Небесная тропа - Марианна Алферова

Он уже прошел два квартала, когда понял, что за ним кто-то крадется следом. Тут же мелькнула мысль – Славкины подручные выследили и явились кости ломать. Рик остановился, прижавшись к корявой стене полуразвалившегося дома, поджидая. Похоже, человек был один. Шел не торопясь. Но шел именно к нему, Рику. Шел и смотрел упор. Губы снисходительно усмехались. Никогда прежде Рик его не встречал, иначе наверняка бы запомнил это скуластое лицо с резкими чертами и длинные белые волосы до плеч.

– Признайся, что струхнул, – сказал незнакомец, подойдя вплотную.

«Что ему надо?» – лихорадочно прикидывал Рик, пытаясь получше разглядеть лицо незнакомца.

Но из этого ничего не вышло: лицо тут же расплылось пятном, будто Рик слишком близко поднес к глазам страницу.

– Одна маленькая услуга, – незнакомец, не скрываясь, забавлялся растерянностью мальчишки. – Ты должен провезти меня в своем трамвае.

– В каком трамвае? – переспросил Рик, посчитав, что ослышался.

– В том, что мчится над городом по монорельсу.

Рик едва не подавился сигаретой. Черт знает что! Придумал он картинку, сказку, нелепицу, и вдруг является чокнутый и хочет на его трамвайчике прокатиться. Да пожалуйте, сколько угодно. Только Рик и сам не знает – как. Но смешнее всего было то, что Рик не мог заявить, что просто ВЫДУМАЛ свой трамвай. Не мог, и все тут. Язык намертво прилип к гортани.

– Так мы договорились?

– Нет! – Рик отчаянно замотал головой. – ТРАМВАЙ – МОЙ! И никого возить в нем не собираюсь!

«Ну все, влип парень!» – пронеслось в голове.

– Зря, – прошептал незнакомец, – очень, очень зря. – И от этого шепота пробежал по спине Рика противный холодок. – Пожалеть об этом придется тебе очень скоро. Так пожалеть, что…

Не договорив, незнакомец исчез. Не убежал, не свернул за угол, а растворился в светлых сумерках. Рик отшвырнул сигарету и помчался назад. Идти к Сержу и устраивать спектакль ему расхотелось.

– Глюки, самые настоящие глюки, – бормотал самозванец, давясь влажным теплым воздухом. – Выспаться надо, валерьянки выпить. Это все наследственность чертова!

Припомнил рассказы матери, что дед в сорок пять свалился в белой горячке и едва не откусил жене нос, когда та явилась в больницу его навестить. А папаша? Трезв он или пьян, речь его одинаково похожа на бред. Клавдюнька с Орестиком по-пьяни зачатые, совсем чокнутые. Только им ничего не видится, кроме жратвы. Теперь Рикова очередь пришла от глюков отбиваться.

Мальчишка уже взбежал по ступеням, дверь открыл… И замер, весь облившись холодным потом…

Глюк – это очень просто. Но вдруг незнакомец – не призрак? Вдруг – трамвай настоящий?!

Но тогда как же этот тип мог узнать про трамвай?!

Глава 8

Следующее утро Рик начал с обследования старинного дубового буфета, который занимал половину его комнаты. Эти два слова звучали, как наисладчайшая музыка. ЕГО КОМНАТА!

Бабушкин буфет. Собственность Эммы Ивановны. Вещь отличная: светлый дуб, изящная резьба, бронзовые ручки. Если его ошкурить да лачком покрыть, цены старинушке не будет. Но в чрево дубовое напихано жуткое барахло: старые бумаги и такие же старые тряпки. Люди, что жили здесь прежде, дорожили прошлым. Оно таилось по углам, источая запах бумаги, кожи, духов, оно манило пачками старых фотографий, тетрадями с пожелтевшими страницами. Смущаясь, будто воруя, открыл Рик семейный альбом. На сером, плотном, как фанера, картоне, наклеены были фотографии офицера Первой мировой. Лицо тонкое – такие теперь почти не встречаются, как говорилось – в ниточку, нос прямой, тонкие ноздри кажутся прозрачными. Полоска усов оттеняет надменный рот. Вот только глаза совершенно неподходящие для офицера: взгляд рассеянный, будто думает этот человек не о сражениях, а о загадках мирозданья, параллельным мирах и роковых ошибках. Нет во взгляде суровости. Фотографии были очень странные. Почти все обрезанные чуть ниже шеи или по углам, так, чтобы не осталось погон. Попадались кусочки больших фото, но офицер был на них один – все, кто прежде находились рядом, напоминали о себе либо кистью руки, либо лоскутом шинели. Лица боевых товарищей неведомый варвар срезал так же, как и погоны. За обложку альбома были вложены несколько разрозненных страниц, даже не желтых, а бурых от времени, исписанных фиолетовыми чернилами.

«Курица – не птица, прапорщик – не офицер», – теперь это моя любимая поговорка».

На второй страничке:

«…Тимошевич опять заснул на часах. Разбудил его. Бить не стал, не могу, хотя Дорф советует избить мерзавца. Дорф бьет его до крови, но все без толку – тот утрется, и дальше спит. По закону его надобно отдать под трибунал. Но не могу. И Дорф тоже не может…»

И наконец, на третьей страничке:

«…назначена на завтра, жду секундантов. Глупо. Архаично. Но отказаться никак нельзя. Вчера был уверен, что не погибну, но сегодня уверенность эта растаяла…»

М-да, занятные у Рика объявились родственнички. Интересно, кем эти заметки писаны? Скорее всего, мужем Эммы Ивановны. Кажется, мама Оля говорила, что дед, Станислав Крутицкий, был офицером в Первую мировую. И фотографии эти наверняка его. Только зачем их так искромсали?

Рик уже хотел закрыть альбом, но тут из него выпала фотография молодой женщины в белом крепдешиновом платье. Русые волосы были валиком приподняты надо лбом, глаза чуть прищурены, губы улыбались.

«Мама Оля», – догадался Рик, рассматривая карточку пятидесятилетней давности.

Что-то знакомое почудилось ему и в улыбке, и в прищуре глаз, будто много-много лет назад он видел эту женщину… Помедлив, Рик поставил карточку на буфет.

Да, немного сокровищ наковырял бы Серж, забравшись в квартиру. Ну разве что буфет взвалил бы на плечи и уволок. Так ведь пупок от такой добычи развяжется. Буфет двум здоровенным мужикам не сдвинуть. И тут, повинуясь внезапному наитию, Рик тронул макушку буфета. Она слегка покачнулась. Рик ухватился за боковушки и снял верхнюю часть буфета, украшенную гранеными зеркальными стеклами, поставил на пол. Потом вынул из углублений две точеные дубовые ножки, на которые опирался верхний шкафчик. Так и есть! Ножки были составными. Рик отвинтил основание одной, и открылась сверленная полость. Увы, совершенно пустая. Рик разобрал вторую ножку. Опять ничего – лишь клочок папиросной бумаги застрял в деревяшке, а на нем карандашные каракули. Подойдя к окну, Рик с трудом разобрал два слова: «Перунов глаз».

М-да, если тут и был клад, то до него кто-то добрался раньше Рика, и наверняка этот «кто-то» не мама Оля. Оказывается, Сержу не первому пришла мысль обчистить старушку. Если подлость можно сотворить, для нее непременно найдется подлец. Утреннее благодушное настроение улетучилось – Рик злился то ли на себя, то ли на неведомого вора.