Внешние формы применявшегося здесь воспитательного метода (дух его был мне, разумеется, так же мало понятен, как пение птиц или диалоги кузнечиков) удивительно походили на то, что мне в старости пришлось наблюдать в так называемых филантропических и других подобных учреждениях, и я совершенно убежден, что один из предполагаемых изобретателей этих воспитательных методов совершил когда-нибудь такое же путешествие, как и я, и скорее почерпнул свои идеи из воды, чем извлек из воздуха.

Из того немногого, что я вам сообщил, вы можете во всяком случае убедиться, что немало еще остается неиспользованным и немало еще можно придумать.

Продолжаю, однако, свое повествование.

Пришлось мне, между прочим, в пути перебираться и через горный хребет, высотой превосходящий Альпы. На склонах скал виднелось множество высоких деревьев самых разных пород. На них росли омары, раки, устрицы, гребенчатые устрицы, раковины, морские улитки и так далее. Некоторые из них - каждая штука в отдельности - могли составить груз для ломовой телеги, а самую маленькую с трудом потащил бы на себе грузчик. Все, что выплескивается морем на берег и продается на наших базарах, - жалкие отбросы, сбитые водой с ветвей, нечто вроде негодных мелких плодов, которые ветер срывает с деревьев.

Наиболее густо были увешаны омаровые деревья. Зато раковые и устричные деревья превосходили остальных своей высотой. Мелкие морские улитки растут на каком-то подобии кустарника, который всегда теснится у подножия устричных деревьев и ползет по ним вверх почти так же, как плющ по стволу дуба.

Я мог также отметить чрезвычайно странное явление, связанное с затонувшим кораблем. Этот корабль, по-видимому, пошел ко дну, натолкнувшись на острие скалы, находившейся примерно на три сажени ниже поверхности воды, и при этом опрокинулся. Опускаясь, корабль налетел на высокое омаровое дерево и сбил с него значительное количество омаров, которые свалились на росшее под ними раковое дерево. Случилось это, по-видимому, весной, и омары были еще молоды. Они заключили брачный союз с раками и вывели плод, сохранивший сходство и с теми и с другими. Я попытался, ввиду их необычайного вида, захватить с собой несколько штук, но это, с одной стороны, оказалось затруднительным, с другой же - мой Пегас никак не желал стоять смирно. Кроме того, я проехал около полпути и находился в долине, на глубине не менее пятисот саженей ниже уровня моря, так что я постепенно начинал уже ощущать неудобство от недостатка воздуха.

Мое положение, впрочем, оказалось и в другом отношении не из приятных. Время от времени навстречу мне попадались большие рыбы, которые, судя по их разинутой пасти, были не прочь проглотить нас обоих.

Мой бедный Россинант был слеп, и только моему умелому управлению мы были обязаны тем, что нам удалось спастись от враждебных намерений этих голодных господ. Я подгонял поэтому своего коня, стремясь поскорее выбраться на сушу.

Когда я приближался к берегам Голландии и вода над моей головой была, по-видимому, не выше каких-нибудь двадцати саженей, мне почудилось, что передо мной на песке лежит человеческое существо в женском платье. Мне показалось, что женщина еще проявляет какие-то признаки жизни. Приблизившись, я увидел, что она шевелит рукой. Схватив ее за руку, я потащил мнимую утопленницу к берегу.

Хотя в те годы еще не достигли таких высот в искусстве воскрешать мертвых, как в наши дни, все же благодаря умелым и неутомимым стараниям местного аптекаря удалось раздуть искорку жизни, еще теплившуюся в этой женщине.

Спасенная оказалась дражайшей половиной человека, который командовал кораблем, причисленным к гавани Гельветслуис и незадолго до этого вышедшим в море. К несчастью, капитан в спешке захватил с собой вместо своей жены другую особу. Супруга была немедленно извещена об этом одной из богинь, бдительно охраняющих домашний очаг. Твердо убежденная в том, что права брачной постели так же незыблемы на море, как и на суше, обуреваемая бешеной ревностью, супруга бросилась на открытой лодке в погоню за мужем. Очутившись на палубе его корабля, пострадавшая, после краткого и непереводимого вступления, попыталась доказать свою правоту таким убедительным способом, что ее верный супруг счел благоразумным отступить на несколько шагов. Печальным последствием было то, что ее костлявая рука нанесла удар, предназначавшийся щеке мужа, морским волнам, и так как эти волны оказались еще податливее супруга, она встретила сопротивление, к которому стремилась, лишь на дне морском.

И тут моя несчастливая звезда свела меня с ней, чтобы умножить число счастливых супружеских пар на земле.

Легко могу себе представить, какие добрые пожелания послал по моему адресу ее супруг, узнав, что его нежная женушка, спасенная мной, ожидает его возвращения!

Все же, как ни зловредна оказалась шутка, сыгранная мною над беднягой, сердце мое не было в ней повинно. Моими поступками руководило чистейшее человеколюбие, хотя последствия, не смею отрицать этого, и оказались ужасными".

На этом, милостивые государи, кончается рассказ моего отца, о котором я вспомнил в связи с прославленной пращой. К сожалению, этой праще после долгих лет, которые она прослужила нашей семье, оказав ей немало важных услуг, пришлось, по-видимому, тяжко пострадать в пасти морского коня. Я лично, во всяком случае, прибегнул к ней один-единственный раз - тот самый, о котором вам рассказал, а именно, когда отослал испанцам обратно их ядро и тем спас от виселицы двух своих друзей. И в этот раз, послужив такой благородной цели, моя праща, ставшая с годами несколько трухлявой, окончательно выбыла из строя. Большая часть ее улетела вместе с ядром, а небольшой кусок, оставшийся у меня в руке, хранится в семейном архиве вместе с другими ценными предметами старины.

Вскоре за тем я покинул Гибралтар и вернулся в Англию. Там со мной приключилась одна из самых странных историй в моей жизни.

Мне пришлось отправиться в Уоппинг, где я хотел присмотреть за погрузкой вещей, которые отправлял своим друзьям в Гамбург. Покончив с этим делом, я возвращался по набережной Тауэр. Был полдень. Я страшно устал, и солнце пекло так нестерпимо, что я залез в одну из пушек, собираясь там передохнуть. Не успел я укрыться в тени, как сразу же погрузился в крепкий сон. Происходило это как раз четвертого июня (*9), и ровно в час дня, в ознаменование этой даты, был дан залп из всех орудий. Они были заряжены с утра, и так как никто не мог заподозрить мое присутствие, то силой взрыва я был перенесен поверх домов на противоположный берег реки прямо во двор какого-то арендатора между Бермондсеем и Дептфордом. Здесь я свалился на высокий стог сена. Я был так оглушен, что - в этом нет ничего удивительного - остался лежать там, не проснувшись.