Штрафники штурмуют Берлин. «Погребальный костер III Рейха» - Роман Кожухаров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Рихард, кажется, был земляком Ранга. Хаген видел его два или три раза, когда тот приходил к Готлибу поживиться сигаретой. Хаген запомнил его как большого болтуна. Заполучив вожделенную сигарету и жадно затянувшись, тот всякий раз заводил одну и ту же пластинку: начинал тараторить о своей молодой жене, с которой расписался перед самой отправкой на фронт и не успел, по его выражению, «толком налюбиться».
Всякий раз он на словах начинал словно бы восполнять эти досадные пробелы своей супружеской жизни, к пущей радости остальных благодарных слушателей. Тут же собравшись вокруг Штайма в кружок, солдаты подзуживали его, то и дело задавая уточняющие, распаляющие вопросы, намекали на самые непристойные подробности. А тому и горя было мало: с жаром, не жалея красок, принимался вслух смаковать детали своей супружеской жизни.
XX
Эти непрерывные и слишком откровенные разговоры Штайма о своей ненаглядной раздражали Хагена. Раз, когда они курили вчетвером, с Фроммом и Рангом, Хаген не утерпел и высказал Штайму, что не следует ему позорить себя и свою жену, и что солдаты за глаза откровенно над ним смеются, и что по батальону ходит шутка: не пора ли переспать с фрау Штайм? Пойдем побеседуем с Рихардом… Но Штайм в ответ только качал головой и тяжко вздыхал. По его словам, тоска по жене изводила Рихарда, будто ненасытный червь, который глодал его изнутри.
Единственным средством заглушить эту тоску было говорить о ней. Говорить о ней. «Знали бы вы мою Элизабет…» – все так же тяжко вздыхая, продолжал Рихард. «Зубоскалы! Что вы можете знать! Вам и не мечтать о такой женщине! Какие ласковые и нежные руки у моей Элизабет. Как сладко было просыпаться утром от их прикосновений. Она всегда вставала с постели раньше, и шла к окну, и раздвигала шторы. А потом возвращалась обратно в постель, в своей тонкой ночной рубашке. И на фоне окна, в солнечном свете, сквозь прозрачную ткань было видно все ее тело, ее белая упругая грудь, ее бедра… Я притворялся, что еще сплю, а она начинала меня ласкать. Это была такая игра. Наверное, она знала, что я притворяюсь… Как она целовала меня вот сюда…» Он показывал на свое родимое пятно. «Да, она говорила, что это знак счастья, знак того, что на фронте со мной ничего не случится. Я обязательно вернусь к ней. Слышите, вы? Это сказала моя Элизабет, и значит, так оно и будет. Я обязательно вернусь к ней… Вам и не мечтать о такой женщине, остолопы. Я обязательно вернусь к моей Элизабет…»
XXI
Как только Хаген и Ранг вползли за воронки, винтовочная и автоматная стрельба усилилась. Кто-то настырно оказывал сопротивление наступавшим русским с самого края оборонительных позиций батальона.
С правого фланга в сторону русских застучал пулемет, потом одна за другой пролетели две гранаты, выпущенные из фаустпатронов. Одна из гранат угодила в «затылок» башни вражеского танка, двигавшегося вдоль линии траншей заградительного обвода. Отскочив по касательной, заряд уткнулся в землю, тут же взорвавшись.
Одна из фигурок, бежавших за танком, всплеснула, будто с досады, руками и тут же упала на комья грязи, вывороченной из земли танковыми гусеницами.
Тут же гулкий раскат выстрела прошил воздух по диагонали. Экипаж другой машины, следовавшей чуть позади, метрах в двадцати от той, которую задел выстрел панцерфауста, уже отреагировал, повернув башню по диагонали и на ходу произведя выстрел. Орудие этого танка было длиннее, чем у остальных, и башня более крупная, будто вытянутая гайка.
Произведенный иванами выстрел взметнул столб земли на правом фланге. Когда комья осыпались и стих оглушительный гул взрыва, пулемет уже не стрелял.
– Надо взять у них бумаги… – сказал Хаген, кивнув в сторону Штайма и второго убитого.
– Я не могу… не могу… – быстро-быстро замотав головой, пробормотал Ранг.
Он отвернулся и закрыл глаза, словно попытался спрятаться от убитых. Его начало трясти, будто в лихорадке.
XXII
Хаген подполз к трупу с оторванным черепом. С трудом перевернув его на спину, он расстегнул шинель и вытащил из внутреннего кармана солдатскую книжку.
Там же лежали несколько писем и фотография зрелой женщины со строгим лицом и двух мальчиков в клетчатых штанишках до колен, лет десяти и семи. В подсумке на поясе у мертвеца Отто нашел нераспакованный перевязочный пакет.
Грудь Штайма представляла собой кровавое месиво, и искать там что-либо было бесполезно.
– Жетон… – прохрипел Ранг. – Возьми опознавательный жетон…
– Ты еще можешь соображать… – буркнул в ответ Хаген.
Подобравшись к убитому, он аккуратно расстегнул воротник шинели, а потом кителя. Шнурок никак не хотел выниматься наружу. Наверное, опознавательный жетон зацепился за исподнюю одежду.
Чертыхаясь про себя, вытирая взмокший под каской лоб, Отто, наконец, извлек овальный кругляшок с тремя дырками, в две из которых был вдет шнурок и дважды, в верхней и нижней части медальона, «ногами» друг к другу, были выбиты личный номер Штайма, ниже – номера полка и дивизии. Пунктиры слома молниями пересекали руны СС.
Как полагалось в таких случаях, Хаген переломил медальон пополам. Половинку, оставшуюся на шнурке, он сунул обратно за воротник убитого, а отломанную – в свой внутренний карман, куда только что положил бумаги Бруно Вильриха.
Закончив со Штаймом, Хаген, отложив свой «Маузер» в сторону, тут же взялся за рану Ранга. Пришлось повозиться, разрезая вдоль пропитанный кровью рукав шинели. Для этого Хаген использовал лезвие для бритья из пачки, найденной в подсумке запасливого Вильриха.
Затем он сделал укол обезболивающего, инъекция которого была в индивидуальном пакете убитого, но Готлиб все равно стонал и корчил гримасы, пока Отто обрабатывал ему рану, а потом туго перебинтовывал руку.
XXIII
Когда дело с перевязкой было закончено, Хаген обессиленно откинулся спиной на землю и замер, переводя дух. Он чувствовал такую усталость, что не мог пошевелиться. Теперь ему было все равно. Пусть даже иваны придут и застрелят его или начнут давить гусеницами своих танков. Все равно… Номер Штайма, оказывается, был 557… Это все, что осталось от него. Ни имени, ни фамилии. № 557. Набор цифр – вот все, что он сберег в этой воронке для своей ненаглядной Элизабет. К черту, к черту, к черту…
– Спасибо, Отто… – раздался вдруг голос Ранга. Он был слаб, как будто доносился с того света.
– Мне-то за что?.. – отозвался Хаген. – Говори спасибо Вильриху… Вот ему…
Хаген кивнул на убитого с вытекшим мозгом.
– Стрелок Бруно Вильрих… Я его не знал… – проговорил Отто. – Бедняга одолжил тебе, Готлиб, свое обезболивающее. Его солдатская книжка выдана еще в 25-й дивизии. Ты знал его? – спросил Хаген, оборачиваясь к Рангу.
– Только в лицо… – отозвался тот.
– Теперь у него и лица нет… – глухо ответил Хаген.
– Зато у него есть солдатская книжка… – выговорил Ранг. – А вот у Штайма ее уже нет. И вся надежда на опознавательный жетон…
Последние слова Ранг выговорил с неожиданной злостью. Насчет надежды – это он загнул. Для Штайма, с оторванной ногой и развороченными кишками, все надежды закончились в этой воронке.
– А ведь никому из нас, Отто, в батальоне «смертные» жетоны так и не заменили… Черт возьми…
Готлиб осекся, закусив губу.
– Да… ты прав… – согласно кивнул Хаген. Он понял, что имел в виду Ранг. В наспех сформированном истребительном батальоне у всего личного состава остались «смертные» жетоны, выданные в прежних частях. Ранг боялся, что из-за путаницы и чехарды с переформированиями по номерам «смертных» жетонов в канцеляриях не смогут правильно опознать погибших.
XXIV
Воздух наполнился нарастающим воем. Тональность этого воя становилась все ниже, пока не перешла в надрывный рев, оборвавшийся взрывом, взметнувшимся где-то около самой опушки леса. Тут же прогрохотал второй, третий взрыв, и вскоре все пространство до самых позиций заградительного обвода окутала взвесь разрывающихся мин. Мины ложились порциями, сразу по пять-шесть, широкими квадратами разбрасывая снопы взрывов на двадцать-тридцать метров друг от друга.
Воронку, где укрывались Хаген и Ранг, захлестнула лавина земли, грохота и горького, вонючего дыма. Отто почувствовал, как земля надсадно вздрогнув, приняла в себя тяжеленный ревущий «чемодан» крупнокалиберной мины. Как торс боксера, которому противник-левша со всей силы нанес удар по печени. 150 миллиметров, не меньше… Мины, судя по звуку, летели из глубины. Может быть, даже из-за озера. Значит, это полковые минометы второй линии обороны обвода. Неужели русские уже заняли передовые позиции минометчиков? Об этом лучше не думать… Лучше не думать…
– А ведь Штайм тоже служил в дивизии «Курмарк»… – проговорил Хаген, стряхивая с плеч и с рукавов землю.
Он машинально ощупал карман, куда положил солдатскую книжку, фотографию и половинку жетона.
