Собрание сочинений в пяти томах. 1. Парижачьи - Илья Зданевич

Был он женат, да. Но это не имело ни какого значения ни для него ни для его жены. Она проводила все время вдали от него, не встречаясь с ним днями, вела образ какой хотела и весьма дурной репутацией и искала иногда этого зверя, чтобы разнообразить свой стол. Он обращался с ней жестоко, видел в ней мясо и пробовал тут ремесло мясника, которое вообще не мог изучить по недостатку времени. Впрочем, его подчас влекло к ней и может быть привычка вынуждала его функциональный организм давать перебои при мысли о ней. Но это были перебои и как старый “констриктор боа”[9] из провинциального цирка, он относился к перебоям внимательно и старался прочистить как можно скорее карбюратор, что ему и удавалось. Его жена была та, что так подходила и не могла не быть обозвана лебядью.

Но общество женщин было мало привычно для него и он становился с ними нагл из трусости и никогда не мог понять как следует как надо обращаться с этими двигателями. Привычка проводить все время в обществе мужчин и своеобразная внимательность, склонность рассматривать сделали его платоном. Уже он смотрел на молодчиков взглядами которые. С мужчинами он знал как себя держать, он не терялся не боялся знал их прирожденную ограниченность и неспособность к диалектике или способность к недиалектике и мужской мозг ему был также понятен как и Канту. Он умел обращаться и с ним и с ним и потому предпочитал мужское общество. Его друзья были ему преданы и все извиняли за его грубость и простоту превращений.

Лицедей никогда не давал понять ни ему ни кому другому никак чего. Но жест кожуха обращавшегося с ним как с мячом, поставил его на одну минуту на его место и он забыл... исчезло из памяти обо всех этих историях о разоблачениях намеках щеголя и то, что его положение тут и присутствие так сложно, так как приходится и ждать разстригу и бороться против щеголя, не зная ничего ни о щеголе, ни о разстриге. Ощущения от рук кожуха были сильнее чем все мысли и он резонер нравоучитель диалектик он светский болтун и прожженный чревовещатель на минуту сдался и уступил непосредственному осязанию лап инженера и изобретателя, поднявших его на воздух и бросивших в кресло.

Но непроизвольное движение в сторону защиты заставляло его быть всегда настороже. Если бы он отдался охватившему его волнению — несомненно он вышел бы сухим из воды. Но возраст, практика в течение стольких лет делали его совершенно отравленным. И он уже действовал по инерции не сознавая, что действует по инерции и что ему не дано преобразиться перестроить жизнь переделать себя. Он отдался самому себе вместо того, чтобы отдаться кожуху, хотя возможно вина лежала и на кожухе, а не только на нем и даже кожух был повинен в своем резком движении, в которое он не смог вложить не сумел той деятельности навязчивости, которая отгородила бы лицедея от тех вопросов, которые могли бы только прогнаны на минуту и по желанию ньютона возвращались назад озимь, а не яровая.

Заподозрить кожуха было первым делом, после того как лицедей оказался в кресле. И теперь он отыгрывался с опозданием проиграв партию и потеряв в самом начале пару пешек щеголю. Движенье кожуха — говорит ли оно о чувствах к нему самому или это только уловка, чтобы скрыть чувства к щеголю, о которых он мог знать и о чувствах, которые к лицедею он также мог узнать.

Этот вопрос должен быть решен и решен как можно скорее, пока не приехал разстрига. А что если разстрига был здесь? Его жена тоже запутана в эту историю? Каково ее положение? Если бы они все уже сидели за столом в лесу, все было бы так просто, а теперь? И к удивлению кожуха, который уже перестал смеяться и смотрел на лицедея пораженный, лицедей положив руки на ручки кресла, сидел молча и выражение лица только что у него бывшее сменилось не то вопросительным, не то равнодушным.

Кожух хотел спросить. Но его взгляд упал на руку лицедея, которая порывистым движением достала из кармана портсигар. Тогда кожух, придя в бешенство, взял из рук лицедея портсигар, спрятал его обратно ему в карман, достал свой и предложил. Они закурили. Молчали. Молчание свалилось на кожуха и раздавило его. Лицедей стал как бы женщиной. И кожух не мог ничего вымолвить.

Но объяснение, которое он дал этому молчанию, ничуть не соответствовало тому, как он это внезапное молчание ощущал. Поэтому он решил успокоиться и закачавшись на своем стуле потянулся в ожидании и дыму не спуская глаз с лицедея от которого он ждал удара и хотел на этот раз вовремя предупредить движение руки лицедея.

Но тут лицедей, чувствовавший себя обессиленным и уничтоженным подвластным гиганту минуту назад, чувствовал себя на своем месте и считал свое положение вновь выигранным. Поэтому он нисколько не торопился, видя что зверь был укрощен и теперь только остается это укрощение за собой закрепить. Поэтому курил он медленно, откинув голову и не глядя на кожуха, так как он знал, что кожух следит за ним и не давая ему возможности взглянуть в его глаза, в которых зверь может обнаружить еще не успокоившееся движение, которое ему покажется опасным и тогда ничем уже укротителю не удастся предупредить этот прыжок, который может оказаться для него роковым.

— Милый друг, сказал он небрежно докурив папиросу, дайте мне пепельницу.

Кожух встал принес пепельницу. Сражение было выиграно. Нужно было пользоваться плодами этого выигрыша.

— Милый друг Вы не забыли вероятно цель моего сегодняшнего посещения.

— Вы говорите о препарате

— Допустим о препарате. Я весь внимание и цель.

— Его должны доставить с минуты на минуту. Ваша жена сообщила мне утром, что изготовлен он будет только к полудню и что она его пришлет на несколько минут позже полдня. Но Вы не откажетесь подождать у нас немного времени еще остается до завтрака

— Да я знаю. Охотно. Подождем разстригу и поедем вместе в лес.

Лицедей не пропустил мимо это замечание.

— Вы знаете что препарат привезет разстрига. Но мне казалось, что Вы никогда не интересовались делами В[ашей жены].

[В рукописи не хватает трех страниц]

Лицедей решил попробовать почву.

— Ваши указания меня вполне удовлетворяют. Конечно, если состав готов только сейчас, то его только сейчас моя жена и может Вам прислать. Но я думал, что он был готов еще вчера и тогда она Вам могла передать еще вчера через Вашу жену

— Через лебядь

— Ну да, ведь вчера же она провела время с Вашей женой. Как она проводит последнее время каждый вечер.

Кожух не разобрался в этой инсинуации как следует, он только почувствовал что лицедей нанес ему решительный удар. Но из инстинкта самосохранения, падая, он бросил ответный и не опоздал.

— Вы кажется ошибаетесь. Моя жена мне ничего не говорила об этом, а вашу видели вчера в обществе купчихи.

Каждому позволено зализывать его раны. Соперники решили объявить перемирие и замолчали.

Кожух сам не заметил фразы, которую он бросил — так инстинктивно и может быть машинально он ее бросил. Он ничего не знал о вчерашнем дне своей жены, она ему ничего не сказала утром, кроме того, что она видела купчиху и он ни о чем ее не расспрашивал. Но когда он говорил ей об умнице, она молчала. Первый раз в своей жизни он только что убедился в том, что молчание может быть содержательным. Таким же содержательным считал он и вчерашнее молчание жены.

Считал теперь.

Фраза, брошенная лицедею, была воплем надежды. Но как только он надежду выразил всякая надежда пропала. Ну конечно лицедей не ошибается — свидетельство врага уже представлялось ему совершенно достоверным и ему он верил так же как и не доверял. Конечно жена его видела купчиху мельком. Но противоречия умницы в сроке изготовления состава и его присылки — все это скрывало очевидно тот же факт и понадобился разстрига, чтобы все это сокрыть. Пускай приедет, отлично, мы посмотрим. И чего хочет тут муж лицедей с его странным двусмысленным поведением при появлении. Какие поручения пришел он сюда исполнять данные ему его женой? Заговор? Против него целая цепь? Друзья стали врагами. Кожух встал и зашагал, увидев, как вся обстановка вокруг изменилась.

Лицедей разглядывал своего противника. И тот, и уверения его казались ему непреложными. Но встречи его жены с лебядью ему казались в порядке вещей и даже встречи его жены с купчихой казались бы ему в порядке вещей, но слова кожуха были необычны и та необычная сила, которая шла за ним и была в них заключена, переворачивала все всячески и наизнанку знания. Он знал купчиху и какие бы то либо отношения умницы с ней, по его мнению, должны были принять оборот совсем недопустимый и неприятный. И по мере того как молчание длилось, удар слов кожуха в него разрастался разгорался превращался воспламенялся становился трескался рассыпался чернел и коптел. Он забыл опять, как тогда, когда минуту назад кожух поднял на руки щеголя и свои чувства к кожуху, которые обуревали его когда приехал он сюда. И только жалость к самому себе к тому, что запутан он несмотря на его желания в чепухе, тогда как не так хотел он проводить время здесь щемила теребила и дергала.