Ключ от Дерева - Сергей Челяев

Послы несколько дней собирались в просторном подземном зале, построенном еще в незапамятные времена. О существовании крепостного подземелья никто в городе не знал, его охрану несла особая стража, а о некоторых подземных выходах на поверхность не подозревал даже сам правитель Аукмера. В углу зала особняком держались три мага. Говорил в основном один – тот, что казался старше. Рядом с ними сидели представители полян, которые занимали наиболее непримиримую позицию в отношении противника и правил ведения войны. С полянами были солидарны литвины и балты, а так как их было большинство, решения принимались быстро и единодушно. На шестом году война была близка к окончанию. Войска Союза перешли на земли противника, захватывая одну за другой все новые и новые северные крепости.

Круг тоже прислал своих представителей. На задней скамье сидели несколько человек в зеленой одежде разных оттенков с откидными капюшонами. Два дня, пока послы обсуждали будущее мира, друиды молчали и внимательно слушали, изредка переглядываясь между собой; они поддержали все решения касательно восстановления прав на владения, утраченные за время войны, и возвращения прежних властей и хозяев, изгнанных со своих земель железной перчаткой северянина.

На третий день послы обсуждали положение дел на захваченных землях. Решались вопросы о размерах наложения контрибуций и разделе военной добычи, к которой неожиданно живой интерес проявили маги. Орден никогда прежде не преследовал корыстных целей, магам, обладавшим поистине безграничным могуществом, были чужды земные богатства. Сейчас, похоже, маги искали в северных землях что-то, известное и понятное только им. На исходе дня неожиданно встал один из зеленых друидов, Камерон по прозвищу Пилигрим. Он заговорил, и его слова повергли всех присутствующих в столбняк. Пилигрим заявил, что недавно вернулся с территорий, захваченных союзными войсками. Камерон рассказал о жестокостях, творимых там, описав страшные картины бедствий местного населения, голод и эпидемии, царящие на Севере.

– Несправедливость – следствие любой войны, – задумчиво молвил Беркуть, король белых полян, пожелавший лично присутствовать на Совете послов. – Война ныне диктует законы, но все несправедливые деяния мир исправит впоследствии.

– Война все спишет, сомнений нет. – Пилигрим, прищурившись, оглядел зал, затем покачал головой. – Однако есть обстоятельства, которые повергают меня в серьезную тревогу. Сердце мое в непокое.

– Что же тревожит нынче достопочтенного Камерона? Война на исходе, враг повсюду разбит, а самое главное – справедливость, за которую он всегда так ратовал, торжествует! – Король балтов усмехнулся друиду, однако ироничной усмешка казалась только на первый взгляд – между Ольгердом и Пилигримом давно уже установились непростые отношения.

– Мне больно и горько говорить об этом, но сейчас еще можно все изменить, – ответил Камерон. – Увы, досточтимые послы, в своих бесчинствах и жестокостях мы уже уподобляемся нашему врагу. Преступно то, что творится на Севере нашими людьми, но хочу напомнить – зло всегда ударяет по творящему. Я вижу ваши оскорбленные лица, слышу возмущенные голоса, но мы уже давно подобны улиткам, прячущим голову в тесный мирок своего дома, своего мира, своего Добра! То, что я видел, ужасает, это уже не кровожадные северяне и не сущности, чуждые нам по природе и естеству. Это мы, несущие свет и добро, но зеркала наши разбиты, а чистые озера душ замутила грязная тина мести и жестокости. Кислота разъедает благородный металл, такого прежде не бывало. Победа вскружила головы, порок наказан! Но свято место никогда не пустовало, и не беда, что враг повержен и скоро не с кем будет воевать! Мы найдем его в себе самих, мы уже сейчас делаем первый шаг к Перерождению!

Буря возмущения последовала за этими словами друида. Только маги молча наблюдали за развитием событий, люди же повскакивали со своих мест, причем каждый стремился перекричать всех остальных. Камерон сильно побледнел, вышел на середину зала и выбросил вперед руку в жесте безусловного молчания. Послы затихли, а друид сунул руку в складки зеленого плаща и протянул ее пальцами вниз к присутствующим, затем обвел представителей народов горящим взглядом и, горько усмехнувшись, сказал:

Кто в битве повержен и город сдает —Надеждой на будущий город живет.Кто выиграл битву, тот платит вдвойнеИ в город вступает на мертвом коне.

Пальцы его разжались, и некий предмет тихо звякнул о каменный пол. Король Беркуть поднял его и показал остальным. Это была ржавая подкова, тускло отсвечивающая в полутемном зале. Камерона среди послов уже не было.

Два дня Пилигрима никто не мог найти. На третий он вернулся, но на Совет не вышел, остался в отведенной ему комнате. Ночью его помощник видел из окна, как Пилигрим беседовал в комнате с незнакомцем, которого раньше в крепости не видели. Одет был человек во все белое, лица друид не разглядел. Разговаривали они несколько часов, о чем-то спорили, а на исходе ночи незнакомец исчез. Поутру Камерон покинул Аукмер. Помощник проводил его до границы лесов. Вернувшись, друид передал послам, что Пилигрим взял курс на северные земли, а остальные отправляются известить о случившемся Круг. В это время его спутники уже были в пути. Он принес извинения и обещал держать связь через лесную стражу – во владения Круга никто по своей воле не заходил.

Попрощавшись, друид вышел из города, однако, по донесениям часовых, взял путь на север, в сторону моря. Он был относительно молод и по этой причине прежде на советах не бывал и послам был неизвестен. Впрочем, его хорошо знали охотники и крестьяне-литвины, собиратели меда и сельские знахари, пользовавшие больных нехитрыми снадобьями по рецептам из дедовских свитков, утративших былую силу от времени и сырости. Друида звали Травник.

Он проснулся ранним утром, когда сороки еще трещали в густых ветвях ивняка. Сон ускользнул, как уходит вода между пальцев из ладони, видения уже покинули его, но глаза упорно не хотели открываться. В этот раз Лес не проводил его до опушки, как всегда бывало раньше. Он задумчиво брел по тропинкам, засыпанным мягкой осенней листвой – в Лесу чаще всего было Желтое время года, – и они выводили его к полю или на берег реки, той, которую ему еще никогда не удавалось переплыть. Он смотрел на плавное движение текучих бурых водорослей, похожее на волны травы, стелющейся в поле; пролетал октябрьский ветер, и он различал стремительные черты нечеловеческого лица, длинные волосы упругого воздуха, надутые щеки непоседливого вестника холодов. Лес тем временем отдалялся, стихала птичья разноголосица, а перед глазами повисала густая пелена летнего грибного дождя, шумного и пахучего. Тогда он открывал глаза.