Лихорадка - Лорен Де Стефано

Я ложусь на ярко-розовую простыню, которой накрыт пол, пристраиваю голову на декоративную подушку: она обшита по краю оранжевыми бусинами. Кажется, в моей усталости виноват дым. Руки и ноги у меня ужасно отяжелели. А вот цвета стали вдвое ярче. И музыка звучит вдвое громче. Хихиканье, стоны и вскрики девиц превратились в необычную мелодию. Мне кажется, во всем этом есть что-то волшебное. Что-то, притягивающее сюда клиентов мадам, как луч маяка притягивает рыбаков. Но в то же время это страшно. Страшно быть здесь «девицей». В этом мире вообще страшно быть девушкой.

Глаза закрываются. Я обнимаю подушку. На мне только золотистая атласная комбинация (мадам официально назначила золото цветом своей Златовласки), но, несмотря на ветреную погоду, в палатке тепло. Наверное, из-за собравшегося в воздухе дыма, подземной нагревательной системы Джареда и множества свечей и фонарей. Мадам действительно обо всем подумала. Если бы ее девицы были закутаны по-зимнему, клиенты вряд ли сочли бы их привлекательными.

В этом тепле мне почему-то уютно. Невероятно хочется задремать.

«Не забудь, как ты сюда попала! — Это голос Дженны. — Не забывай!»

Мы с ней лежим рядом, скрытые тюлевым пологом. Она не умерла. Как она может быть мертвой в надежных объятиях моего сна?

«Не забывай!»

Я крепко зажмуриваюсь. Мне не хочется думать об ужасной смерти моей старшей сестры по мужу… Ее кожа покрывается синяками и разлагается. Ее глаза меркнут… Мне просто хочется притвориться — хотя бы на несколько минут, — будто с ней все в порядке. Однако не могу избавиться от чувства, что Дженна пытается меня предостеречь — я не должна чувствовать себя уютно в этом опасном месте! Ощущаю, как от ее смертного одра пахнет лекарством и разложением. Запах усиливается по мере того, как я погружаюсь в сон.

Занавеска шелестит, заставляя нити бусин у входа мелодично перестукиваться, и я стремительно прихожу в себя.

Габриель. С ясным взглядом, уверенно стоящий на ногах. На нем плотная черная водолазка, джинсы и вязаные носки. Так одеваются охранники мадам.

Несколько долгих секунд мы смотрим друг на друга так, словно были разлучены на целый век… Может, это и правда. С тех пор как мы сюда попали, он был недосягаем из-за «ангельской крови», а меня постоянно забирала с собой мадам.

Я спрашиваю:

— Как ты себя чувствуешь?

А он одновременно со мной произносит:

— Ты такая…

Я сижу посреди моря декоративных подушек, он опускается рядом со мной. При свете фонарей становятся видны огромные мешки у него под глазами. Когда я уходила от Габриеля утром, мадам строго приказала Сирени прекратить вводить ему «ангельскую кровь». Но в тот момент он еще спал, и его губы шевелились, бормоча слова, которые я не могла понять. Сейчас цвет лица у него лучше. На самом деле щеки у него горят. В палатке тепло и душно благодаря множеству благовонных палочек, которые зажгла Сирень, и жаркому сахаристо-сладкому запаху свечей, закрепленных в фонарях.

— Как ты себя чувствуешь? — снова спрашиваю я.

— Нормально, — отвечает он. — У меня были странные видения, но теперь все прошло.

Руки у него слегка трясутся, и я накрываю их ладонью. Кожа немного влажная, но не такая, какой была, пока он лежал без сознания, дрожа всем телом. Одно только воспоминание об этом заставляет меня прильнуть к нему.

— Мне так жаль, — шепчу я. — Я пока не придумала, как нам отсюда выбраться, но, кажется, мне удалось выгадать время. Мадам хочет, чтобы я выступала.

— Выступала? — повторяет Габриель.

— Не знаю… Вроде с какими-то танцами. Могло быть и хуже.

На это он ничего не отвечает. Мы оба понимаем, что именно делают здесь другие девушки.

— Должен быть какой-то способ выбраться за ворота, — шепчет Габриель. — Или…

— Тс-с! Кажется, шум возле входа.

Мы напряженно прислушиваемся, но почудившееся мне шуршание больше не повторяется. Возможно, это ветер, или же мимо пробежала одна из девиц мадам.

На всякий случай я переключаюсь на менее опасную тему.

— Как ты узнал, что я здесь?

— Какая-то малышка ждала, пока я проснусь. Она дала мне эту одежду и велела искать красную палатку.

Ничего не могу с собой поделать, обнимаю его за шею и прижимаюсь всем телом.

— Я так волновалась!

Ответом становится нежный поцелуй в шею. Руки Габриеля разглаживают мои упавшие на плечи волосы. Было невыносимо лежать ночью рядом и ощущать в нем пустоту тряпичной куклы, видеть обрывки снов с леденцами «Джун Бинз» на серебряных подносах, с изгибающимися коридорами особняка и дорожками лабиринта, которые никогда не приводили меня к нему, к Габриелю.

Чувствую его тело. Это будит во мне жадность, заставляет наклонить голову, чтобы поймать губами предназначавшиеся шее поцелуи. Я откидываюсь на подушки, которые гремят бусинами, и увлекаю Габриеля за собой. Мне в спину впивается пуговица со стразами.

Дым благовоний живой. Он скользит по нашим телам. Кружащий голову аромат заставляет глаза слезиться и вызывает странное чувство. Я одновременно усталая и разгоряченная.

— Погоди, — говорю я, когда Габриель начинает тянуть лямку комбинации с моего плеча. — Тебе ничего не кажется неестественным?

— Неестественным?

Он целует меня.

Я готова поклясться, что дыма стало вдвое больше.

За стеной палатки что-то шуршит. Я пугаюсь и резко сажусь. Габриель растерянно моргает. Его рука обнимает меня, с влажных волос течет пот. С нами что-то было. Какие-то чары. Какое-то сверхъестественное притяжение. Я уверена, что иначе случившееся объяснить нельзя. У меня ощущение, будто мы вернулись откуда-то издалека.

И тут я слышу легко узнаваемый хохот мадам. Она влезает в палатку, аплодируя. Ее улыбка плавает в плотном дыму. Она говорит что-то на ломаном французском, топчет палочки благовоний, чтобы они потухли.

— Merveilleux! Превосходно! — восклицает она. — Сирень, сколько их было?

Сирень проскальзывает в палатку, пересчитывая сложенные пачкой долларовые купюры.

— Десять, мадам, — говорит она. — Остальные пожаловались, что через щель ничего не было видно.

Ужаснувшись, я слышу, как за стеной палатки ворчат и выражают недовольство мужские голоса. За занавеской из бусин различаю прорезь в палатке. Давлю крик и прикрываюсь розовой шелковой подушкой.

Габриель стискивает зубы, я кладу руку ему на колено, надеясь, что это его успокоит. Что бы мадам ни задумала, нам придется ей подыгрывать.

— Афродизиаки сильно действуют, правда? — осведомляется она, просовывая руку в фонарь, чтобы потушить фитиль большим и указательным пальцами. — Да, вы устроили хорошее представление. — Глядя прямо на меня, она добавляет: — Мужчины будут платить большие деньги, чтобы посмотреть на то, до чего не могут дотронуться.