Три невероятных детектива (сборник) - Клод Изнер

Таша сунула «Пасс-парту» в хозяйственную сумку между связкой моркови и репой и прошла в ворота. Едва она ступила в арочный проход, как громкий уличный шум превратился в смутный гул, а потом и вовсе стал едва слышным, и на первый план вышел совсем другой звук: поскрипывание, которое производил велосипед ее квартирной хозяйки. Таша остановилась. Хозяйка в широких коротких штанах и ботинках, открывавших взору рыхловатые икры, лихо крутила педали, наворачивая круги и то и дело останавливаясь, — колеса постоянно застревали между камней, велосипед заклинивало, еще чуть-чуть — и она могла свалиться.

— Здрасте, мадмуазель Херсон! — крикнула женщина с явным облегчением: у нее появился предлог для передышки. Не без усилий она слезла с велосипеда и приставила его к стене. — Вам не кажется, что я делаю успехи?

— Еще какие, мадмуазель Беккер! Если так пойдет, вы скоро сможете ездить в парке Монсо.

— При людях! Да вы что! Наши женоненавистники не готовы принять такое революционное начинание в поведении и манере одеваться! И все-таки, даже при таком сопротивлении — помяните мое слово, — будущее женщин — короткие штаны! Какая свобода движений! Кстати, примите мои поздравления, я читала вашу газету, какие рисунки! Желаю совершенствоваться в вашей прекрасной профессии! Как вас, должно быть, забавляют все эти покойнички!

— Извините, мне надо подняться к себе… Я расплачусь за комнату в срок, завтра утром.

— О, я и не беспокоюсь, знаю, уж вы-то девушка серьезная, не то что некоторые… Да взять хоть серба этого, вот за кем нужен глаз да глаз!

Таша прошла двор, толкнула стеклянную дверь и поднялась на лестнице на шесть этажей до своего жилища, расположенного под самой крышей. В длинном коридоре, освещавшемся жалким слуховым окошком, ее дверь была четвертой по счету. Прислонив хозяйственную сумку к водоразборной колонке, установленной в аккурат перед цыновкой ее двери, она порылась в кармане в поисках ключа. Когда она уже поворачивала дверную ручку, соседняя дверь вдруг распахнулась, и в проеме возник бородатый гигант в рубашке без пиджака, державший в руке кувшин.

— Здрасте, мсье Дукович.

— Мадмуазель Таша! Как же я рад! А видали госпожу Сычиху, как она во дворе педали крутит? Не признает она иного божества, кроме бога по имени Плати-в-Срок, а я совсем на мели.

— Ничего не бойтесь, она скоро выдохнется и пойдет к себе, есть капусту!

— Вот стервь, три месяца одна и та же комедия, я уж не смею выйти и табаку для трубки купить!

— Да вы представьте себя на ее месте, у нее двое жильцов не заплатили и втихомолку смылись, вот она и дежурит!

— Сделайте одолжение, зовите меня Данило. И поймите, я стараюсь как можно меньше представлять себя на чьем-то месте, ведь так я рискую потерять свое!

— Вы все еще подрабатываете статистом в той имитации древнего поселения, что построил у входа на выставку Шарль Гарнье? Забыла только, как оно…

— Вы забыли еще и придти посмотреть на меня, хотя и обещали. Не очень-то любезно с вашей стороны. Слушайте, это легко запомнить: я изображаю доисторического человека в звериной шкуре, ну, из тех, что жили в пещерах и рычали-ворчали, якобы предвосхищая первые опыты человеческого языка. И это я — я, мечтавший петь в опере Модеста Мусоргского!

— Да ладно уж, дерзайте, удивляйте народ — и обрящете успех!

— С дубиной в руке? Помилуйте! Ах, если б они дали мне постоять статистом в средневековом жилище или замке эпохи Возрождения! Там я хотя бы мог как-то демонстрировать мой голос. А в этой пещере у меня даже нет времени почитать роман, что вы мне принесли. Воображаете кроманьонца, погруженного в чтение Толстого? Что за жизнь! Тридцать три несчастья! Уже десять лет я живу в этом городе, а все, чего достиг, — ничтожные подработки, это с моими-то вокальными данными! Тело Голиафа с душой карапуза, вот что я такое.

Он вдруг широко разинул рот, и Таша успела подумать, что сейчас ей будет продемонстрирована вся мощь его неповторимого голоса, но услышала лишь жалкий стон. Сочувственно вздохнув, она ухватилась за свою сумку, но в этот момент он заметил репу.

— Любите репу? — спросил он вдруг, совершенно успокоившись.

— Не очень, зато она дешевая, я делаю пюре, смешиваю с морковью, добавляю соль и сметану.

В глазах Данило Дуковича блеснул огонек вожделения.

— Я принесу вам тарелочку! — быстро пообещала Таша и решительно взялась за ручку двери.

— Спасибо, мадмуазель Таша, вы по-настоящему добры! Ах, до какой нищеты я дошел! — вздохнул он, возвращаясь к себе все с тем же пустым кувшином.

На мансарде Таша были железная кровать, два чемодана, где она хранила одежду, и изразцовая печь, кое-как обогревавшая помещение зимой. Еще там стоял буфет, круглый стол с расшатанной ножкой, под которую был подложен кирпич, пара стульев, из которых вылезала соломенная набивка, половой коврик, затоптанный так, что все нитки наружу. В стене была проделана ниша, где в беспорядке лежали два десятка книг. Обои шоколадного цвета пошли пузырями, но их в основном закрывали холсты, на которых были изображены парижские крыши в любой час дня и ночи. Ибо Таша, стоило ей взгромоздиться на хромой табурет, видела отсюда целое море красных и серых кровель, бодро устремленных вверх, на штурм облаков, а потому решила посвятить себя пока только этой теме.

Таша прошла в крошечную конурку, служившую ей и кухней, и туалетной комнатой — собственно отхожие места располагались в конце коридора соответственно рангу жильцов шестого этажа.

Она положила морковь и репу возле маленького переносного очага, работавшего на угле, взяла кувшин, наполненный ею еще до ухода, и помыла лицо и шею, стараясь не слушать вокализы, которые испускал за стеной Данило. Вернувшись в большую комнату, она расшнуровала ботинки, которые, как она надеялась, прослужат до конца лета, быстро разделась, бросая на кровать шляпку, перчатки, куртку, верхнюю юбку, нижнюю юбку, панталоны, чулки, корсаж, размотала бандаж, служивший для поддержки груди, поскольку она не носила корсета. Голая, с распущенными волосами, облегченно вздохнув, она присела на постель, сложив руки на груди. Так пронзительно вспомнились ласки Ханса, с которым ей нравилось заниматься любовью. «Все, про это забудь, малышка». Она схватила широкую, всю в цветных пятнах, серую блузу, накинула ее и встала к мольберту, на котором была установлена незаконченная картина: две шиферные крыши, на них что-то клюют голуби, озаренные последними предзакатными лучами. Таша взялась за кисть и, немного подумав, принялась прорисовывать кровельный желоб. В мозгу пронеслась нелепая мысль. Она вдруг представила себе, как с левого края вон той каминной трубы срывается и мчится в город рой пчел, которые собираются очистить его от всех идиотов, ничего не понимающих в искусстве и интересующихся только деньгами. Не в силах противиться искушению, над кровельным желобом она кончиком кисти сделала желто-черные крошечные мазки и вдруг подумала о своем отце. Где он, Пинхус, все еще в Берлине? Известий нет уже целый год. Лишь бы он опять не вляпался в какую-нибудь аферу. Впрочем, пожала плечами Таша, даже если так, он всегда сумеет выкрутиться.

Виктору хватило одного взгляда, чтобы увидеть — лавочка пуста. На хозяйстве оставался один Жозеф, по обыкновению сидевший на приставной лесенке с раскрытой книгой на коленях. Иногда он отрывался от романа, чтобы куснуть яблоко. При звуке колокольчика он поднял глаза.

— Мсье Виктор! Господин Мори ждал вас к завтраку: мадмуазель Жермен пожарила эскалопы по-милански, но вы так и не явились, и он ушел.

— Я вчера предупредил его, что приду не раньше трех. А он сказал, куда ушел? — спросил Виктор, нахмурившись.

— На свидание с коллегой.

Виктор подумал, что, похоже, коллега носит юбку и туфельки и в эту минуту, скорее всего, с радостным кудахтаньем распечатывает множество пакетов от «Королевы пчел».

— Вы что-нибудь продали?

— Совсем чуть-чуть вчера вечером, жаль не было вас, мне удалось толкнуть по дешевке неполное издание «Энциклопедии» Дидро — помните, то самое, что так пострадало от сырости в подвале на улице Ле Реграттье, — одному провинциальному книгопродавцу, а потом я…

— Да-да. А что это вы читаете?

— «Господин Лекок», это вы мне посоветовали, очень увлекательно.

Виктор улыбнулся.

— Популярными романами сыт не будешь, надо кушать, Жозеф, и не только яблоки. Вы воспользовались моим отсутствием, чтобы угоститься эскалопом по-милански?

— Предпочитаю питать мозг, не перегружая желудок, простите за такую колкость, мама всегда говорила, что три четверти болезней вызываются жжением внутренностей, и я…

— Вы, должно быть, хотели сказать — изжогой.

— И потом, полицейское следствие так захватывает, ах, этот Лекок такой умный, какие умозаключения он выводит из неприметных улик… Загляни он в мою записную книжку, тоже бы что-нибудь сказал!